На веки вечные

Глава 25

Поцелуй твоих губ

— Привет, я могу помочь?

Это была не Эвер. Это была хорошенькая, немного полная девушка, с голубой прядью в волосах и в очках с роговой оправой. За обоими ушами у нее было по угольному карандашу, а еще один карандаш она держала в руке. Уголь был размазан у нее на руках, на пальцах, на лбу.

— Я... — у меня сорвался голос, и я попробовал снова. — Я ищу Эвер.

— Седьмая студия.

Она с любопытством уставилась на меня.

—- Ты тот парень с ее рисунков.

— С рисунков?

Она наклонила голову.

— Боже, вживую ты еще привлекательнее.

Она указала через дорогу.

— Седьмая студия. Она всегда там.

И потом она закрыла дверь прямо у меня перед носом, не для того, чтобы нагрубить, просто для нее разговор был окончен, и она с отсутствующим видом вернулась к работе.

Я никак не мог понять смысл этого разговора, но ноги сами несли меня через дорогу. Я нашел седьмую студию. Дверь была закрыта, но внутри я слышал музыку. Постучал. Все замерло: мое сердце, мои мысли, мой пульс, — как будто остановилось. Музыка все играла, и тут щелкнул замок, дверная ручка повернулась и дверь открылась вовнутрь.

У меня перехватило дыхание. Играл «Just a Kiss» Lady Antebellum.

На ней была только белая рубашка, вся заляпанная краской, три верхние пуговицы которой были расстегнуты, показывая ее нежную белую кожу, чуть приоткрывая ложбинку, ее длинные ноги, округлые бедра, и ее волосы, которые спадали ей на лицо и на плечи, ее глаза, зеленые, как залитая солнцем трава, как светящийся нефрит.

В ее руке — кисточка, покрытая ярко-красной краской. Темно-красная краска на ее щеке, изумрудная — на ее подбородке, голубая — на другой щеке.

Я не хочу ничего испортить...

Слова песни говорили за меня, они были так совершенны, так точно выражали то, о чем я кричал в своих мыслях, о чем я умолял.

Она стояла в дверях, застыв, смотрела на меня, не веря своим глазам.

— Кейд?

Кисточка упала на пол.

— Эвер, — прошептал я в полуденном свете.

Каждая молекула моего тела полыхала огнем, когда я преодолел расстояние между нами — инстинкт и нужда овладели мной, командовали, передвигая ногами, подняв мои руки, прижав ладони к ее щекам. От прикосновения кончиков пальцев к ее коже пробежала искра, а ее глаза были такими большими, такими яркими и такими изумленными, а ее руки обнимали меня, гладили мою спину, мою шею, и я целовал ее, целовал ее, Господи, я целовал ее.

Что-то сломалось у меня в душе. Губы ее были теплыми, мягкими, ее поцелуй был вкуса клюквы. Она поцеловала меня в ответ, без колебаний, без сомнений — не было ничего, кроме восторга и упоительной страсти.

Никогда раньше я не испытывал такого всепоглощающего чувства, наполненного столь невероятной силой. Я не мог дышать из-за поцелуя, я не вдыхал воздух целую вечность, но мне было все равно, потому что она внезапно стала моим воздухом. Я никогда никого так не целовал. Ее пальцы запутались в моих волосах, она подталкивала меня к себе. Эвер поднялась на цыпочки и одной рукой обняла меня за плечи, и я ничего не мог поделать — поднял ее, одной рукой обхватил за бедра, за ягодицы, и поцеловал. У меня голова кружилась от того, с какой жадностью она поглощала мой поцелуй, мое дыхание, мою жажду и возвращала ее в ответ, не задаваясь вопросами о моем внезапном появлении или об этом поцелуе; ее реакция была именно такой, в которой я отчаянно нуждался.

Мы куда-то шли, и я услышал, как захлопнулась дверь, почувствовал, как ее рука снова зарылась в мои волосы, и подо мной оказалась кровать, и я рухнул на нее — сел, а потом упал на спину и все время обнимал ее, отказываясь отпустить ее хотя бы на секунду. Она была надо мной, окружала меня, и ее волосы закрывали наши лица, как темный покров ночи; ее губы отчаянно искали мои губы, она жадно ласкала меня языком во рту и издавала эти тихие стоны, которые сводили меня с ума и наполняли примитивным желанием обладать ей.

