Лютаев
Не отпускает, не получается погасить внутри себя взорвавшийся вулкан. Меня перемалывает, рвет жилы и вены, ломает кости, разрывает внутренности. С глаз не спадает кровавая пелена. Остатки сознания удерживают от опрометчивых шагов. Когда я просил вытащить у*ков за дверь, в первую очередь думал о состоянии Виды, но признаться, боялся, что сорвусь и добью.
Я нужен Виде, она должна черпать у меня энергию, заряжаться и успокаиваться. Если я продолжу транслировать свои эмоции, напугаю ещё больше.
«Он не успел! — звучит в моей голове на репите. — Она теперь в безопасности!»
Но перед глазами до сих пор стоит тошнотворная картина, которую ничем не удастся выбелить из моей головы. В ушах до сих пор её сорванный от крика голос. Я летел по лестницам и слышал, как она кричала, пока ей не зажали рот.
Сука!
Сколько таких изнасилований происходит каждый год?! Намного больше, чем известно общественности, правоохранительным органам и даже родителям девочек!
Вида не пополнила статистику только потому, что в этот момент находилась со мной на связи! А если бы они вошли после того, как я отбил звонок….
Нельзя думать об этом, а то к херам летит тот минимальный контроль, который удалось установить над своими эмоциями. Я нужен ей….
Помогаю ей одеться, успокаиваю, как получается, а получается не очень. Вижу следы на её нежной белой коже, и меня накрывает. Перед глазами вспыхивает четкая картина, как этот боров сжимает её бёдра, как пытается толкнуться в невинную плоть.
Блять!
Я её целовать по-взрослому не спешу, потому что пугливая, неопытная, совсем ещё девочка! А эти уроды….
Только красивый нежный голос не дает уплыть в темную неконтролируемую ярость. Хватаюсь за него и пытаюсь удержаться на светлой стороне сознания. Беспокойство о ней немного отрезвляет. За дверью слышу нервные голоса охранников, их уже двое. Звонят кому-то, объясняются, но я не вслушиваюсь, прижимаю к себе хрупкую плачущую девочку. Сердце барабанит в груди от переизбытка чувств. Ну какие, нафиг, друзья? Меня с первой встречи повело и не отпускает. Тяга переросла в неконтролируемую зависимость.
Ее всхлипы режут наживую, я захлебываюсь кровью, представляя, сколько ей пришлось пережить, пока я мчался сюда.
Вида переживает, что тот утырок подохнет. Понимая, что такой исход доставит до хрена проблем моей семье, я не переживаю, если так случится. Просит позвонить отцу. Внутри стеной вырастает протест. Я не боюсь, что родители узнают о том, что здесь произошло. Мама, конечно, расстроится, будет плакать, ночь не спать, а отец поймет. Точно знаю, что поймет и встанет на мою сторону. А это такая стена, которую никому не под силу перепрыгнуть, перелезть и даже перелететь, просто в моем возрасте пора самостоятельно решать проблемы.
Только когда Вида начинает умолять, чтобы об этом никто не узнал, я соглашаюсь позвонить отцу и Ромулу. Виде нужен врач, а со всем остальным разберется Егор Лютаев.
— Иван, — строгий голос отца бьет по натянутым нервам.
— Пап, помощь нужна.
— Говори, — чувствую, что напрягается. В двух словах не опишешь весь пздц, который случился здесь пятнадцать минут назад, но я излагаю информацию четко и по делу. — Ничего больше не предпринимай. Я сейчас подъеду, — отбивает сразу звонок.
На экране несколько пропущенных от Ками, волнуется, ведь я должен был приехать в гости. Прежде чем вернуться к Видане, звоню подруге.
— Ками, сегодня не смогу приехать, — предупреждая ее возмущения.
— Всё хорошо? — улавливает что-то в моем голосе и начинает беспокоиться.
— Нет, но я справлюсь. Завтра поговорим, — хочу скорее сбросить звонок и вернуться к Виде.
— Вань, ты меня пугаешь…
— Ками, я напишу чуть позже. Пока, — слышу ее тихое прощание и отбиваю звонок.
Вида до сих пор сидит на столе. Пол залит водой и кровью, на кровати следы чужой обуви, но даже если бы их не было, Видану я бы туда не отнес. Все, что здесь есть, нужно сжечь! Подхожу к Видане, обнимаю. Сейчас она кажется совсем мелкой, будто сломали в ней стержень. Сжалась вся — то ли от боли, то ли начался откат.
Твари!
Не хочу оставлять ее в этом месте. Подхожу, обхватываю руками и плотно прижимаю к себе. Виду трясет, словно у нее озноб. Всё-таки откат. Обхватив лицо ладонями, заглядываю в глаза, в которых до сих пор блестит хрусталь слез. Любое касание или слово — и она опять начнет плакать, но я к этому готов. Целую её веки, высохшие на щеках дорожки слез, синяк на скуле, край губы.
— Все будет хорошо, Вида. Ты мне веришь? — шепчу в губы. Она сама тянется, целует и начинает плакать. Соленый поцелуй…
Вида напрягается, прерывает поцелуй, прячет лицо у меня на груди.
— Я хотел сказать, что мы вызвали скорую, Михаилу совсем плохо, — сообщает мне охранник. — Они по-любому позвонят в ментовку, — мнется у двери. Во взгляде просьба, боится проблем и увольнений, а они последуют, тут без вариантов.
Мне не приходится отвечать, внизу слышен шум. Я узнаю жесткий голос отца, который звучит все ближе. Вида деревенеет в моих руках, застывает, почти не дышит. Охранник отскакивает, пропускает Егора Лютаева в комнату Виды. Обернувшись к отцу, указываю взглядом на испуганную девочку.
— Ромул сейчас подъедет, — обводит взглядом комнату. Он собран, резко включается. — С вами всё хорошо? — спрашивает меня, ждёт, когда я кивну. — Уведи отсюда девочку, — отдает мне распоряжение. — Выделите чистую комнату, — обернувшись к стоящему в коридоре охраннику. — Оставайтесь там, — говорит мне, когда я помогаю Виде спуститься со стола. — Сейчас приедут Артур и безопасники, ты ни во что не вмешивайся, — предупреждает меня. — Отправляйте парня в больницу, — выходит следом за нами и бросает охраннику, когда слышится звук сирен.
Мы заходим в свободную комнату, я закрываю за нами дверь. Вида вздрагивает, когда в коридоре раздается истеричный высокий женский голос:
— Кто позволил вам врываться на территорию интерната? — видимо, её не предупредили, что не стоит в таком тоне говорить с Егором Лютаевым….