Мисс Эндерсон и её странности

Глава 7.

— Так и знал, что ты кружишь неподалеку, но стесняешься подойти, — продолжил голос за спиной.

Алеста обернулась — и встретилась взглядом с мужчиной, который шёл через сугробы ничуть не менее уверенно, чем Кейден несколькими мгновениями ранее. Чем снежные скопления так привлекли Кейдена, Алеста могла примерно предположить. Но вот что заставило погрузиться в сугробы этого мужчину, она пока что даже не догадывалась.

Понятно было лишь вот что: если кто-то здесь и странный, то не только она одна.

— Здравствуйте, леди, — мужчина кивнул. И Алеста отчего-то почувствовала, что готова доверить ему любые свои секреты. Этому мужчине было около сорока, выглядел он вполне подтянутым, положение его тела оставалось расслабленным. Но вот глаза… Ей показались весьма надежными и непредвзятыми его глаза. А такое не про каждого человека можно сказать. — Позвольте мне назвать своё имя и объяснить, почему я так неформально обращаюсь к вашему спутнику.

Позволение, конечно, не требовалось. Но Алеста все равно кивнула.

— Меня зовут Воган Спрейк. И я — лицо, работающее вместе с Кейденом Гилсоном. И в какой-то степени над ним начальствующее.

— Мистер Спрейк, здравствуйте… — опомнился Кейден. — Сейчас я попытаюсь всё объяснить.

— Быть может, мы сначала покинем этот сугроб и займём более подходящее для разговоров место? — предложила Алеста.

И где была эта её смелость и находчивость вчера? Объяснить вряд ли удастся. Дело, быть может, в контрастности мира. Часть людей, встреченных ей на жизненном пути, казалась открытой и понятной. С ними можно было оставаться собой. А другая часть представляла из себя необъятное нечто. Чтобы говорить с ними прямо, нужно сначала понять правила такой беседы. Некоторые из этих правил настолько запутанные, что вряд ли Алесте когда-то хватит сообразительности, чтобы постичь их.

Алеста заметила — Кейден бросил на неё слегка удивленный взгляд. Не ожидал.

Зато Воган Спрейк принял предложение весьма радушно:

— Женщины — удивительно чуткие создания. Они знают, на что именно нужно смотреть; и замечают то, что ускользает от нашего мужского внимания, весьма грубого и поверхностного. Я думаю, в том числе и поэтому женщины, решившие пойти в следствие, достигают значимых высот…

Всё это он произнёс, выкарабкиваясь из снега. Кейден шёл по его пятам, а уже Алеста замыкала шествие. Прежде чем она спрыгнула на дорожку, присыпав ту порядочной долей снежинок, Кейден подал ей руку. В самом деле поверил, что может упасть?

А ведь что самое печальное — Кейден Гилсон сначала показался ей человеком из первой части людей, знакомой ей и родной. Но чем сильнее разворачивается нить их общения, тем яснее становится понимание, насколько велика пропасть между ними. И тем сильнее от отдаляется, хотя, по логике вещей, должно происходить наоборот.

— Мистер Спрейк, позвольте представить вам мисс Алесту Эндерсон, — в который раз за последние сутки представил её Кейден.

— Да, да, мы вполне неплохо уже познакомились и без твоей помощи, — заметил Воган Спрейк, стряхивая снег с грубой ткани пальто.

— Зато нам без вашей помощи не обойтись, — признался Кейден Гилсон. — У нас есть магический портрет того, кто, скорее всего, связан с убийством в Плуинге напрямую. Есть его псевдоним, но наши архивариусы, как обычно, не могут помочь ничем, кроме словесной поддержки.

— А ведь и у меня есть кое-что, — Воган Спрейк позволил себе лёгкую улыбку. Но вряд ли она в самом деле значила для Кейдена и Алесты что-то приятное. — Ведь ты даже не поинтересовался тем, что я забыл во внутреннем дворе вашего университета.

Кейден, уже было полезший в перекинутую через плечо сумку, остановился.

— Мистер Спрейк, разрешите поинтересоваться, с какой целью вы посещали университет?

— Университет я не посещал. Точнее, посещал, но не этот. Мисс Алеста Эндерсон, — он удостоил Алесту серьезным, но несколько печальным взглядом. — Боюсь, то, что я собираюсь показать, в какой-то степени повлияет и на вас. Весьма вероятно, степень эта будет весьма значительной.

