На веки вечные

Глава 21

Эвер

Я смотрела, как Уилл спит. Его длинные волосы почти доставали до плеч. За последние полтора года он отрастил их, а еще отращивал бородку, которую тщательно подстригал. Она мне не нравилась, но я и не возражала. Он все еще был чертовски привлекателен, только по-другому. Мы были в моей комнате, в моей однокомнатной квартире в Бирмингеме. Он учился в Мичиганском университете, получал специальность, связанную с музыкой, и одновременно обучался бизнесу. По выходным приезжал ко мне, и вечера пятницы, субботние и воскресные дни мы заполняли ужинами в дорогих ресторанах, концертами, долгими прогулками по центру Бирмингема и сексом. В те дни это была... идиллия.

Потом, когда он уехал в Анн-Арбор, я задумалась. Обо всем. Об Уилле. О наших отношениях. О себе. О стопке рисунков, которые я прятала в гардеробной от Уилла и от самой себя.

Несколько месяцев назад он нашел письма Кейда ко мне. Уилл просто вышел из себя, сказал, что это не честно. Вопил, орал, так напугал меня, что я вся побледнела. Не слушал ни слова, что я говорила, даже не дал мне шанс высказаться. Он сказал, что у него не было секретов. На следующие выходные он не приехал, не отвечал на звонки и смс, но появился в следующий четверг с букетом серебряных роз и бутылкой шампанского, которая, как я поняла, была безумно дорогая. Уилл извинялся целый час, потом напоил меня и приготовил идеальный кордон-блю[39] из курицы, потом занялся со мной любовью на диване. Он делал это медленно, как будто извиняясь, и все шептал, что все в порядке, что он прощает меня, что у нас все было хорошо.

Я так и не извинилась. Так и не простила его. Когда он двигался, склонившись надо мной, я держала его за плечи, смотрела, как его волосы падают ему на лицо и думала, осмелюсь ли я назвать это занятием любовью, любила ли я его, любил ли он меня? Я кончила медленно, и оргазм был слабым, неполноценным, вялым. Пьяным.

Теперь я смотрела, как Уилл спит, и думала, что бы он сделал, если бы я показала ему стопку писем, теперь потолстевшую на три письма (только три за последние шесть месяцев; каким печальным, странным, далеким был мой дорогой Кейд, и я хотела, но все не решалась спросить его, почему он казался таким отстраненным). Я думала о том, что бы сделал Уилл, если бы я достала эти письма, все еще обнаженная, а еще достала бы из гардеробной двадцать шесть рисунков, где они были спрятаны под грудой старых пальто и потрепанным одеялом с эмблемой Гарвардского университета, которое принадлежало моему прадедушке.

Двадцать шесть рисунков, размеры которых различались от четырех на шесть дюймов[40] до шести на шесть футов.[41] На всех было одно и то же. Разные ракурсы, цвета, позы, освещение, разная степень реализма. Кейден. Только лицо Кейдена. Серьезное, задумчивое, печальное, то он смеялся, то глядел прямо на меня. На одной картине он смотрел на меня чувственно и обольстительно, как будто лежал рядом со мной в постели, и его глаза светились от приятных чувств.

Я не могла перестать рисовать лица Кейдена. Когда у меня не получался какой-нибудь рисунок, или когда я нервничала из-за курсовой, или из-за того, что сроки поджимали, или из-за невероятной ревности и собственнического поведения Уилла, я обнаруживала, что рисую Кейдена. Это всегда начиналось с глаз. С выражения его глаз, с бровей, со рта, а потом и остальное вставало на свои места. Это помогало мне успокоиться.

Уилл повернулся ко мне лицом. Его ресницы были длинными и темными, красивая рука обнимала мое бедро, его рот был слегка приоткрыт. Он был красив, о да, это уж точно. Иногда у меня все еще перехватывало дыхание, когда я просто смотрела на него, как будто видела сон наяву. Секс с ним был похож на сказку. Свидания с ним были фантастическими, и каждый раз напоминали идеальные примеры Голливудских свиданий.

И все же... я была неудовлетворенна. Несчастлива. Сбита с толку, растеряна.

Иногда он звонил мне, не предупредив, чтобы посмотреть, что я делаю. Уилл требовал, чтобы я сообщила ему свое расписание, ежечасное, ежедневное. Однажды он даже попросил меня записать для него, что я делала и когда. Если я отклонялась от тех планов, которые сообщала ему, он вел себя так, как будто я предала его.

