Глава 15. Савельевы

Артём

За все свои двадцать два года я не чувствовал себя так хреново, как за последнюю неделю. У меня дико болят все мышцы, хотя я нихера не делаю, раскалывается голова и чешутся кулаки кому-нибудь треснуть в идеале несколько раз, чтобы выпустить злость и хоть немного успокоиться.

Но она только копится, и даже сигареты не помогают, а когда кажется, что успокоиться немного все же выходит, появляется Гаврилова. Как специально, как будто знает, что у меня и так подгорает, она ещё сильнее разжигает огонь. И не боится же мелочь, что и её взрывной волной прибьет. То ногтями своими длиннющими у лица вертит, рассказывая лекцию о вреде курения, то морали мне читает, делая грозный вид, хотя вся грозность испарилась, стоило ей встать на лавку, чтобы выше казаться.

Я вообще нихера не понимаю, что этой мелкой от меня надо. Просила тренировать, я тренировал. Не устроило что-то, а я-то причём? Вечно эти женщины себе что-то в башке накрутят, а мужики виноваты. Не, ну офигеть.

Я, говорит, помочь хотела. Бля, ну спасибо, конечно, а я просил? Все как с цепи сорвались со своим хоккеем, а я, блядь, нихера не просил!

Мало того, ещё и Колос на мозг капает, что в команду надо возвращаться и парни без капитана слаженно работать не могут, так теперь и коротышка подключилась, мать Тереза. Помочь она решила. Себе бы помогла, на турниках бы висела, глядишь, и не пришлось бы в споре на лавку запрыгивать, чтобы выше казаться.

Короче, с кем подраться, я не нашел, а вот на Лизу наехать и вмятину в шкафчике сделать все же умудрился, не сдержался.

Настроение пиздецки паршивое, заехал за пивом и целый день смотрел телик, прерываясь только на покурить, не отвечая ни на звонки, ни на смс-ки, потому что достали все так, что сил не осталось терпеть это всё.

И вроде выспался, вроде проснулся с настроением чуть лучшим, чем было вчера, сходил в душ, выкурил ещё парочку, сожрал что-то мясное, что нашел в холодильнике, день все равно оказался абсолютно конченым.

Потому что, когда я пошел открыть дверь после звонка, я пожалел сто раз, что не притворялся плесенью и не лежал молча, пока в дверь не перестали бы звонить.

Потому что приехала мама.

Савельева Наталья Дмитриевна, женщина, которая разочаровалась в своем сыне и теперь не упускала ни единой возможности ему об этом напомнить.

Стою, смотрю на неё, а челюсти сами собой сжимаются от ее оценивающего взгляда. Мама всегда так делает. Ей бы генералом быть, серьезно, она бы всех быстро построила.

— Привет, ма, — целую в щеку и отхожу, впуская ее в квартиру, пытаясь казаться примерным сыном, хотя знаю, что с этой женщиной такое не прокатит. Пока я не уйду работать в фирму отца и не стану носить каждый день исключительно костюмы, она не перестанет фыркать при виде меня и закатывать глаза на свое разочарование.

Ради нее я пошел учиться на юриста, но на этом благотворительность в фонд желаний родителей закончилась. Мне это не нравится, это вообще не моё, и учусь я там только потому, что это является последней соломинкой, из-за которой мать все ещё от меня не отказалась.

— Опять в своих растянутых шмотках, — фыркает и входит внутрь, сразу располагаясь в гостиной. Что и требовалось доказать, любое моё действие будет воспринято в штыки. Даже одежда.

Падаю в кресло, пытаясь не злиться, потому что настроена мама вообще не дружелюбно, это видно по поджатым губам и прищуренным глазам, которыми она обводит каждый сантиметр комнаты. Хорошо хоть срач убрать успел и бутылки из-под пива выкинуть, иначе скандал начался бы сразу, и не факт, что вообще закончился бы.

Мама молчит, а я первым разговаривать не собираюсь. Все, что ни скажу, будет с сопровождением недовольства, поэтому молчать пока лучший выход. Достаю из кармана телефон, чтобы найти спасение хотя бы там, но настойчивая женщина вырывает гаджет из рук, глядя на меня так сурово, как будто я не телефон взял, а автомат Калашникова.

— Убирай эту гадость, поговори с матерью, — произносит серьезно, и я закатываю глаза. Ну вот, молчание закончилось.

— Даже боюсь спросить, о чем ты хочешь поговорить, мам.

— Вообще-то я хочу поговорить со всеми своими детьми. Где Ксения?

— Я откуда знаю? Она мне не отчитывается.