Кейден осмотрелся по сторонам в поиске подсказки. Хотя следующие слова слетели с его губ так уверенно, будто никакая подсказка ему не требовалась, ведь всё было известно наверняка с самого начала:

— Вы были в Университете магической механики.

— Именно так, мой сообразительный друг, — Воган Спрейк кивнул. — Мне надо было удостовериться, что глаза меня не обманывают. В руках у меня была одна карточка… портрет. Не магический, полюбоваться магическим я все равно не смогу, поскольку искусством магии я ни на дюйм не владею, — объяснил он, обращаясь к Алесте. — Но самый обычный потрет. Лицо на нём показалось мне отдалённо знакомым. И вот, чтобы не терять времени, дожидаясь, пока ты, Кейден, окажешься на рабочем месте, я решил совершить небольшую прогулку.

В душе Алесты зародилось нехорошее подозрение. Такое, будто бы ответ заранее известен и ей.

— Как связан Университет магической механики и портрет? — Кейден откинул прядь волос, упавшую на лицо, и внимательно посмотрел на Вогана Спрейка. Алеста для него в этот момент будто и вовсе перестала существовать.

— Ты спрашиваешь об этом так, будто ни разу не был внутри него. На всякий случай, напомню: к портерам в Университете магической механики относятся особенно уважительно. Под них выделена целая стена весьма внушительного холла, прямо напротив парадного входа. В центре висят внушительных размеров портреты основателей этого места, ректоров и деканов. Окружают их портреты деятелей нашего королевства, внесших вклад в развитие магической науки. Портрет твоего отца, Кейден, тоже там висит. Весьма искусно исполненный.

Интересно, есть ли среди них портрет Бейлы Дэвис? Или лавка магических артефактов и парочка новых методов — слишком скромный вклад в эту самую науку?

У Вогана Спрейка была почти точно такая же сумка, как у Кейдена. И он тоже носил её перекинутой через плечо. Вот только Воган Спрейк задуманное завершил: пошарил ладонью во внутренностях сумки и извлек на свет простой коричневый конверт.

— По левую и по правую сторону от портретов магических деятелей, — продолжил экскурсию Воган Спрейк, — висят портреты студентов — тех, что добились неплохих успехов в учебе и магических исследованиях. Лучших из лучших. Кстати. Знал я одну такую студентку. Даже работал с ней некоторое время.

Если бы Воган Спрейк предложил открыть этот конверт Алесте, у неё ничего не получилось бы. Руки затряслись, будто Алесту сразило ужасное потрясение.

Хотя потрясение было ещё впереди. Совсем близко.

Воган Спрейк открыл конверт, и карточка наконец стала видна и Кейдену, и Алесте.

На ней была изображена девушка. Строгая синяя блузка — даже не приходится сомневаться, что девушка эта относится к студентам высшего учебного заведения. А уж какая направленность этому заведению характерна, не так и важно. И всё-таки во взгляде её есть доля лукавства: зелёные глаза с длинными ресницами и изящной коричневой стрелкой чуть прищурены, будто она раздумывает, как обмануть художника. На нежно-розовых губах — полуулыбка, какая свойственна всем умным людям. Щеки покрывает лёгкий румянец, придающий портрету живости.

Волосы аккуратно уложены. Вместо того чтобы биться неугомонной волной, они, закруглившись, плавно спускаются к плечам и будто очерчивают холмистую местность. По левую сторону от пробора приколот металлический цветок — невесомый, почти полупрозрачный.

Волосы рыжие.

И глаза легко узнаются, даже несмотря на то, что подведены.

Улыбка, быть может, не из тех, что часто появлялись на лице Алесты. И всё-таки она сможет так улыбнуться. Сможет, если захочет. Сейчас хочется скорее кричать. Как будто кто-то свыше сможет услышать. И наконец внести в этот мир чуть больше света и справедливости.

— Мне кажется, это я, — призналась Алеста.

— Это не ты, — Кейден качнул головой. Его щеки тоже были куда более красными, чем у девушки на портрете. — Хотя она и очень похожа на тебя.

И вновь, закружившись в водовороте собственных чувств, он упустил самое важное.

Зато Воган Спрейк посмотрел на Алесту заинтересовано — даже более заинтересованно, чем прежде. Но ничего не сказал, ожидая, пока она сама продолжит говорить.

