Вернулась я в бальную залу спустя полчаса, предварительно подправив прическу у одного из зеркал по дороге.
Довольная тем, что все так прекрасно разрешилось с любовником Любаши и что Анечка все же дочь Григория, я даже решила снова потанцевать. Проверить, действительно ли я пользовалась воспоминаниями Любаши и помнила, как двигаться в танце, которого в прежней жизни даже не знала.
Около меня как раз появился кавалер в красной маске и костюме мушкетера времен Людовика XIII. Мужчина галантно поклонился, и я согласилась станцевать с ним мазурку. Как и в прошлый раз, я постаралась отключить свой ум и танцевала на обрывках воспоминаний Любаши и интуиции. И снова совсем не смотрела на своего партнера, боясь сбиться в движении.
Когда танец окончился, кавалер отвел меня в дальний угол залы. Склонившись ко мне, чтобы поцеловать руку, он произнес:
– Ах, дорогая графиня, вы так виртуозно танцуете, что я весь трепещу от восторга!
Эта пафосная глупая фраза тут же привела меня в чувство, и я уставилась на лицо мужчины в маске. И тут же узнала голос. Так и было, через прорези маски сияли распутные и красивые глаза Евгения Салтыкова.
И он тоже сюда притащился?! Но зачем? Он не был моим любовником, как я уже выяснила, оттого приезжать на бал у него не было необходимости. И сейчас он очень рисковал, ведь Шереметьев запретил ему появляться у нас во дворце.
– Благодарю вас, Евгений Васильевич, – кисло ответила я, пытаясь отцепить его губы от своей ладони, к которой он словно присосался.
Он чуть выпрямился и сладко улыбнулся.
– Прелестнейшая Любовь Алексеевна, когда же наконец смягчится ваше сердце? И я смогу надеяться на большее? – прошептал надо мной Евгений, так и не отпуская мою руку.
К тому же я ощутила, как его вторая рука легла мне на талию и начала ласково поглаживать спину. Он вел себя очень дерзко. Мы все же были на людях, и где-то поблизости находились мой муж и свекровь.
– На большее? – недоуменно спросила я, делая вид, что не понимаю, к чему он клонит.
– Ваши манящие губки так прекрасны, графиня. Я так давно мечтаю поцеловать вас, чтобы ощутить их сладость.
Говоря это довольно громко, Евгений сильнее склонился ко мне и почти уткнулся носом в мое лицо. Надо было немедленно что-то предпринять, пока он не опозорил меня. Я уже подняла свой сложенный веер, решив упереть его в грудь этого навязчивого «мушкетера» и отодвинуть его от себя, как позади нас раздался свинцовый недовольный баритон:
– Милостивый государь, немедленно отойдите от моей жены!
– Ах, – пролепетала я, видя за плечом Салтыкова Григория.
– Ваше сиятельство! – цинично и нагло ответил Евгений, оборачиваясь к моему мужу и чуть отодвигаясь от меня.
– Сударь, я же запретил вам появляться в моем доме! – прорычал Шереметьев, оттесняя Салтыкова к колонне подальше от меня.
– Разве? Что-то не припомню такого.
– Думаешь, я не знаю, Евгений Васильевич, что ты уже давно волочишься за моей женой?! – продолжал нападать словесно Григорий и, зло зыркнув в мою сторону, произнес: – А она наверняка поощряет тебя, пока я не вижу!
Боже! Я даже закатила глаза к потолку. Если бы мой дорогой муженек знал, кто настоящий мой возлюбленный, не ревновал бы сейчас непонятно к кому. Меня это даже позабавило. Любаша умело скрывала свои тайны. Муж даже не подозревал, что ревнует совершенно не к тому мужчине. Но я, естественно, не собиралась разуверять его.
– Григорий, прошу успокойся, все это совсем не так, – попыталась я вмешаться, подойдя к мужу. Положила на его локоть свою ладонь. – Евгений Васильевич безразличен мне.
– Как же!
– Прошу, Григорий Александрович, уже все на нас смотрят, – взмолилась я. – Евгений Васильевич, вы могли бы покинуть бал?
Мои слова, видимо, произвели отрезвляющее действие на обоих мужчин, и Салтыков первым обиженно заявил:
– Раз в этом доме я неугоден, уйду! Прощайте, графиня.
– Надеюсь, в ближайшее время мы не будем иметь чести видеть вас, милостивый государь? – с угрозой в голосе спросил Григорий.
Недовольно фыркнув в ответ, Салтыков быстро направился прочь из залы. А Шереметьев обернулся ко мне и процедил:
– Вы рады, сударыня? Из-за вас я поссорился с любимцем императора. Государь и так не жалует меня, а теперь даже ко двору не пустит! Ваш любезный Салтыков, думаю, постарается это устроить.
– Я не рада, Григорий, – тихо вымолвила я, не зная, как реагировать на все эти несправедливые обвинения. – Прошу прощения, но я поднимусь к себе.
Не желая продолжения этой трагикомичной сцены, я быстро покинула бал. Я уже встретилась с кем нужно, и оставаться дольше не было смысла.
Поднявшись к себе, я обнаружила, что Анечка не спит, а Танюша развлекает ее разговорами и улыбками. Поблагодарив мужиков, я попросила их выйти за дверь, а сама занялась Анечкой и приготовлениями ко сну.
Около двенадцати, когда сытая малышка уснула в своей колыбельке, а я уже в ночной рубашке и пеньюаре сидела у зеркала, Танюша спросила:
– Барыня, я еще нужна вам сегодня?
– Нет. Можешь идти к себе.
– И ночью тоже не понадоблюсь? А то я хотела спуститься в кухню на пир.
– На пир? – удивилась я.
– Да. Сегодня же после бала наверняка много еды останется, – воодушевленно заявила горничная. – Господин граф разрешает нам все это доедать. Потому мы с другими слугами и устраиваем после приемов полночный пир.
– Если так, то, конечно, иди, Танюша, – улыбнулась я.
Горничная быстро ретировалась из спальни, а я, затушив все свечи, кроме одной на моем прикроватном столике, тоже прилегла. Звуки музыки снизу уже стихли, и я невольно слышала, как от парадного крыльца отъезжают экипажи с гостями.
Прикрыв глаза, я долго лежала в полудреме и думала о том, что пока все идет хорошо. Теперь оставалось прожить три дня во дворце и дождаться денег от мужа. После чего я буду свободна.
Неожиданно послышался странный шорох у окна, похожий на скрип. Я открыла глаза и начала пытливо всматриваться в приоткрытую дверь французского окна, которая вела на широкую веранду. Во мраке спальни мне показалось, что за полупрозрачным тюлем я вижу силуэт человека.
Мое сердце ушло в пятки, и я быстро села на постели.
– Кто здесь?! – выпалила я напряженно.