— Не дерзи, — хмурится мать, выводя меня из себя. Я-то думал, что вчера злился, но, как выяснилось, вчера был вообще не предел. — Раз живёте вместе, значит должны знать, кто и где. Пока ты жил со мной, я всегда знала, где ты, и чем занят.

— Это ты так думаешь, — хмыкаю, понимая, что говорю это зря, но сил молчать в тряпочку просто нет.

— Прекрати так разговаривать с матерью! Это ты выбрал уйти от нас, я тебя не выгоняла, чтобы выслушивать сейчас такой тон!

— Да конечно! — пытаюсь держаться, но не получается ни черта. — Все, мам, правда, давай закроем тему. И отдай уже телефон, мне не десять.

— Не отдам, пока твоя сестра не соизволит ответить, — снова хмурится мать, наконец-то присаживаясь на диван, убирая стойку надзирателя.

— Ну так, может, ей надо позвонить, чтобы она ответила? — стучу пяткой по полу, отыгрывая мелодию, которая засела в голове ещё с утра, пытаясь отвлечься хотя бы на это, но не выходит ни черта. Слишком сильно меня все достало. Слишком.

— Не надо никому звонить, — на пороге появляется Ксюха, и я вздыхаю с облегчением. Ну слава Богу. Ксеня тоже, конечно, не супердочь по мнению мамы, но она хотя бы жизненный путь её ценит, поэтому есть вероятность, что сеструха меня спасет. — Мам, что случилось? Почему ты здесь?

— Да вот решила своим бессовестным детям в глаза посмотреть. Одна замуж выскакивает, слова не сказав, другого из команды выгоняют за пьянство. Объясниться не хотите? — мама поднимается с дивана и упирает кулаки в бока. Плохой знак. Очень плохой. Максимально дерьмовый знак. Смотрю на Ксюху и развожу руками: я не при делах, я не приглашал, я сам не рад. Знаю, что сестрица поймет и без слов, и по сочувствующему взгляду вижу, что не ошибся. Кто, как не она, поймет меня, когда речь идёт о нашей матушке.

Злость поднимется к горлу, когда до меня доходит, что мама вынюхивала про команду. Я мальчик не маленький, и звонить жаловаться на поведение, как в детском саду, никто бы не стал, поэтому она наверняка сама все узнала, ещё и обрадовалась, надеясь, что теперь я точно уйду работать в фирму отца. Ну-ну.

— А давайте сначала поедим, — говорит Ксюха, пытаясь улыбнуться, — и выпьем. После уже поговорим.

И минут на сорок мы все зависаем на кухне, пытаясь приготовить ужин, который у меня язык не поворачивается назвать теплым и семейным. Мама постоянно косо смотрит, а волна злости внутри поднимается ещё выше, грозясь затопить все вокруг. В идеале бросить бы все к чертям и сбежать нахрен отсюда, но я и так в глазах матери уже какой-то отброс общества, надо всё-таки постараться не разочаровать ее до конца. Если, конечно, это возможно.

— Артем, — мама, словно нарочно, скребет ножом по тарелке, проверяя мои нервы на прочность. Вино, которое притащила Ксюха, вообще не хочется, а вот что-то покрепче я бы выпил с удовольствием, да только явно не при маме это делать, после всего, что она узнала, — я даже не буду спрашивать, как это произошло. Случилось и случилось. Но нужно жить дальше и думать о завтрашнем дне, а не сидеть на шее сестры.

— Он и не сидит, — говорит Ксюха, и я киваю ей в благодарность, пережевывая кусок мяса. Жру, только чтобы закрыть рот и не наговорить ничего лишнего. Знаю, что мама снова поднимет тему о компании отца, и от этого непроизвольно сжимаются кулаки. — Мы с Темой все честно поделили, и он тоже вносит финансовый вклад в съем жилья.

— И откуда деньги? — смотрит строго то на меня, то на Ксюху. Недовольная до ужаса. — Ему об учебе думать надо, а не о том, где бы заработать на крышу над головой.

— Мам! — не выношу нравоучений и рычу, уже даже не пытаясь сдерживаться. — Сам разберусь. К отцу кланяться не пойду, даже не проси.

— Нет, ну а ты куда смотришь? — принимается за сестру. — У него скоро диплом! А он будет по стройкам шататься, чтобы денег заработать? Спортивной стипендии теперь не видать, денег ему отец не даст, и что? Будет приживалкой твоей?

— Ну, во-первых, мы все же не чужие друг другу люди, так что приживалкой Тему точно не назовешь. А во-вторых, если у Артема возникнут трудности, то мы справимся с жизнью и на мою зарплату, если ты помнишь, она у меня не копеечная.

Я не знаю, как такая недовольная жизнью женщина могла родить такое чудо, но Ксюха и правда чудо. Без неё я бы уже давно вышел в окно, чтобы избежать разговора, и встретилась бы вся семья в следующий раз на моих похоронах.