Морозный воздух обжёг легкие — Алеста сделала слишком глубокий вдох. Но произнесла всего четыре слова:

— Это я его убила.

Так мало слов, но каждое звучит страшнее приговора.

Год от года зимы становятся всё теплее. Это подтвердит всякий, кто прожил на свете хоть сколько-нибудь много лет. Ещё десяток лет назад из дома невозможно было выйти, не надев шапок. А два десятка лет никто не смел даже нос наружу высовывать без головного прибора. Не люди нынче смелые — это природа стала мягкотелой и щадящей, бережёт пальцы и уши.

Зима, случившаяся без года четверть века назад, надолго запомнилась всем своей суровостью. Не повезло ни городским жителям, ни деревенским. Перемерз скот, ледяными камнями забились водопроводы. Сквозь щели в стенах проникал злобный ветер, нашёптывал в уши гадости. Взрослые ходили в шапке даже по дому. А дети носили на себе всю одежку, которая только нашлась в доме, и походили на неуклюжие снежные статуи.

В родильном доме Абигол Крокетт одежек было совсем немного. Вся их масса была плотно вжата в щели между кирпичей.

Так что ни дети, ни их новоиспеченные матери в родильном доме надолго не задерживались.

Сестры изо всех сил старались сохранять внутри родильного дома тепла, но всё-таки вот какой парадокс: двери его открывались чаще, чем двери моллов, и тепло мгновенно рассеивалось. Поход за покупками можно отложить на более доброжелательный день, а вот ребёнка не попросишь задержаться в теплой утробе на подольше. Дети отчего-то очень стремятся поскорее увидеть этот мир, будто и в самом деле надеются, что увидят там нечто восхитительное.

И всё-таки, несмотря на такую текучку, Жолин Эндерсон была той, кто оставался в родительном доме непозволительно долгое время — почти месяц. Женщиной она была молодой, здоровой и относительно крепкой. Но всё же высшие силы решили, что ей нужно привести в этот мир сразу двух новых обитателей, а потому ей требовалось особое внимание.

Внимание Жолин Эндерсон любила. А иначе не пролежала бы на неделю дольше положенного срока. День-два — куда ещё ни шло. Но Жолин дотянула до последнего. В перерывах между приёмом родов, затыканием щелей и воспитанием посетителей, которые никак не научатся плотно закрывать двери, сестры делали ставки, сколько ещё дней Жолин, которую не разглядишь уже из-за огромного живота, будет как ни в чём не бывало лежать на койке.

И всё-таки в один из дней, особо суровых и морозных, Жолин родила на свет двух чудесных девочек, одна краше другой, но обе с рыжим чубчиком. Едва сделав первый вздох, девочки закричали, но, конечно, метаться было уже поздно — пришлось им мириться с тем, что в этом холодном мире им придётся провести ещё порядочное количество лет.

Обессиленную молодую маму обрадовали тем, что у неё две дочери, и отправили отдыхать, даже дочек подержать не дали — очень уж утомили её роды. Ничего удивительного в этом, конечно, не было: рожала Жолин ещё дольше, чем готовилась к нелёгкому процессу. За то время, которое потребовалось Жолин на двух дочерей, в соседней комнате успело родиться целых шесть детишек.

Пока мама спала беспробудным лечебным сном, девочки провели в палате для новорожденных. Лежали на соседних кроватках и то кричали, то принялись шевелить пальчиками. Наблюдать за близнецами всегда весьма забавно. Все младенцы похожи друг на друга, но близнецы и вовсе неотличимы. Кто-то из наблюдательниц заметил даже — ведь по направлению друг к другу тянут пальчики, будто чувствуют, что там, за решётчатой перегородкой, есть родственная душа.

Правда, весьма скоро начался очередной завиток веселья.

Палату после Жолин едва успели привести в человеческий вид, как в родильном доме вновь появился гость. Но это была не очередная будущая мама или кто-то из её заботливых родственников.

Это был влиятельный человек.

С одной стороны, щедрый, а с другой — строгий и непреклонный. Если ты примешь условия такого человека, то он достойно наградит тебя за покладистость; но, стоит тебе вступить с ним в спор, и ты будешь ещё долго, очень долго об этом жалеть.