Играла песня «Awake my soul» («Пробуди мою душу») «Mumford & Sons», и да, моя душа словно впервые пробуждалась, просыпалась, училась дышать.

Она отодвинулась чуть-чуть от меня, чтобы заговорить, ее губы касались моих, ее глаза, такие блестящие, были напротив моих.

— Это правда?

— Да.

— Ты и действительно здесь?

— Да.

Она всхлипнула и прижалась лицом к моей шее.

— Не... не лги мне. Пусть это будет не сон.

Я прикасался к ее бедрам, горячим, как уголь, и мягким, как шелк.

— Эвер...

Я не знал, что сказать. Я так же горячо молился, чтобы это был не сон, как и она.

— Это правда. Скажи мое имя, чтобы и я знал, что это — правда.

— Кейден, — она подняла голову, чтобы посмотреть на меня. — Кейд.

И потом:

— Почему ты здесь?

Она провела руками по моим волосам, по вискам, ее губы, когда она не говорила, оставляли на моих губах, в уголках моего рта поцелуи, легкие, как перышко.

— Я не мог... просто больше не мог вынести это.

— Не мог вынести что?

Я убрал волосы от ее глаз за уши. Казалось, что я всю жизнь знал, каково это — касаться ее тела, обладать ее плотью, знал это с тех пор, как сделал свой первый вдох.

— Одиночество. Воспоминания. Жажда того, чего у меня никогда не было. Необходимость заполнить чем-то дыру внутри меня.

Все это была голая, неприукрашенная правда, но не вся...

— Я всегда все тебе рассказывал. Мама умерла, и я написал тебе. Папа умер, и я написал тебе. А теперь... умер мой единственный друг, и я так больше не мог, не мог вынести это в одиночку.

— Кто умер? Как?

Она провела пальцем по моей щеке, и от ее прикосновения у меня побежали мурашки.

— Алекс. Мой сосед по комнате. У меня никогда не было друзей. Кроме тебя. А он... у него был передоз. Я обнаружил его в его комнате мертвым. И я больше так не могу, не могу хоронить еще и его. Черт, я... один. Всегда один. И я... так больше не могу.

— Ты не один. У тебя всегда была я. И как ты узнал, что ты мне нужен?

Она сказала это шепотом, и от ее уязвимости стало больно.

— Я сходила с ума. Сомневалась во всем. Сомневалась в себе. Сомневалась в самой жизни. И потом приходишь ты, и... я так боялась подойти к тебе, боялась, что ты не захочешь меня, не полюбишь...

— Шшш, — я остановил ее. — Я люблю тебя. Всегда любил.

— Тогда почему... почему мы встречаемся только сейчас? Почему только сейчас делаем это?

Она затряслась, ее дрожащие плечи выдавали ее рыдания, которые она скрывала, уткнувшись мне в рубашку.

— Не знаю. Боже, Эвер. Я не знаю. Почему? — я обнимал ее и чувствовал, что и у меня выступают слезы. — Так близко, но так долго. Почему мы никогда не...

Она услышала, как у меня садится голос, услышала слезы. Подняла лицо, чтобы я увидел, как она плачет, прижала губы к моим губам, и мы поцеловались, а наши слезы смешались.

— Не знаю. Но больше это не имеет значения. Теперь это не важно. Ты здесь. Я здесь. Мы... мы здесь.

Она всхлипнула и обняла меня за шею.

— Не уходи. Пожалуйста. Пожалуйста. Никогда не оставляй меня.

Наши чувства, ничем не сдерживаемые, изливались бурным потоком. Как будто бы наша тайная страсть, наша заточенная любовь, которую мы сдерживали всю жизнь, наконец, взмахнула когда-то подрезанными крыльями и взлетела, взмыла в прозрачные голубые небеса и обрела там свободу.

— Не уйду.

Она пристально посмотрела на меня. В ее нефритовых глазах я увидел страсть.

— Что с нами такое?

— Не знаю.

Да и что я мог сказать? Я только что встретил ее, после того, как мы переписывались пять лет. Но я знал ее, нуждался в ней.

— Это... все. Это...

— Вот, что мне нужно. Все, Кейд. Мне нужен ты... все в тебе. Я твоя навеки.

Она говорила это, как будто эти слова вырывали из нее, из самых глубин ее души. Как будто она не хотела говорить, признавать такую необходимость, но ничего не могла поделать.