Иногда я замечала, что Уилл украдкой шлет сообщения, после чего засовывает телефон в карман и ведет себя, как ни в чем не бывало. «Планы на понедельник», — утверждал он, а глаза у него бегали.

Он лгал мне. О да, я знала это. Однажды я нарисовала свою уверенность в его лжи. Это была мрачная картина: дощатый пол уводил взгляд вдаль, к приоткрытой двери. В дверях стояло искаженное подобие Уилла, освещенное лампой с улицы, которую было не видно, и он смотрел на зрителя. На картине его глаза в темноте выглядели зловеще. Если присмотреться, можно было заметить, что в правой руке он держит мобильный телефон.

Зачем ему было обманывать меня? Изменять мне? Что я сделала не так? Я посвящала ему все свое время. Он не делал меня счастливой, я не любила его. Но я заботилась о нем, мне с ним нравилось проводить время. Уилл был моим другом и моим единственным спутником. Кроме, конечно, Иден, у которой была своя квартира в нескольких кварталах от моей, и она тоже ходила в Кренбрук. По крайней мере, пока что. Она говорила о Джульярдской школе,[42] о Бостонской консерватории — старейшей независимой консерваторией в США, и о других эксклюзивных музыкальных академиях и консерваториях. Каждый день мы вместе обедали, а вечерами часто смотрели кино, у меня или у нее, ели очень много мороженого и вовсю хихикали.

Но Уилл? Я его совсем не понимала. Я лежала рядом с ним, смотрела, как он спит, и чувствовала, как в груди разрастается и буквально выходит из меня какая-то необъяснимая боль.

Я высвободилась из объятий Уилла, завернулась в сиреневый флисовый халат и пошла на кухню. Включила чайник и стала смотреть в окно, на оранжевый свет фонарей, на черный мерседес, который въехал в островок света и, выехав из него, растворился в темноте. Когда чайник выключился, я заварила два пакетика чая с перечной мятой и на цыпочках прошла в спальню. Уилл растянулся на кровати и тихо похрапывал. Я остановилась, стала смотреть на него. Увидела на полу его штаны — выцветшие и художественно порванные джинсы «True Religion». Порылась в карманах: мобильного там не было. Он перекатился на мою сторону кровати. Я поискала под подушкой. Да, он был там. Черный айфон 5 в черном защитном чехле. Я держала телефон в кулаке, смотрела на Уилла, ждала, что он проснется. Ничего.

Я вышла из спальни, с едва слышным щелчком закрыв за собой дверь. На телефоне я нажала кнопку «домой». Появилась фотография Уилла с Уинтоном Марсалисом — американским трубачом и композитором, снятая в Нью-Йорке, когда Уиллу было семнадцать. Уилл выступал в Линкольн-Центре[43] и встретил Уинтона, который был одним из его кумиров. Я провела пальцем слева направо. Я знала его пин-код; часто видела, как он набирает его: 1-3-9-5, его день рождения.

В верхнем ряду приложений я нашла символ сообщений, второй справа, рядом со значком «инстаграм». От списка контактов у меня закружилась голова: Эйми, Джей, Долли, Джейк, Бен, Джули, Маккензи... и на самом верху «Любимая». Я предположила, что этот номер будет моим. Только когда я открыла историю, увидела, что разговор был не со мной.

«— Господи, Билли, не могу дождаться, когда же ты приедешь домой и оттрахаешь меня. Хочу почувствовать твой член внутри. Если приедешь прямо сейчас, я тебе так отсосу, что у тебя глаза вылезут на лоб.

— Боже, Келли, у меня будут неприятности, если она заметит, что у меня встал, она поймет, что что-то не так.

— Ну и что. Пускай узнает.

— Нет еще.

— Почему?

— Я пока еще не готов бросить ее.

— Ты обещал, Билли. Ко дню Благодарения. Ты обещал, что поедешь со мной в Арлингтон и встретишься с моим папой.

— Все не так просто. Ты не поймешь. Она... хрупкая.

— Что это, блин, значит? И мне-то какая разница?»