Влиятельный человек спрашивал о Жолин Эндерсон. Интересовался, родила ли она уже ребёнка и за какие деньги они смогут сделать так, чтобы ребёнка у матери забрали, сославшись на какое-нибудь несчастье. Сестры, которым, конечно, о Жолин Эндерсон известно было достаточно многое, отчего-то смолчали, не стали продаваться так просто. Но отвели человека к самой Абигол Крокетт, основательнице этого места.

Абигол Крокетт была уже стара, доживала свои последние годы, но на работе исправно появлялась каждый день.

Она выслушала влиятельного человека со всей внимательностью, часто переспрашивая некоторые моменты. Несмотря на возраст, Абигол Крокетт отличалась чутким слухом, но эти вопросы дарили ей время на раздумья. Её родильный дом обветшал, да и сестры покидали места работы, ссылаясь на слишком низкую оплату такого тяжелого труда.

Влиятельный человек пообещал, что к следующей зиме закончит в её родильном доме глобальный ремонт. Укрепит стены, поменяет полы, побелит потолки, закупит новую мебель и даже лекарственные средства. В то время как мэрия Леберлинга вряд ли однажды осмелится на такой подвиг. Шел уже шестой год с тех пор, как Абигол Крокетт ежемесячно приходила в мэрию, чтобы потребовать денег хотя бы на новые кровати.

Когда речь влиятельного человека закончилась, и он замолчал, ожидая слов Абигол Крокетт, она произнесла вот что:

— У Жолин Эндерсон родилась дочь. Я отдам вам её.

А потом, в палате для новорождённых, она приговаривала, пытаясь оправдаться перед сёстрами (и перед теми, которых она наняла работу, и перед теми, которые смотрели на неё глазами юных безобидных созданий):

— И ничего страшного. Это ведь так хорошо, что их две. Никто не в обиде — ни мама, ни наш гость. Маме даже проще. Первый ребёнок… Тут бы разобраться, как справиться с одним, а тут сразу две, да ещё и девочки… С повышенной капризностью… Да и помощников что-то я не наблюдаю. Столько лежит, а хоть бы кто пришёл, накормил чем-нибудь, одежды принёс для девочек и мамы… Я ведь не ради себя это делаю. Ради того, чтобы хотя бы одна из этих девчушек смогла почувствовать вкус настоящей жизни, прыгнуть выше тех возможностей, которые даст ей её собственная семья.

Выбор пал на ту девочку, что лежала справа. Лишь потому, что она была чуть ближе к двери, чем её сестра.

Жолин Эндерсон проснулась лишь спустя через сутки. Заметив это, работницы зашевелились, побежали за едой и водой, а сами глаза опускали, чтобы взглядом с ней не встретиться… Однако первым, что сказала Жолин (тихо и хрипло, но всё же весьма уверенно), было вот что:

— Принесите мне моих девочек, позвольте на них взглянуть.

Вновь пришлось обращаться к Абигол Крокетт — уж она точно умела лгать и не испытывать при этом никаких угрызений совести. И Абигол Крокетт, охая и всплескивая руками, сообщила, что одна из девочек, к сожалению, погибла: запуталась в пуповине какое-то время назад, поэтому родилась слабой и хилой, а оттого долго не протянула.

Когда Жолин Эндерсон спросила, отчего же тогда она слышала крик вполне здорового ребёнка и почему её сразу не предупредили о состоянии второй дочери, запуталась уже Абигол Крокетт — на этот раз в показаниях. К счастью, возраст сыграл ей на руку. Абигол Крокетт схватилась за сердце, глубоко задышала, и её увели подобру-поздорову, пока ничего страшного не приключилось.

А дочку всё-таки принесли. Но одну.

Однако куда больше Жолин волновал теперь вопрос: куда подевали вторую?

Едва Жолин Эндерсон вспомнила, как становиться на ноги и преодолевать расстояния, она попыталась докопаться до правды. Стучалась в двери кабинета Абигол Крокетт, допрашивала сестёр. В какой-то момент и вовсе сбежала ненадолго из родильного дома — было в Леберлинге одно место, которое ей очень хотелось посетить. Однако и это посещение не дало никаких результатов. Не считая того, что Абигол Крокетт, поигрывая перед сёстрами бровями, заметила: «Надо было отдавать обеих».

