Наш необъятный океан

Глава 14 Эми

– Я умею надолго задерживать дыхание, – шепотом говорю я. У меня шок – лежу рядом с Эзрой вся мокрая, а он… неужели он за меня переживает?

– Нет. – Он мотает головой настолько энергично, что капли воды с кончиков волос летят во все стороны. – Я задерживал дыхание миллион раз, а ты так и оставалась под водой.

– У меня более долгое дыхание, чем у тебя, – ухмыляюсь я, надеясь, что он возразит. Не знаю, как реагировать, когда Эзра ведет себя как последний засранец. Впрочем, еще больше мне не по себе, если он ведет себя по-другому. Да что со мной творится?

– Неужели? Ты шутишь? Сейчас? – фыркает Эзра. В его голосе проскальзывают нотки облегчения.

– Ты вообще шутишь постоянно, а мне, значит, нельзя? – Я пытаюсь пожать плечами в положении лежа, но в тело впиваются мелкие острые камешки. Мне больно; я приподнимаюсь на локтях, и внезапно лицо Эзры оказывается совсем близко. Тогда я чуть сдвигаюсь в сторону. – Досадно, когда твое оружие против тебя же и используют, верно?

Эзра пару секунд смотрит на меня выжидательно и наконец спрашивает:

– А что ты собиралась делать под водой?

– Просто отключиться. Немного побыть в другом мире.

Накануне ночью я сначала целую вечность не могла заснуть, а потом постоянно просыпалась и всякий раз не понимала, где нахожусь… а когда поняла, то не смогла оставаться так близко от Эзры.

– И где же? В Атлантиде?

Наконец он ухмыляется. Опасно красивая вампирская улыбка – на выпяченной вперед верхней губе дождь смешался с каплями морской воды, во рту сверкают острые клыки. Разумеется, Эзра тоже вымок. С головы до пят. Щеки с легкой тенью щетины. Мягкие губы – мягкие не в пример словам, которые он обычно произносит. Торс, еще более крепкий, чем… ну ладно, такой же, как те самые слова. Просматриваются упругие мышцы. Сегодня он в белой футболке; значит, не всегда ходит в черном. Невольно улыбаюсь. Когда белая ткань намокает, она становится полупрозрачной и при каждом движении липнет к выпирающим на плоском животе мускулам. Я сглатываю. Грудь Эзры вздымается от все еще неровного дыхания. Руки покрыты мурашками. Те самые руки, на которых он вчера нес меня с пляжа. По крайней мере он так утверждал. Я бы охотнее поверила, что Эзра взвалил меня на плечи, как мокрый куль. Однако в любом случае он легко справился с задачей; сейчас длинные рукава футболки плотно облегают плечи, руки явно натренированы; не похоже, чтобы он держал в них только кисти. Вновь осознаю, какого он высокого роста и какой крошечной я выгляжу с ним рядом.

Я кашляю и сажусь на траве. Эзра тоже поднимается. Так мы и сидим рядышком под дождем, который перешел в слабую морось. Я жду, что сквозь облака прорвутся рассветные лучи и края неба соединит разноцветная дуга. Увы, ничего не происходит. Может, потому, что это было бы слишком банально для текущего момента? А может, просто еще недостаточно светло? Хотя бывает и лунная радуга – если луна достаточно яркая. В любом случае луна уже зашла; еще не день и уже не ночь. Что-то промежуточное. Как у нас с Эзрой.

– Есть вещи, которые ты не решишься произнести вслух в реальной жизни и можешь доверить только океану, – шепчу я.

Нужно, чтобы Эзра понял: я не хочу навязываться. Я пришла ненадолго и исчезну, как только мы выполним задание. «Мы» просуществуем всего день-два. А потом… потом «нас» пусть опять разделят океаны и миры.

– Для чего ты пишешь статью? – интересуется Эзра.

Я рада, что он наконец хочет услышать объяснение.

Смотрю на воду. И все равно чувствую на себе его взгляд, отчего мне становится все теплее и теплее, и в то же время тело все больше покрывается мурашками.

– Я не рвалась готовить спецвыпуск. – Пусть не думает, что я озабочена повышением в должности. – Более того, вообще не хотела браться за эту работу. Но мне не оставили выбора. Если справлюсь, Ричард отдаст в мое распоряжение целую страницу в журнале.

