Мой муж – мой босс?

Глава 14. Ещё раз про семейные ценности

Михей садится в кресло напротив, достаёт сигарету из пачки, закуривает, а саму пачку протягивает мне:

— Будешь?

— Я не курю… — язык едва ворочается, мозги тоже, со скрипом. Но всё-таки вспоминаю, что один из Клепенщуков мне уже предложил сегодня… выпить. В итоге — я здесь. Эх, Давлат. Почему, как только я слегка оттаиваю, начинаю вновь доверять тебе, ты щёлкаешь меня по носу очередным предательством? Вновь и вновь втягиваешь в свои грязные игры, где я не знаю правил…

— Это хорошо, — прерывает мои невесёлые размышления свёкор, — правильная девочка, значит. Эля не ошиблась в тебе.

— Эля? — переспрашиваю, хоть и догадываюсь, о ком речь. Хмыкаю: — Ах, ваша жена! — получаю утвердительный кивок. — А в вашей семье принято вообще знакомиться цивилизованно, — обвожу пальцем комнату, — без всего этого: похищений, запугивания, тайн…

— Принято, — говорит Михей, вздыхая, — только вот не все члены нашей семьи блюдут семейные ценности.

В комнате появляется прислуга, бесшумно накрывают чайный стол и так же бесшумно, как тени, исчезают, оставляя нас вдвоём.

Меня слегка отпускает: того, кого собираются бить или насиловать, не будут предварительно угощать чаем. Значит, я нужна — хоть и не знаю, зачем — живой и относительно невредимой, что не может не радовать.

— Уж чаю-то со мной выпьешь? Уважишь старика?

По утрам я предпочитаю кофе, но его мне не предлагают. Однако чай тоже не спешу взять.

— Не доверяешь? — вскидывает кустистую бровь Михей. — Правильно делаешь, детка. Жизнь у нас такая — доверяй, но проверяй. — Он тянется вперёд, наливает себе чай в пузатую золоченую чашечку, кладёт пять кусочков сахару и отхлёбывает, прикрывая глаза: — Ммм… Замечательно! Настоящий, цейлонский. Только вчера доставили. Прошу.

Ну что ж — убедительная демонстрация, можно рассчитывать, что в напиток ничего не подсыпали. Делаю чай и себе, прихлёбываю… Действительно, очень вкусно…

Ставлю чашку, смотрю в упор — не знаю, куда подевались страх и паника, видимо, организм исчерпал их лимит, а может, ещё не проснулся окончательно, чтобы испугаться. В любом случае, собственное спокойствие мне только на руку.

— И? — говорю. — Не на чай же вы меня похи… пригласили?

— Как я тебе уже сказал: у нас с сыном был договор на твой счёт, — это напоминание болезненно колет в сердце. Интересно, когда договорился: до того, как просил дать ему шанс и дарил украшения или уже после? Хотя… хрен редьки не слаще… — Только вот сынок мой, — недовольно цокает языком, — не человек слова. Отказывается теперь выполнять свою часть.

Несмотря на то, что внутри всё мертвеет, мне необходимо знать правду. И я, отпив ещё чаю, решительно требую:

— Так просветите меня насчёт ваших договорённостей!

— Какой подход! Какая хватка! — восхищается Михей. — Давлат не ошибся в тебе! А вот я в нём — ой как ошибся… Словом, детка, он обещал помочь мне в одном дельце, — кривит лицо, — достаточно деликатном, а я, в обмен, не трогать тебя — уж больно ты сладка, охота поиграть, — брезгливо ёжусь от сального взгляда, что скользит по мне, радуюсь, что в закрытой водолазке, — так вот, я своё слово сдержал, а он… — отказывается свои обязанности выполнять. Непорядок это, детка. Говорю же, в нашей семье слово привыкли держать железно.

Сказанное доходит не сразу, ещё сложнее осознаётся…

— Стоп! Погодите, — вытягиваю руки вперёд, словно упираясь в незримую стену, — вы хотите сказать… что это не Давлат отдал меня вам… А вы сами?