И Жолин Эндерсон вернулась домой — с воспалением лёгких, которое не может окончательно вылечить вот уже как полвека, и одной-единственной дочерью. И имя ей было — Алеста.

А родильный дом Абигол Крокетт до следующей зимы так и не дожил. Сразило его наводнение, которое принесла весна. Стоял он в не совсем удачном месте, у самого подножия холма, а потому не смог перенести таяние огромных масс снега.

К счастью, в этот раз обошлось без жертв.

Жолин Эндерсон была гордостью своей бабушки, и весьма заслуженно.

Бейла Дэвис была женщиной инициативной, полной идей и устремлений. Родилась она в укромной деревеньке, куда Иос в поисках лучшего места никогда не заглянет, поскольку не сумеет даже разглядеть её, поглядывая на мир с высоты звёздного неба.

Однако Бейла Дэвис смогла выбиться в люди — произошло это в равной степени и благодаря её боевому характеру, и благодаря магическому таланту, который в её роду передавался через поколение и строго от женщины к женщине. Вот только её прародительницы привыкли делать вид, будто к магии никакого отношения не имеют, будто боялись, что в противном случае их ждёт наказание.

Бейла Дэвис вцепилась в собственный магический талант, как в шанс.

Когда крылья её окрепли настолько, что она смогла выпорхнуть из собственного родного гнезда, Бейла Дэвис отправилась учиться. Спустя три года дневных подработок и вечерних чтений книг по магическому искусству Бейла Дэвис всё-таки смогла поступить в учебное заведение. Причём не хоть бы куда, а в Университет магической механики Леберлинга.

Учёба давалась ей, быть может, чуть тяжелее, чем истинным обитателям города, неторопливым, сосредоточенным лишь только на получении новых знаний, тогда как Бейле Дэвис попутно требовалось ещё и зарабатывать деньги на собственную жизнь.

И всё-таки университет она закончила, и весьма успешно.

И даже на несколько лет осталась в Леберлинге, чтобы получить степень по магическим искусствам. Мага, имеющего на руках свидетельство об образовании, охотно зазывали на работу многие предприятия. Проблем со средствами на выживание больше не было. Оставалось время и на научную деятельность.

Именно в те годы Бейла Дэвис и разработала методы, которыми много лет спустя будет восхищаться её правнучка (или, быть может, даже обе правнучки…).

Однако в какой-то момент жизнь в Леберлинге стала невыносимой.

Вечная давка, витающая в воздухе едкая пыль, множество глаз, от которых нельзя скрыться даже на мгновение — всё это стесняло душу Бейлы Дэвис, любящей размах во всех вещах, которых она смела касаться. Решение о переезде Бейла Дэвис приняла быстро, но новое место для жизни выбирала долго.

Выбор её пал на городок с забавным названием Плуинг — словно крупная капля воды падает в наполненный до краев чан. Быстренько попрощавшись со всеми приятелями Леберлинга, Бейла Дэвис заранее пригласила их к себе в качестве покупателей. Она уже знала, чем именно хочет заняться.

Плуинг, конечно, был чуть более весёлым местом, чем её родная деревенька.

И всё-таки жизни ему не хватало. Зато в Бейле Дэвис было достаточно, и она безвозмездно пожертвовала частичку собственной энергии на то, чтобы потрясти этот город как следует.

Пожалуй, именно на годы деятельности Бейлы Дэвис выпал расцвет Плуинга. Об этом городе даже начали говорить. Название это было на слуху у подавляющего большинства жителей как Олтера, так и Леберлинга.

Хотя с Леберлингом ситуация получилась не самая красивая.

Была у Бейлы Дэвис одна подруга, приводить её имя здесь не имеет смысла. Именно этой подруге Бейла Дэвис рассказала о своей задумке — открыть Лавку странностей, в которой каждый желающий сможет отыскать что-нибудь забавное или полезное, что не отыщешь в обычной торговой лавке. А маг найдёт артефакты. В годы становления Бейлы Дэвис было огромной проблемой отыскать даже самые распространенные и повсеместно используемые артефакты, а о всяких редкостях оставалось лишь мечтать.

Подруга всячески поддержала Бейлу Дэвис в этом начинании, говорила множество приятных слов — и что у Бейлы обязательно всё получится, и что это место обязательно будет пользоваться спросом, и что она сама будет закупаться у Бейлы ежедневно, и далее, и далее.