Эзра вскидывает бровь. Брови у него густые и темные.

– Я не один месяц пыталась поговорить с советником Уолби. Он… – Высказать бы все, что я действительно о нем думаю, однако лучше быть беспристрастной. Эмоции мне еще никогда не помогали. Похоже, если хочешь чего-то добиться, лучше эмоции не проявлять. Как говорится, мы живем в мужском мире; человека будут считать сильным лишь в том случае, если он не покажет слабости. – …он хочет уничтожить природоохранную зону в Новембер-Бэй. Просто взять и ликвидировать, чисто в экономических целях, – продолжаю я. – Я изучаю морскую биологию. Для меня очень важна бухта. – Причем жизненно важна. – А Уолби игнорирует все предостережения. Он не прислушивается к мнению ученых, и никто не может до него достучаться. Именно он принимает решения, которые в конце концов коснутся всех нас. Он и еще несколько других недалеких чиновников, которые ни разу не заглянули под поверхность моря – они слишком заняты тем, что бегают за мячом для гольфа по идеально подстриженным лужайкам. И вот после очередного погружения я бросилась в мэрию. Потому что последствия политики Уолби уже сейчас – несмотря на «зеленую зону» и проводимые для галочки мероприятия по защите природы – разрушают бухту и побережье. В тот день я обнаружила среди кораллов сеть для незаконной рыбной ловли, где запутались и погибли черепахи. Я не знала, что еще предпринять. И тогда я притащила сеть в кабинет к Уолби.

– Ты притащила в мэрию мертвых черепах? – Лицо Эзры вытягивается.

– Нет! Как я могла принести несчастных животных тому, на чьей совести лежит их гибель?

Воспоминание о том, как животное, прожившее больше ста лет, безжизненно опускается на дно, где о нем позаботится природа, сродни той щемящей боли, которую ощущаешь при просмотре «Титаника» – сердце леденеет, когда Джек сливается в одно целое с океаном. Всего лишь кинофильм! А черепахи реальны. И они погибли лишь потому, что кому-то непременно захотелось съесть пасту со свежими омарами.

– Черепах лучше оставить на попечение моря, – поясняю я, опустив мысли о «Титанике», – зато я вывалила на письменный стол Уолби другой мусор, который запутался в сетях.

– И что он сказал?

Я мрачно улыбаюсь.

– Его вообще не было на месте. Меня арестовали, так и не дав с ним поговорить.

– И ты веришь, что страница в «Статусе» чем-то поможет?

Я катаю между пальцами гальку; камешек такой гладкий, что выскальзывает из ладони.

– А что еще? Никто не желает меня слушать.

– Вот я слушаю.

Снова усмехаюсь. Наверное, сейчас моя улыбка выглядит совсем печальной.

– А стал бы слушать, если бы обстоятельства не вынудили?

– Вероятнее всего, нет, – сознается Эзра.

– Вот видишь! Люди не обращают внимания на не интересующие их темы. Как правило, достучаться до кого-то можно лишь тогда, когда ситуация уже стала неприятной. Однако если она со временем станет действительно неприятной, потому что море погибнет, слишком поздно будет что-то менять. Проблема не лежит на поверхности, о ней легко забыть, а ведь она не решится сама собой. И стрелка часов уже подошла к без пяти двенадцать!

– А что будет, если ты продолжишь провоцировать этих людей? «Санди Сан» принадлежит семье жены Уолби.

Я киваю. Это мне известно.

– То, что написали в «Санди Сан», еще полбеды. Намного хуже комментарии под статьей или личные сообщения в мой Инстаграм[7]. Но даже все, вместе взятое, – ничто в сравнении с тусклыми глазами мертвых черепах, которые запросто могли бы жить, если бы не запутались в рыболовных сетях или их не переехали бы туристы на водных лыжах или быстроходных катерах.

– А разве ты не понимаешь, что люди перестанут принимать тебя всерьез?

В целом мне не стыдно за то, что я примчалась в мэрию и создала такую шумиху. Я по-прежнему убеждена – решение о ликвидации природоохранной зоны нужно отменить. Наоборот, необходимо создать больше подобных зон. Конечно, неприятно, что СМИ представили меня в таком свете; поехавшая крышей студентка, которая желает показать свои сиськи в газетах, обеспечит большие рейтинги, чем пластиковые отходы, непомерный вылов рыбы и гибнущие кораллы.