Я точно знал, что она чувствовала.

— Это безумие? — спросил я.

— Да. Так и есть.

Ее лоб коснулся моего. У нас обоих были закрыты глаза.

— Мы посвящены в наши глубочайшие секреты, наши самые сокровенные тайны. Мы писали друг другу пять лет и ничего не скрывали. По крайней мере, я ничего не скрывала от тебя, думаю, что и ты тоже.

— И я тоже. В последнее время мы, наверное, нечасто писали друг другу, и когда я нашел Алекса, просто не мог...

— Я нуждалась в чем-то большем, чем письма. Я не знала, что писать. Билли... он изменил мне, обманул, и все у меня в голове так смешалось, что я даже не знала, как справиться с этим. Ты мне снился, и я не могу выкинуть тебя из головы, я все время тебя рисую. Даже когда я была с Билли, рисовала тебя, когда все остальное теряло смысл, когда не могла работать ни над чем еще. Я рисовала твое лицо. Снова и снова, и это всегда помогало, и потом я узнала, что Билли обманывает меня, изменяет мне, и я просто... думала о тебе, может ли быть что-то между нами, что если я приеду к тебе домой...

— Почему не приехала?

Эвер положила голову мне на плечо, уткнувшись в мой бицепс, а мои руки лежали на ее талии, одна — на ее бедре, вторая — на талии. Это было так знакомо. Как будто я обнимал ее вот так целую вечность, как будто мы всегда так обнимали друг друга. Но это было не так, и от этого голова шла кругом. Это была Эвер, это действительно была она, и ее мягкое, теплое тело прижималось ко мне, и тяжесть ее тела была приятной, а ее грудь давила на меня, и я хотел так много, но нам еще было что сказать друг другу.

— Я боялась.

— Чего?

— Что ты перестанешь... заботиться обо мне. Именно так. Таким образом. Ты говорил, что влюбился в меня, что это была любовь по переписке, но значило ли это что-то большее? Я не решалась спросить тебя, потому что тогда я была с Билли, и я... даже не знаю, почему спросила это, почему не...

Она вдруг замолчала, сжала в кулаках мою рубашку — ее переполняли чувства.

— Почему мы потратили так много времени, Кейд? Почему?

— Я не знаю, Эвер. — Я погладил ее по спине, мои руки замерли на ее талии. — Хотел бы я знать. Хотел бы все это время быть с тобой. Я... никогда не переставал испытывать эти чувства к тебе.

Она подняла голову, и наши глаза встретились. Мы все еще лежали на кровати, она была сверху. Ее наполовину расстегнутая рубашка ничего не скрывала, и я видел, что на ней не было бюстгальтера, вообще ничего не было под этим тонким слоем хлопка. Все внутри меня полыхало огнем.

— Какие чувства? Скажи мне, Кейд, скажи, что ты чувствуешь. Мы никогда не скрывали правду друг от друга.

— Но... мы же... мы же не видели друг друга с четырнадцати лет. Или с пятнадцати? Мы ведь и, правда, встречаемся в первый раз. Как я могу... так быстро рассказать обо всем? Как могу тут же все это почувствовать? Это безумие. Это... уже слишком. Голова идет кругом. Я сам иду кругом.

— И я тоже.

Теперь она лежала на мне, обнимая меня и прижимаясь всем телом. Ее обнаженные руки подчеркивали выпуклость груди. Я был зачарован, ее манящие глаза и соблазнительные груди разрывали меня на части.

— Но... все это время, все эти годы мы знали друг друга. Я знаю тебя, Кейден Монро. Я знаю, кто ты. Это правильно, и я этого не боюсь. Я боюсь потерять. Сейчас я боюсь только этого. Потерять тебя. Так что это значит для тебя? Кто я для тебя?

Я открыл рот, чтобы заговорить, но не мог вымолвить ни слова. Я так давно не говорил этих слов. Не говорил никому, кроме мамы и папы.

Глаза Эвер пронзали меня, они сверлили меня, жадно глядели на меня. Они отказывали мне в шансе солгать, поколебаться, уклониться от ответа, постесняться — я мог только все признать, всем рискнуть, обнажить все.

— Это любовь, Эвер, — признание потрясло мое существо до самого основания, — я люблю тебя. С тех пор, как я встретил тебя в Интерлокене, я любил тебя.