Однако не прошло и два месяца спустя отъезда Бейлы Дэвис, как до неё долетела удивительная новость: в Леберлинге открылась Лавка чудес, и управляет ей женщина с именем, до последней буквы похожим на имя той самой подруги.

Поэтому жители Леберлинга, быть может, о Плуинге и его Лавке странностей и слышали, но предпочитали всё-таки заглядывать в Лавку чудес — зачем пробираться через сугробы тёмного леса, когда достаточно прогуляться по чистеньким городским тротуарам?

Этот случай окончательно убедил Бейлу Дэвис в том, что из Леберлинга она уехала не зря.

В Плуинге люди были неплохими. Но, опять же, в подавляющем большинстве. Вполне вероятно, внутри Бейлы Дэвис было нечто вроде магнита, который притягивал к ней людей не самых честных правил.

Спустя три года после того, как через порог Лавки странностей перешагнул первый посетитель, у Бейлы Дэвис родилась дочь, и она назвала её Мерибет.

Отцом её был самый красивый мужчина во всём Плуинге. Высокий, широкоплечий, с волосами обжигающе-огненными. Он ворвался в жизнь Бейлы Дэвис, как поток пламени, сжигающий всё на своём пути. Вскружил ей голову, лишив Бейлу Дэвис, привыкшую полагаться на одну лишь себя, последней капли здравомыслия.

Однако отец из него получился никакой.

Едва Мерибет исполнилось полгода, как он раз и навсегда исчез из их жизни. Бейла Дэвис не получила от него ни единого письма, и уж тем более он не дал ей на себя полюбоваться. Всё, что осталось в память о нём — рыжие волосы дочери, а уж дом Бейла Дэвис приобрела на собственно заработанные деньги и даже свою фамилию сохранила при себе.

Ладно, было кое-что ещё. Характер Мерибет, который явно не стал лучше от вклада со стороны безответственного отца.

Мерибет росла, в общем-то, неплохой девочкой. Достаточно прилежной в учёбе и опрятной в быту. Однако же, несмотря на огонь в волосах, в ней не было внутренней искры, той самой, что вдохновила её мать кардинально изменить свою жизнь.

Мерибет была довольна всем, что её окружает.

Она не стремилась в неизведанное будущее.

Став взрослой, она и мужчину выбрала себе под стать. Точнее даже будет сказать, такого, чтобы по сравнению с ним казаться хоть сколько-нибудь инициативной. Сына Нанди Эндерсона, того противного скупердяя, который на протяжении десятков лет начальствовал над торговой площадью Леберлинга. Стоило Бейле Дэвис и Нанди Эндерсону встретиться, как они тут же принимались ругаться и доказывать друг другу собственную правоту. И заканчивалось это частенько тем, что Нанди выпускал очередной указ, который вставлял палки в колёса делу жизни Бейлы.

Однако их дети удивительно быстро нашли общий язык. Хотя и достаточно долго шли к браку.

Младший их сын, Ларк, слишком походил на собственного дедушку по линии матери, с которым не имел чести быть знакомым. Тоже ничего не доводил до конца и предпочитал капризничать, а не смотреть трудностям в лицо. Так что Бейла Дэвис предпочитала любить его со стороны.

Зато Жолин и в самом деле стала бабушкиной гордостью.

Во-первых, в ней проснулся магический талант.

Во-вторых, в ней было стремление. И это казалось даже чуточку более важным.

Так что детство и большую часть юности Жолин Эндерсон провела вместе со своей бабушкой. Можно даже так сказать, хотя и не принято говорить с таким неуважением об уже ушедших: Бейла Дэвис воспитала Жолин такой, чтобы ей самой радостно было наблюдать за внучкой.

Она обучала Жолин секретам грамотной торговли, тайно надеясь, что именно Жолин станет преемницей её дела.

И ещё — она вкладывала в голову Жолин основы работы с магией, учила её не бояться, а, напротив, пробовать и испытывать себя, причём делать это так, чтобы не нанести вред ни себе, ни окружающим. И частенько вспоминала об Университете магической механики в Леберлинге. Говорила, чтобы Жолин поехала туда учиться, даже если Мерибет посмеет вдруг сказать что-то против. И что в Жолин есть потенциал — стать великой в области магии и прыгнуть куда выше того уровня, который смогла достигнуть сама Бейла. И что бабушка обязательно будет помогать ей во всех трудностях и поддерживать в нужный момент.