Она звала его Билли. Она хотела, чтобы он встретился с ее папой? Она знала обо мне и хотела, чтобы Билли меня бросил. Он думал, я была хрупкой. Хрупкой?

Она делала ему минет. Он попросил меня как-то раз. Я отказалась. Он был расстроен, раздражен. Я хотела... другого. Он... не то, чтобы умолял, ну почти. Я сказала, что не хочу, не сейчас, может, в другой раз. Он встал и вышел из комнаты и больше не просил. И я не предлагала.

Может, это частично объясняло, почему он ушел к ней, потому что она делала это для него, а я — нет.

Кое-что еще привлекло мое внимание в этих сообщениях. В них говорилось... «если приедешь домой сейчас».

Дом.

Для него и для нее дом был там, где была она.

Когда он приезжал сюда, то привозил с собой рюкзак с плотно упакованной одеждой. Джинсы, трусы, футболки, носки, одеколон, зубная щетка и паста, дезодорант, все лежало в кожаном несессере коллекции Армани. Он никогда ничего тут не оставлял. Никогда не принимал душ, если только со мной, чтобы заняться любовью. Приезжал в пятницу, оставался на субботу, уезжал в воскресенье вечером.

Я не была для него домом. Она была.

Голова у меня кружилась, раскалывалась на кусочки. Сердце... онемело. Я точно не знала, как должно реагировать сердце, как должна реагировать душа, когда реальность настигла меня. Мне было все равно. Я неторопливо допила чай, а потом налила еще кружку. Пока она остывала, я положила телефон Билли обратно под подушку. Но только после того, как я сделала два небольших изменения. «Любимая» теперь стала «минетчица», а «Эвер» превратилась в «Ушла».

Было 4:30 утра, и я допила чай, переоделась в удобную одежду, завязала волосы в узел и уехала. Приехала в Кренбрук и сразу пошла в частную студию. Заперла дверь, задернула занавески, включила вентиляцию и переоделась в рубашку для рисования, только в рубашку. Без лифчика, без нижнего белья, я была только в рубашке, застегнутой до верха, с босыми ногами. Рукава спадали мне на руки.

И я стала рисовать. Появилось лицо Кейдена, который расстроился из-за меня. Злился из-за меня. Нуждался во мне.

Еще я нарисовала Уилла — он был уродливым демоном, сотканным из мрачных теней и пламени. И голубые глаза Уилла. Нет. Больше не Уилл. Билли. Билли гребаный Харпер.

Я рисовала, не глядя. Возвращалась к абстракциям, возвращалась к тому, что высвобождало демонов из моей души. Ярко-красные, злобно-желтые, бардово-оранжевые цвета растекались по самому большому полотну, какое я смогла найти и растянуть, десять на десять футов,[44] и которое предназначалось для того, чтобы написать автопортрет. На холсте была чистая ярость, гнев, неразбериха и какое-то странное чувство... свободы.

В замке повернулся ключ. Я не обернулась: ключ был только у Иден.

— Как чувствовала, что я тебе понадоблюсь, — сказала она, обняв меня сзади. — Это же Уилл, да?

Я так резко мазнула по холсту ярко-голубым, что краска разбрызгалась по рубашке и щеке.

— Билли. Он Билли.

— И что он сделал?

Иден, похоже, не удивилась. Она встречалась с ним пару раз, и он ей не понравился. Она сказала, что он напоминает ей об Адаме Левине: типичный обаятельный козел.

— Я знала, что он долго изменяет мне. Все признаки, знаешь?

— Ревнует? Ведет себя как собственник? Прячет телефон?

В выпускном классе Иден встречалась с парнем, ведущим виолончелистом, Робом. Через полтора года после того, как они стали встречаться, она узнала, что он изменяет ей с одной из виолончелисток, стервозной, прыщавой и безумно эксцентричной девкой, которую звали Нина.

— Да. Так что я и не удивлена. Просто... злюсь.

— И кто это?

Иден вела себя как обычно: ходила по студии и разглядывала мои картины, которые я оставила просушиваться.

— Какая-то Келли. Все, что я знаю. И я думаю, он живет с ней.

Иден удивленно посмотрела на меня.

— Он что?

— Я порылась в его телефоне. Нашла его переписку с «любимой», — я вложила в это слово столько сарказма, сколько смогла, — и она сказала, что если он, цитирую, приедет домой, она отсосет у него, пока у него глаза на лоб не полезут. Ключевая фраза здесь — «вернешься домой».