Ухмыляется:

— Догадливая…

— Но как? Неужели Давлат… просто позволил? — сникаю. — Не защищал? Не отстаивал?

— Наверное, он бы сражался, как лев, — ехидно произносит свёкор, — если бы не уснул прямо возле шеста… С полуспущенными штанами и в расстёгнутой рубашке… Уморительное зрелище было, надо признать.

— Шампанское! — догадываюсь я.

— Умница! — хвалит Михей. — Мои люди сработали чётко. Подсыпали, что нужно. Выбрали правильный момент.

— У вас крыса в клубе… — понимаю я.

— И не одна, — довольно лыбится он.

— Стало быть… Давлат тоже здесь?

— Да, — кивает Михей. — Только его с другого входа привезли. И сейчас с ним тоже разговаривают, правда, не так вежливо, как с тобой…

От этого разговаривают, меня передёргивает: Давлату и так в последнее время нехило достаётся по моей вине.

— А ты нужна, чтобы сделать сына более сговорчивым. Он весь в меня: упёртый, крепкий, сдохнет, но со своего не сойдёт. Вот только слабость у нас есть — бабы. У меня Марьяна была, у него — ты…

Этот гад смеет поминать Марьяну, которой изменял, когда та лежала в больнице! Возмущаюсь мысленно. Вслух не произношу.

Спрашиваю другое:

— Если я здесь для разговорчивости Давлата, тогда чего мы сидим. Устройте нам очную ставку.

Чем дольше я здесь — тем сильнее эти уроды могут изувечить моего мужа.

Теперь, когда выяснилось, что Давлат меня не предавал, сердце скулит и трепещет от страха за него. Я понятия не имею, как смогу ему помочь, когда буду рядом, но мне кажется, я что-то придумаю, у меня получится…

— Не терпится увидеться? — с притворным участием интересуется Михей.

Киваю.

— Ну что ж, идём…

Сначала меня ведут бесконечными коридорами, потом мы выходим во двор и направляемся в сад, где виднеется какое-то строение…

И вот тут мне становится страшно. Я один на один с криминальным типом, и меня ведут в подозрительный сарайчик.

Почему я ему верю?

Вдруг…

— Прошу, — он пропускает меня вперёд, но сам заходит следом. Обычная, вроде, слесарная мастерская. Ничего подозрительного.

Но Михей снимает гаечный ключ со стены, крутит один из болтов, и часть стены поднимается вверх, открывая проход в подвал.

— Пойду первым, буду тебе светить, а ты под ноги смотри, лестница тут крутая.

Какая забота! Снова прикусываю язык, чтобы не ляпнуть. Любое резкое слово может обернуться против мужа… или… если всё, что сказал Михей — ложь, а червь сомнения вернулся и гложет, то против меня…

Спуск кажется бесконечным. На тысячной ступени я сбиваюсь со счёта. Но не забываю смотреть под ноги — ступени и впрямь опасные: округлые и осклизлые… А неровный свет от фонарика в смартфоне Михея мечется по стенам, не давая нормального обзора.

Приходится контролировать каждый свой шаг.

Наконец, под ногами ровная брусчатка. Мы идём к массивной двери, возле которой прохаживаются два верзилы в серых костюмах и радиогарнитурой на лысых головах.

Завидев босса, раскланиваются, открывают дверь, заталкивают меня внутрь…

Дверь с лязгом закрывается. Но я не обращаю внимания на это, оно поглощено представшей моему взгляду картиной.

Смотрю перед собой, не веря глазам, и не могу сдержать отчаянный крик…

Такое ощущение, что я попадаю прямиком в какой-то жуткий боевик… Посреди комнаты, под тусклой, мигающей лампочкой сидит, привязанный к стулу, Далат… Одежда изорвана… Лицо… Красивое, совершенное лицо моего мужа изувечено синяками и окровавлено…

Это ж каким моральным уродом надо быть, чтобы сотворить такое с собственным сыном? А если человек позволяет себе подобное — значит, у него нет ничего святого…

На миг делается жутко и зябко. Но я гоню от себя панику — потом буду бояться — и кидаюсь к мужу…

— Давлат, господи… — давлюсь слезами, непослушными пальцами пытаюсь развязать верёвки, которыми скручены его запястья… Ломаю ногти, глушу рыдания…

Муж открывает один глаз, пытается улыбнуться:

— Не плачь, глупышка моя, — шепчет хрипло.