Однако незадолго до того, как Жолин закончила школу, Бейлы Дэвис не стало.

Произошло всё быстро, даже молниеносно. Женщина, ещё вчера бодрая и полная сил, увяла за неделю с небольшим, и даже собственный запас магии не смог её излечить. У Бейлы Дэвис воспалились лёгкие, и болезнь распространилась по всему телу слишком быстро для того, чтобы успеть предотвратить неизбежное.

Несмотря на довольно строгий и требовательный характер, Бейла Дэвис всё же была той, кто поддерживал на плаву всю семью. А вместе с её уходом, кажется, сменилась эпоха. Всё стало теперь по-другому. И особенно в жизни Жолин.

Лавку странностей временно пришлось закрыть, хотя мысленно Жолин пообещала, что обязательно возобновит бабушкино дело, как только сама освоит магию.

Она собиралась последовать указанию бабушки. И сразу после школы подала документы на поступление в Университет магической механики. Разговаривая с милыми женщинами из приёмной комиссии, она упомянула имя бабушки, пришлось к слову. Тогда и выяснилось, что одна из этих милых женщин — дочка той самой не слишком честной подруги, основательницы Лавки чудес.

В университет Жолин взяли. Хотелось надеяться, что не только из-за имени бабушки, но и из-за знаний о магии, которые бабушка вложила в голову Жолин.

Учиться в университете оказалось интересно. Даже интереснее, чем это описывалось в рассказах бабушки. Быть может, ещё потому, что за почти полвека многое поменялось, усовершенствовалось и обрело более конкретную форму. Были доработаны многие разделы магии, постоянно появлялись новые изобретения, а потому учиться было совсем нескучно.

Первый курс Жолин закончила с успехом.

Лето провела дома, помогая родителям и проводя разбор всего того, что осталось в Лавке странностей после того, как её составила Бейла Дэвис. Составила полный список артефактов, а некоторыми даже попыталась воспользоваться. Что было ещё более приятно, так это то, что у Жолин получилось. Магия была приветлива к ней. Она принимала Жолин за свою.

Начало всё ломаться в тот момент, когда Жолин вернулась к учёбе.

Поскольку среди их новых преподавателей обнаружился вдруг тот, кто проявил интерес к её рыжим волосам и горящим глазам. Звали его благородно — Вистан. Хотя, конечно, студентам не позволялось обращаться к нему никак иначе, кроме «мистер Меллиган».

Он преподавал основы магии, переложенные на математическую науку. Предмет непростой и нелюбимый всеми студентами.

Как шепнули на ухо старшие курсы, которые уже стремились к выпуску из университета, главное — этот предмет пережить, понимать его необязательно, поскольку в быту маг обращается к математике редко, а если точнее, то почти никогда.

Однако у мистера Меллигана имелось на этот счёт собственное мнение, весьма необычное.

Он закрывал глаза на отставание по предмету тех студентов, которые, как он считал, дальше университета не уйдут. Однако проявлял излишнюю строгость и настойчивость по отношению к тем, кто имел перспективы стать настоящим специалистом.

Отнёс он к ним лишь пятерых студентов нынешнего потока. Четырёх парней, похожих на мистера Меллигана чем-то неуловимым — настроением, быть может? И одну-единственную девушку, а была ей именно Жолин Эндерсон.

Быть выброшенной из университета по причине излишнего внимания со стороны мистера Меллигана не хотелось. Да и не в характере Жолин это было. Отправляясь на очередное дополнительное занятие, Жолин Эндерсон вспоминала о собственной бабушке и уверяла себя, что та ни за что бы не сдалась из-за такой глупости. А потому и сама Жолин должна была на своём. И бороться за возможность быть здесь.

Частенько случалось так, что на этих дополнительных занятиях оставалась только Жолин. Ну и мистер Меллиган, куда же без него. Он со всем вниманием следил за тем, как Жолин мучается над решением очередной задачи.

Ну или, в редких случаях, вёл непринужденные беседы с другими сотрудниками университета — теми, кто, покидая университет и возвращаясь домой, вдруг замечал яркий жёлтый свет, проникающий в коридор через приоткрытую дверь аудитории.

