Я опять тяжко вздохнула и посмотрела на спящую дочь. Она была похожа на ангела. И мое сердце разрывалось в этот миг от боли. В следующий момент я наконец решилась.
Быстро протянула руки с малышкой к Марии Николаевне.
– Возьмите мое сокровище и берегите… – глухо произнесла я, и мой голос сорвался, так как меня душили слезы.
– Благодарю, доченька, – ответила она, осторожно принимая Анечку из моих рук.
Я прикусила губу, чувствуя, как мое сердце гулко неистово бьется. Как же сильно в этот момент я любила Анечку. Всем своим существом, всем сердцем, всеми своими клеточками. Но ничего изменить было нельзя. Я приняла решение сама. Сама отдала свою дочь. И это осознавать было горше всего. Понимая, что сейчас снова расплачусь, я тихо пролепетала:
– Простите…
И, стремительно развернувшись, побежала прочь. В дом. Пока моя решимость не пропала окончательно. Там наедине с собой я могла придаться своему горю в полной мере.
В спальне я упала на диванчик и, закрыв лицо руками, расплакалась. Но слезы скоро кончились. Точнее, за эти недели я выплакала их все. И сейчас просто сидела с закрытыми глазами. У меня не было сил ни плакать, ни о чем-то думать. Мною овладела апатия.
Спустя некоторое время скрипнула дверь, и в мою спальню вошел Григорий. Мне было все равно. Не хотелось ни скандалить, ни обвинять. Вообще ничего не хотелось. Мне казалось, что сегодня с уходом дочери какая-то часть меня умерла.
Словно заведенная кукла, я сидела на диванчике с закрытыми глазами и чуть покачивалась.
– Они ушли, – тихо сказал Шереметьев, присев рядом. Меня же сотрясали беззвучные рыдания. Вдруг я ощутила сильную руку мужа, который обнял меня за плечи. – Прости меня, Любушка… За все… Это я во всем виноват.
Его голос тоже сорвался, как и у меня, когда я отдавала свекрови дочку. Я опустила руки и бросила на его лицо нервный взор. Я видела в его глазах неподдельную боль. Я поняла, что Григорий тоже жестоко страдает, как и я. Но пытается держать себя в руках. Видимо, оттого что мужчины не плачут.
Мне отчего-то стало жаль его. Все же Анечка была и его дочерью. Почему я решила, что ему все равно? Нет, похоже, это было не так. Еще я обвинила его во всем. И вообще выкрикнула тогда ему в лицо, что ненавижу.
– И ты прости меня, Гриша… Ты должен понять… тогда…
– Не говори ничего, сердечко мое, я все понимаю.
Я замолчала, всматриваясь в его красивые ласковые глаза. Видела, что он с любовью и нежностью смотрит на меня.
В следующий миг, видимо, прочитав мои мысли, Григорий наклонился и приник к моим губам. Я тут же обвила его шею руками, и мы поцеловались. Жадно, нежно, обреченно. Спустя миг муж привлек к себе на грудь, крепко прижимая. Я же притиснулась щекой к его широкому плечу, обвив его крепкий торс руками.
Долгое время мы сидели так, обнявшись. Слышали, как в унисон бьются наши сердца.
Словно утешали друг друга и дарили свое душевное тепло. Это было так трогательно и успокаивающе, что в тот миг я все простила ему. Он тоже оказался заложником этого проклятья, которое обрушилось на его род и терзало их семейство долгие годы.
– У нас обязательно родится другая дочь, – вдруг заявил он. – Обещаю тебе, Любаша. Мы будем любить ее так же, как Анну.
– Это было бы чудесно, – печально улыбнулась я, отстраняясь от него и с любовью смотря в его глаза.
– Но и нашу любимую малышку… мы не забудем никогда. Надеюсь, у Анны все у будет хорошо.
Следующий месяц прошел как в кошмарном напряженном сне.
Чтобы забыться от душевной боли, я старалась заняться всеми делами, какие только было возможно придумать в усадьбе. Появлялась на кухне, в конюшне, в саду, даже в свинарне. Пыталась во все вникнуть, узнать, как обстоят дела у слуг и лакеев. Решала хозяйственные, бытовые и другие вопросы. Григорий также занимался обустройством дома, даже затеял небольшую переделку правого крыла, которое обветшало.
Я же постоянно занималась нашими мальчиками. Следила за их здоровьем, распорядком дня, играла с ними, обучала их письму, сама одевала и мыла. Даже присутствовала на уроках по верховой езде, когда Григорий тренировал их держаться в седле.
Вообще в этот месяц Саша и Николаша спасли меня от тоски по дочке.
Они стали теми, на кого я могла потратить свою безграничную любовь и внимание. И вскоре я сильно привязалась к ним.
Мальчики отвечали мне такой же любовью. Постоянно висли у меня на шее и обязательно на ночь говорили, что любят. Я же целовала их в ответ и желала спокойной ночи, радуясь тому, что у меня есть кто-то, о ком я могу заботиться.
С Григорием мы помирились. В тот самый день, когда Анечка покинула усадьбу. Он так же поддерживал меня, как и я его. Однако с того дня в нашем доме и в разговорах мы более не упоминали Анну. Это было слишком больно.