— Черт. Ну и козел.

Я фыркнула.

— Козел — это еще слабо сказано.

— Командир козлов? — предложила Иден.

— Наверное, подойдет. Командир всех козлов.

Я кинула кисть в раковину и промыла ее, смыла краску с рук и лица.

— И что будешь делать?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Засунуть трубу ему в задницу? — я прислонилась лбом к стене, внезапно почувствовав, что выбилась из сил. — Что мне делать?

Иден повернула меня к себе и заключила в объятия.

— Поживи немного у меня. Мы посмотрим «Ноттинг Хилл» и съедим галлон фисташкового мороженого.

— Хью Грант обычно веселит меня, — я отошла от нее и собрала одежду. — Люблю тебя, Иден.

— И я тебя, Эв.

Она смотрела, как я одеваюсь.

— А я-то думала, ты будешь плакать, когда это случится.

— Ты знала, что это случится?

— Не знала. Просто подозревала. А ты бы послушала, если бы я тебе рассказала?

Я выдавила из себя смешок.

— И правда. Не буду плакать. Мне не грустно. Даже не знаю, что чувствую. Больше всего — злость. И я не понимаю, почему.

— Потому что все парни — козлы.

— И правда.

Я сказала Иден, что встречусь с ней в ее квартире, мне надо кое-что забрать. А именно — мое достоинство. И пару чистых трусов.

Билли еще спал, когда я вернулась. Было семь утра, воскресенье. Обычно по воскресеньям он спал до восьми. Я не заботилась о том, чтобы не шуметь, когда собирала вещи: одежду, зарядку для телефона, туалетные принадлежности, — и тогда он проснулся. Потер глаза кулаком. Голый и чертовски сексуальный, когда его нечесаные волосы спадали на лоб, закрывая светло-голубые глаза, с утренней эрекцией, которая была видна под простыней. Командир всех козлов.

— Что такое, детка? Идешь куда-то?

Он потянулся, при этом с него упала простыня, обнажив мужское достоинство. Я не могла отвернуться, потому что это и правда было сексуально.

Чтобы снова взять контроль над разговором, я кинула ему джинсы, прикрыв его.

— К Иден.

— А что такое? — он напрягся, услышав лед в моем голосе.

— Как давно мы вместе?

Ему даже не пришлось думать.

— В июле будет два года.

— И как давно ты трахаешься с Келли у меня за спиной?

Он опустил голову, потерев переносицу.

— Дерьмо.

— Я прочитала твою переписку с любимой, — я вложила в это слово столько яда, что он буквально сочился, — надеюсь, в Арлингтоне вы хорошо повеселитесь.

— Эв, послушай... — он встал и засунул ноги в джинсы, при этом поморщился: Уилл не любил ходить без нижнего белья. Нашел на полу свою рубашку и надел ее тоже.

— Не надо. Просто скажи, почему.

Я поставила сумки на пол у дверей и пошла к гардеробной, стала вытаскивать оттуда портреты Кейда, один за другим, сваливая их на пол.

— А это еще что? Это что, это... Это он, да? Этот козел, которому ты пишешь свои гребаные письма?

— Ты со мной не о Кейде говоришь. Просто скажи, почему. Я бы поняла, если бы ты сказал, что встретил другую. Все было бы легче.

— Сложно объяснить, Эв.

— Попробуй.

— Честно? Я не знаю. Ты мне нравишься. Ты забавная. Странная. Классная. В постели ты великолепна. Но... ты холодная. Отстраненяа. Как будто у тебя под кожей есть барьер, мимо которого я не могу пройти. Ты меня не впускаешь. Ты не рассказываешь все о себе. Ты просто тусуешься со мной, трахаешь меня, и все. В тебе нет чувств. Ты как... лед.

Я не могла дышать, не могла говорить. Не могла найти слов. Но все равно попробовала:

— Ты... в сообщении говорил, что я хрупкая.

— Так и есть. Лед легко ломается. Даже самый толстый лед сломается, если приложить достаточное усилие. Я думал, что если изменю тебе, ты...

— Сломаюсь?

Уилл пожал плечами.

— Ну да.

— Так что, ты просто трахаешь какую-то шлюшку и даже не удосуживаешься порвать со мной? Выходные проводишь со мной, а неделю с ней. Две киски по цене одной.