Хочется дать ему воды, смыть кровь, но в этой мерзкой камере ничего нет. Только он, я, тьма и холод…

Размазываю слёзы, беру себя в руки — Давлат прав: не время истерить…

— Милый, — присаживаюсь на корточки рядом, обнимаю, утыкаюсь в плечо, — за что тебя так?

— Они хотят втянуть меня в своё дерьмо, — бормочет на грани слышимости…

Киваю:

— Не говори… Твой отец кое-что рассказал.

— Плохо другое — я не могу защитить тебя, — продолжает говорить, хотя, наверное, разбитые губы причиняют боль.

Касаюсь их осторожно, невесомо, чтобы не усугублять.

Давлат блаженно улыбается и утыкается горячим лбом мне в плечо. Глажу по слипшимся от пота и крови волосам, бережно вожу пальцами по ссадинам на лице.

— Значит, сделай то, что он хочет, — шепчу.

Давлат качает головой:

— Потом, — хрипит, — я не буду себя уважать… Да и ты тоже не будешь. Не простишь.

— Нет, — решительно протестую, прижимаюсь щекой к щеке, шепчу, задыхаясь: — пока мы живы — всё можно исправить. И прощение заслужить…

Да, хочется добавить, я вот сейчас уже полностью простила тебя, готова дать тысячу шансов, только живи, только не позволяй им уничтожить нас…

Над ухом раздаётся горький смешок:

— Нет, крошка, далеко не всё можно простить и исправить. Смерть деда, например…

Холодею.

— Этого он от тебя хочет? Чтобы ты… Башира Давидовича… — вот теперь становится реально страшно: это ж какой мразью надо быть! Дедушка ведь и так уже глубокий старик, ему — не дай бог, конечно! — и без того недолго осталось. — Ради денег? Ради наследства?..

— Всё ещё хуже — Михей, — Давлат не называет его отцом, и я понимаю и поддерживаю мужа в этом, — хочет стать главой ювелирной империи деда…

Договорить мы не успеваем — хлопает массивная дверь и в помещение вваливается не менее массивный мужчина.

Отец Давлата окидывает нас насмешливым взглядом — во всяком случае, так чудится мне в неровном свете одинокой лампы — и фыркает:

— Как трогательно! — он приближается к нам, и я съёживаюсь от страха. Сознание мечется — с одной стороны, мне хочется сорваться и убежать, с другой — закрыть собой мужа и никого к нему не подпускать…

Михей, между тем, освобождает Давлата. Несколько минут мужчины пристально смотрят друг другу в глаза. Наверное, если бы ненавистью можно было прожигать — сейчас бы передо мной оказалось две кучки пепла.

Потом Давлат презрительно хмыкает и отступает ближе ко мне. Теперь мы стоим в рядок — Михей, мой муж и чуть поодаль я.

— Ну что, — говорит свёкор, — обсудили текущие вопросы? Каков будет ответ?

— Ответ будет прежним — нет, — чеканит Давлат, глядя на отца с презрением.

— Хорошо, — как-то легко соглашается Михей и вдруг выхватывает из-за пояса пистолет, который я сразу не заметила, — тогда я тоже нарушу свои обязательства и удалю помеху, которая мешает тебе мыслить здраво.

Холодный зев дула оборачивается в мою сторону.

А дальше всё происходит так быстро, что я даже не успеваю среагировать. Звучит выстрел.

Давлат кидается вперёд, закрывая меня от летящей прямиком пули. Дёргается — неестественно, рвано, как тряпичная кукла… Валится к моим ногам, заливая кровью каменный пол…

Оставляя меня один на один с чудовищем, в глазах которого сейчас полыхает ярость…

— Сучка! — рычит он. — Ты лишила меня сына… Теперь я уничтожу тебя!

И шагает ко мне.