– Думаю, я для них как бельмо на глазу, ведь я говорю совсем не то, что утверждают они, режу правду-матку. А если выставить меня сумасшедшей, меня никто и никогда не станет слушать.

Эзра на миг сжимает губы.

– Многие все равно уже пришли к такому выводу.

Ха, и без него ясно!

– Не знаю, что тебе сказать, Эзра. Вести свою страницу – мой последний шанс. Понятно, что было бы гораздо проще промолчать. Пусть все останется как есть. Вести себя, будто проблемы нет. Игнорировать все. Но если каждый так поступит… однажды выяснится, что уже слишком поздно.

Эзра внимательно смотрит на меня. Затем встает.

– Ты идешь?

– Куда?

– Завтракать. А потом устроим мозговой штурм.

– Ты хочешь мне помочь?

– Пока ты не опозорила Валентинов день своими смехотворными идеями, – ухмыляется Эзра.

Я тоже ухмыляюсь в ответ. У меня появилась надежда.

В той части сада Эзры, которую не видно из гостевой комнаты, стоит огромный ангар. Заметив его по пути с моря, я сперва решила, что он предназначен для машин. Или мотоциклов. На самом деле просторное здание битком набито холстами, мольбертами, аэрозольными баллончиками и рулонами брезента. Бетонный пол во многих местах заляпан краской. Под плоской крышей по всему периметру стен расположены окна, а значит, весь день помещение должен заливать яркий свет.

Чуть раньше Эзра велел мне приготовить на кухне завтрак – он считает меня своей должницей. За то, что спас жизнь. Я подыграла и сделала из черствого хлеба гренки.

Сейчас я сижу в ангаре – вернее, в мастерской – Эзры, в его многократно подвернутых спортивных штанах и в его худи с многократно засученными рукавами. У меня такое ощущение, что я погрузилась в него – во все, что он есть, чем когда-либо был и чем будет. Готовые картины, эскизы, краски, модели, наброски и просто незаконченные мазки. Огромное количество материалов для рисования, рулонов бумаги и рабочих столов, покрытых царапинами и зарубками.

Все настолько индивидуально, что я снова ощущаю себя лишней. Хотя Эзра сам привел меня сюда. Мы вполне могли бы поработать на кухне; я знаю, что у него там тоже есть карандаши и бумага. Даже в ящике прикроватного столика в гостевой комнате лежат упаковка карандашей и нетронутый альбом для эскизов.

Однако Эзра решил, что мы должны работать в мастерской.

– Здесь лучше думается, а мы же хотим закончить побыстрее.

Я впервые попыталась представить себе, что он не «Эзра Афзал, всемирно известный художник». Не недоступный, а совершенно нормальный мужчина, разве что с непредсказуемыми перепадами настроения. Вполне осязаемый. И он сидит рядом со мной.

Чем непринужденнее мы располагаемся на полу и начинаем играть с идеями и набрасывать их на огромном плакате, тем больше я думаю о его жизни. Есть ли у него любимый сорт мороженого, и если да, то какой? Так Эзра словно становится ближе. Внезапно я замечаю, что мои губы не шевелятся; вдохнула, да так и не закрыла рот, потому что разглядываю его в упор. Поспешно закрываю рот, чтобы нацарапать еще одно слово на белом листе, где пока присутствуют только «нестандартные идеи» наряду со встроенной рекламой, «Валентинов день» и «спецвыпуск журнала». А вот Эзра набросал в уголке осьминога, сжимающего в щупальцах сладости, и хохочет, когда я наконец обращаю внимание на эскиз.

– Что? – спрашиваю я.

– Ты… – Он смахивает со лба волосы и задумывается. – Как насчет личной истории? Можно написать, как познакомились твои родители. Или дедушка с бабушкой.

– Своих дедушек и бабушек я ни разу не видела. А родители развелись, когда мне было восемь. Оба замечательные люди. Каждый по отдельности. А я для них нечто вроде единственного общего знаменателя. Никакой фееричной любовной истории. Скорее ее полная противоположность. Много ссор, стресса и разочарований. Вдобавок оба покинули Штаты; было бы довольно странно звонить им ради статьи.