Я сжала кулаки, отказываясь сломаться. Но была близка к этому. Уилл слишком хорошо меня знал. Слишком сильное давление. Если бы он просто бросил меня, это бы не сломало. Я бы снова замерзла и была бы в порядке. Но это было слишком.

— Это не то, что...

— Нет? Тогда что? Ты оставался со мной только ради секса? Если я так холодна, так отстранена, это же единственная причина, верно?

Он провел рукой по волосам.

— Нет, Эв. Я же сказал, что это сложно объяснить. Не хочу причинять тебе боль, — он смотрел в пол. Лгал.

— Господи, ну ты и козел. Просто убирайся. И не приходи.

Я схватила сумку и развернулась.

Он пошел за мной и завопил:

— Перестань вести себя как невинная овечка. Ты и этот парень, Кейден. Письма. И ты рисовала его портрет? Ты что, серьезно?

— Ой, как будто это одно и то же? — я толкнула его, сильно ударив по груди, так что он упал, ударившись о спинку кровати.

— Я встретила его только один раз, почти пять лет назад. Мы, блин, только переписываемся. И ничего больше. Так что не пытайся представить дело так, как будто я тебе изменяла с гребаным листом бумаги.

Билли встал, обошел кровать и с яростью на лице набросился на меня. Когда он поднял кулак, который несся на меня как метеор, я почувствовала, как меня охватывает паника. Я отпрянула, прижавшись к стене. В последнюю секунду он остановился, кулак был еще поднят, рот раскрыт в гримасе гнева, по лицу, оттуда, где он ударился скулой об угол кофейного столика, стекала струйка крови.

Пошатываясь, он отошел назад, отвернувшись от меня с шокированным и напуганным лицом. Облокотился об окно, положив кулаки на подоконник, прижав лоб к стеклу.

— Знаешь, что, Эвер? По правде говоря, сначала я был с тобой, потому что надеялся, что ты откроешься. Я думал, что, может, из нас с тобой что-нибудь получится. Как будто мы могли влюбиться, если бы ты чуть приоткрылась. А потом я встретил Келли, и... у нее было все, чего не было у тебя. У нее были эти... чувства, которых ты просто не показывала. Я парень. Знаю, что предполагается, будто меня не волнуют чувства, но так и есть. Она была открыта. Разговаривала со мной. У нее были друзья. Своя жизнь. У нее нет тайных друзей по переписке, тайных рисунков.

Он бросил на меня взгляд, слегка повернувшись.

— Хочешь правду? Да, к тому времени это была... привычка. Я боялся порвать с тобой. У тебя была только твоя сестра, и я... волновался. И плюс — да, еще и секс.

— Но в основном секс.

— Ну и что? — закричал он. — Разве это что-то значит?

Я встала, взяла сумку и засунула ноги в угги.

— Нет. Наверное, нет. Я ухожу. Просто убирайся из моей квартиры, из моей жизни.

Он схватил свою сумку и обувь.

— Ну, это будет легко. Начнем с того, что меня и не было в твоей жизни.

Он сел, натянул носки и обувь, и говорил, завязывая шнурки Найков:

— Хочешь знать? Ты ведешь себя так, как будто я тут самый плохой, потому что изменяю тебе. И может, я заслужил это. Конечно. Я беру вину на себя. Но спроси себя, почему все это время ты оставалась со мной. Если ты так и не собиралась впускать меня, так и не собиралась делиться со мной самой собой, своим сердцем, тогда почему ты оставалась со мной? Почему ты позволяла мне быть с тобой? Ты бы могла в любое время со всем покончить. Но так и не сделала. Спроси себя, почему, и спроси, отличается ли это от того, что делал я. Может, ты и не проводила время с этим парнем из писем и портретов, но все-таки ты прятала от меня эту часть себя и отдавала ее другому. И это, если спросить меня, и есть настоящая измена.

И потом он ушел, а я осталась одна, его последние слова звенели у меня в голове.

Его измена не могло заставить меня плакать. Но эти слова, эта правда... это заставило.

Когда я садилась в машину, то подключила айфон через USB кабель и включила «Pandora». И какую песню я услышала первой? «Delicate» («Хрупкая») Дэмиена Райса. Чудесно.