Тогда же Жолин Эндерсон узнала, что в прошлом году мистер Меллиган перешёл порог в тридцать пять лет, а ведь прежде он казался ей куда более взрослым из-за вечной строгости на лице. Что три года назад он получил степень по магическим наукам и, весьма вероятно, однажды его портрет появится в холле первого этажа.

И что у мистера Меллигана есть жена.

Но вряд ли в их отношениях всё так уж гладко, а иначе он не покидал бы университет в то время, в которое уже пора ложиться спать. Хотя и сама Жолин уходила в это же время, лишь с особого позволения.

Первые два месяца, расходясь по разным сторонам, они лишь друг другу кивали. Стоило мистеру Меллигану покинуть аудиторию, как он тут же с головой погружался в пучину собственных мыслей. А Жолин волновали другие предметы, по которым она начала жутко отставать, и банальные бытовые вопросы — времени у неё не хватало даже на то, чтобы приготовить ужин.

В тот день, когда на землю опустился первый снег, мистер Меллиган впервые заговорил с Жолин о чём-то постороннем. В отличие от предыдущих вечеров, мрачных и тёмных, этот вечер был подкрашен нежной белой вуалью — в такие моменты, вне всяких сомнений, очень хочется говорить. Мистер Меллиган спросил, где Жолин сейчас живёт, как продвигается её учеба, чем занимается её семья. И Жолин Эндерсон ответила на все вопросы, как послушная ученица. А мистер Меллиган даже похвалил её за старание и упорство — мол, не каждый студент и уж точно не каждая девушка могут похвастаться её силой воли.

В следующие вечера мистер Меллиган спрашивал, о чём Жолин мечтала в детстве, какой видит свою цель жизни, что заставило её выбрать именно Университет магической механики.

За месяц до Зимнего Перерождения мистер Меллиган спросил у Жолин, какие цветы она любит больше прочих. И есть ли тот, кто смог покорить эту вершину — её непокорное сердце.

На месяц он вернулся к своему прежнему молчаливому состоянию.

А накануне Зимнего Перерождения подарил Жолин целую корзину белоснежных линий, которые не вяли ещё очень, очень долго. Вплоть до той поры, пока Жолин Эндерсон не сдала наконец его предмет. На следующий день после экзамена мистер Меллиган сам отыскал её — не зря же выяснил, что Жолин Эндерсон живёт с другими студентками, в одном из старых корпусов, примыкающих к Университету магической механики.

Отыскал и заметил, что она теперь — не его студентка. А ещё признался, глядя прямо, не отводя взгляд и ничем не выдавая смущение — он был бы не против продолжить знакомство в более неформальной обстановке.

Жолин Эндерсон против всё-таки была, и больше всего её смущали даже не высокое положение мистера Меллигана в обществе и не разница в возрасте, а наличие у него жены. Однако мистер Меллиган оказался настойчивым. Он задабривал Жолин подарками и цветами, которые очень скоро стало некуда ставить. Очаровывал точно подобранными словами. Притягивал своей энергетикой — чем-то на грани света и тьмы.

И в какой-то момент Жолин Эндерсон сдалась.

Да и что она, совсем ещё неопытная и наивная, могла противопоставить мужчине, который явно знал, как именно следует очаровывать, на чём нужно делать акценты?

Весной, незадолго до двадцатого дня рождения Жолин, всё резко прекратилось.

Жолин нашла в себе иронию подозревать, что о похождениях неверного мистера Меллигана узнала его обманутая женушка. И она наверняка не была такой робкой, как Жолин. А потому пригрозила, что, не прекрати мистер Меллиган свои похождения, она расскажет правду всему Леберлингу.

Вряд ли мистер Меллиган — ну хорошо, всё-таки Вистан — мечтал лишиться авторитета одномоментно, и всего лишь из-за интрижки с какой-то студенткой.

Так что он, не уведомив ни о чём Жолин, решил — пора прекращать.

Вот только повернуть время вспять было уже невозможно. Закончив весенний семестр, Жолин Эндерсон посетила деканат — и попросила, чтобы за ней сохранили место. На неопределенный срок, пока всё не уладится. Объяснила, что ближайший год, а-то и два, посещать занятия она не сможет.

Радовало лишь то, что Вистан не успел узнать об их общем маленьком секрете.

По крайней мере, Жолин Эндерсон надеялась на то, что он не знает.