– А как насчет тебя и твоего друга?

Я смеюсь, однако тут же резко замолкаю – а ведь Эзра говорит серьезно!

– Нет никакого друга. Потому что нет времени. Чем больше любишь, тем сильнее страдаешь. Так даже Ван Гог говорил, – добавляю я, словно подобное утверждение убедит Эзру в моей правоте. А я сама опять и опять вынуждена в ней убеждаться, после того как перестала ждать фееричных хеппи-эндов, как в книгах и фильмах.

– Да ладно. – Он откладывает карандаш в сторону и скрещивает ноги. – Родители могут испортить ребенка, но только до определенной степени. У тебя своя жизнь.

– Почему такое вообще происходит? Люди продолжают жить вместе, хотя друг без друга им было бы намного лучше.

Эзра кривит губы.

– А почему на Рождество многие получают в подарок носки?

Мне требуется пара секунд, чтобы припомнить свою шутливую реплику в кафе «Рейзерс». Почему бы не переименовать Рождество в День носка? Невольно усмехаюсь.

– Может, какую-нибудь забавную историю? – предлагает Эзра.

– Например, о первом поцелуе?

Эзра морщится.

– Самое оно для глянцевого журнала!

Голос хрипловатый и теплый. В этом парне больше жизни, когда он в хорошем настроении! Я на секунду задумываюсь.

– Мой первый поцелуй был просто провальным. А мальчик к вечеру прислал мне сообщение, в котором велел никому ничего не рассказывать.

Идеальный сюжет для Валентинова дня!..

– Почему? Ты так плохо целуешься?

Эзра подмигивает, желая показать, что он шутит.

– Вряд ли. – Я смущенно натягиваю худи на нос, однако воротник немедленно снова сползает вниз. – Он был самый крутой парень в школе. А я из тех, кто задает вопросы на уроке физики.

– И как ты его убедила?

– Тебе действительно интересно?

– Умеешь добавлять интригу!

Он поигрывает бровями, и я сдаюсь.

– Мама дружила с его родителями, и мы вместе отмечали Новый год. Нам было по тринадцать лет. Он с радостью завис бы с друзьями, но его не отпустили, и потому весь вечер дулся, – вспоминаю я. – Мы плавили свинец. И я начала объяснять, что свинец на латыни называется плюмбум и имеет в периодической системе порядковый номер восемьдесят два.

– У тебя такая манера флиртовать?

– Нет. Моя манера флиртовать – это задать парню трепку, чтобы держал свой нос подальше от ложки и не вдыхал ядовитые пары тяжелых металлов.

– А потом он тебя поцеловал? В благодарность за спасение?

– Тоже нет. – Я облизываю пересохшие губы. Как давно случилась эта история! Целую вечность я о ней и не вспоминала. Зато помню, насколько она тогда вывела меня из себя. А вот сегодня даже позабавила. Время не лечит раны; оно позволяет осознать, что они не смертельные дыры в сердце, а всего лишь маленькие царапины. – Он поцеловал меня всего раз, когда устал и прилег рядом со мной на диване в детской, куда взрослые отправили нас спать. Полагаю, ему просто было скучно, а я… оказалась не в то время и не в том месте.

– И что пошло не так?

– Ничего. Получился совершенно нормальный поцелуй. – Я сцепляю кончики пальцев на обеих руках и двигаю их навстречу друг другу, изображая двоих людей, которые нерешительно сближаются. Затем резко роняю руки и хлопаю ладонями по бедрам, демонстрируя – это что угодно, только не магия; даже скорее антимагия. – Я отнеслась как к шутке, не всегда приятной, – сознаюсь я. – Всякие манипуляции с языком. Рон на ужин ел рыбный салат. Вообще-то мне следовало послать ему эсэмэску, чтобы дать понять – повторения не будет.

Я закатываю глаза. Тогда я уже бросила есть животных, и тошнотворный поцелуй с привкусом тунца заставил меня скорбеть. Но почему же, черт возьми, я одновременно испытала и разочарование? Потому что эсэмэска Рона означала, что мы больше никогда не поцелуемся?

– А почему ты ему не объяснила? Что он лишь наполовину так крут, как думает?

– Н‐не знаю.

Вероятно, испугалась, что со мной не все в порядке, раз меня кто-то не хочет. Долгое время я была убеждена, что унаследовала родительский сценарий и что мне никогда не повезет в любви. Что любовь в любом случае закончится трагически. Мысль укоренилась в сознании. А еще, полагаю, я была влюблена в идею быть влюбленной. У нас дома не было любви. Возможно, я путала ее с чувством защищенности. Я хотела непременно чувствовать себя защищенной. Внушила себе – только тогда я в безопасности, когда кто-то другой обо мне заботится и меня не бросит. Однако любовь и защищенность – не одно и то же. И у меня никогда не было человека… который бы меня оберегал.

– Ну его нафиг, этого Рона. Вычеркивай. – Эзра бросает мне карандаш и проводит пальцем по центру плаката, где я успела написать пару слов. – Ричард действительно не дал тебе подсказок?

– Он полагает, что я должна написать, как знакомится наше поколение, как проходят наши свидания.

– Что? И ты только сейчас раскололась?

– Эй, полегче! Я не могу бегать по свиданиям. Видел мое лицо? Наполовину синее и лиловое!

– Синяк можно замаскировать.

– А дальше? Мне что, зарегистрироваться на MatchMe под именем Бешеная Эми? Мое фото в данный момент присутствует везде. Я не желаю встречаться с тем, кто, возможно, оставил один из мерзких комментов в «Санди Сан»!

– Например, в Нью-Йорке люди понятия не имеют, кто ты.

– Супер! И как я попаду в Нью-Йорк?

– Существуют самолеты.

– Да. А еще озоновая дыра, углеродный след и…

– Тогда обрежь волосы, перекрась их в черный цвет, и тебя никто не узнает.

– Я… – Замолкаю и обдумываю предложение. Целую секунду. Чтобы согласиться, большего и не надо. – Хорошо. Ножницы есть?

– Что? Эми! Нет! Это шутка!

Нужно действовать наверняка, чтобы Ричарду история понравилась и я не испортила свой шанс. Если для этого требуется работать с Эзрой – пожалуйста. Если требуется отрезать волосы, чтобы зарегистрироваться в идиотском приложении для знакомств, – подпишусь и на это.

– Эми, у тебя довольно длинные волосы. – Эзра встает, перекрывая путь к одному из рабочих столов, где, предположительно, можно найти ножницы. Он запускает в мои волосы руку, берет одну прядь, наматывает на указательный палец и подносит к моему лицу, будто это в порядке вещей. Я в полном шоке… в полном шоке оттого, что меня его поведение ничуть не шокирует! – Нельзя их отрезать! Тем более из-за всякой ерунды! – восклицает он, и мне требуется время, чтобы вспомнить, о какой «ерунде» мы сейчас говорим. Потому что у меня дрожит все тело, кроме вмиг опустевшей головы. Эзра привлекателен. Слишком привлекателен. И выглядит еще более чертовски привлекательным, когда он такой, как сейчас. Беззаботный. Потому что я чувствую в его присутствии настоящее блаженство.

– Нельзя! – повторяет Эзра и отпускает мой локон.

Я выныриваю из транса.

– Всего лишь волосы… – бормочу я нерешительно. Решение твердое. Просто голос такой. Не из-за того, что я уже оплакиваю свои волосы. Просто я слишком занята; я тону в его глубоких темно-синих глазах, которыми он на меня смотрит. Смотрит проникающе. Проникновенно.

– А может, ты мне их отрежешь? – спрашиваю я. Потому что после стрижки я хотела бы выглядеть так, чтобы люди в принципе захотели пригласить меня на свидание. А еще потому, что у меня, кажется, дрожат пальцы.

– Эми, я ни за что не отрежу тебе волосы. К тому же ты все равно останешься блондинкой.

– А разве у тебя нет краски? – Я тыкаю наугад в первый попавшийся тюбик. – Что-то из этого годится для волос?

– Я… – Эзра запинается и поглядывает вправо, на один из стеллажей.

– Не тяни, – напираю я.

– Есть хна. Недавно понадобилась мне для проекта. Упаковка так и валяется где-то. Но повторяю еще раз: я не стану тебя стричь!

– Ладно. Сама справлюсь.