— На все-то у тебя есть ответ, — качает головой матушка, недовольная положением дел. — Но ты Артему не мать, а сестра, и ответственность за него тоже не тебе нести.

— Мам, мне уже двадцать два. Хватит со мной носиться, как с ребенком.

— Пока я с тобой носилась, тебя не выгоняли из команды.

— Боже! Да сколько можно опять эту пластинку заводить? Выгнали, и фиг с ним. Новую команду найду, если надо будет! — пока я распинаюсь, в дверь кто-то звонит, и Ксюха уходит открывать, а я понимаю, что сдержался, только пока она была здесь, а сейчас крышу сорвало окончательно. — Как будто на этом хоккее долбаном жизнь остановилась!

— Ну остановилась, видимо, раз на мать так орешь из-за него, — издевательски улыбается и поднимает бровь. — Ты со мной ругался из-за хоккея, ты никогда не слушал, когда я говорила, что не занятие это, а чушь собачья, и что в итоге? Не нужен больше хоккей? Променял на выпивку?

— Я вернусь в команду, ясно? — шиплю со злостью, но деть ее никуда не могу, она лезет из меня сумасшедшим потоком. — Вернусь и докажу тебе, что могу. Но к отцу я работать не пойду. Даже если придется дворы мести — не пойду.

Мама в спину кричит «ну-ну», а я за пеленой злости почти не вижу, куда иду. Хватаю куртку, бегу в прихожую, замечая Мирослава, жму ему руку, мысленно желая сил пережить эту мозговую мясорубку, запрыгиваю в кроссовки и вылетаю из квартиры, не собираясь возвращаться, пока тут будет находиться эта женщина.

Она никогда не ценила мои труды и, даже когда упахивался на тренировках, фыркала, называя это бесполезным занятием.

Я доигрался до капитана, а потом меня и ещё несколько парней позвали в городскую команду. Хоккей стал приносить деньги, меня снова выбрали капитаном, игры, поездки в другие города, кубки, но мать всегда только фыркала. Она не была ни на одной моей игре, не интересовалась успехами и в сторону хоккея выражала только недовольство, и вот, когда я реально сам все просрал, обрадовалась моей неудаче.

Я всегда хотел ее поддержки, как любой ребёнок, но ждал слишком долго, чтобы успеть разочароваться и понять, что мне больше от мамы ничего не нужно. Вообще ничего.

Сажусь в машину, хлопаю по карманам куртки, понимаю, что сигареты оставил в квартире, и бью по рулю, проклиная свою невнимательность. Покурить сейчас кажется невыносимо важным занятием, чтобы хоть немного привести нервы в порядок, но курить нечего, а нервы в тишине и холоде сами собой успокаиваются, и даже дышать становится легче.

Завожу мотор и еду сам не знаю куда. Просто кружу по дворам и улицам и очухиваюсь, только когда останавливаюсь у подъезда Гавриловой.

Чёрт.

Видимо, приехал сюда на автомате, потому что мысли о том, что я обидел ее и сделал это зря, все чаще и чаще мелькают в голове.

Потому что, черт возьми, коротышка была права. Я люблю хоккей, я хочу играть в хоккей, и мне до боли в мышцах не хватает тренировок и игр. Это дело всей жизни, я на коньках с трёх лет, а сейчас это отобрали, и на душе появилась дыра необъятных размеров. И пока я пытался строить из себя сильного и не нуждающегося в помощи, Гаврилова рассмотрела во мне что-то и сразу поняла, что помощь мне и правда нужна. До сих пор не понимаю, зачем это всё-таки было ей нужно, но вдруг осознаю, что она сделала невероятное: она заставила меня поднять свою жопу. А с её ростом это ой как тяжело.

Я сказал маме, что вернусь в команду, чтобы доказать ей, что чего-то стою, но, по факту, доказать это я хочу только себе. Что я не бездарь, что алкоголь не важнее дела всей жизни, что я ещё что-то могу и что ещё не всё потеряно.

Выхожу из машины, пару раз вдыхаю холодный воздух, пытаясь успокоиться до конца, и набираю Гаврилову, надеясь, что мне удастся с ней поговорить.

Лиза

День какой-то абсолютно дурацкий. У меня до сих пор не прошла крепатура, с самого утра болит живот, и даже таблетки не помогают, а ещё нет никакого желания рисовать, хотя рисовать нужно, потому что я обещала скинуть заказчику рисунок до понедельника.

Целый день валяюсь в кровати с желанием сдохнуть, и проклинаю Еву, которая сожрала это чертово яблоко, и теперь все девушки из-за нее должны страдать с месячными, и лениво вожу стилусом по экрану планшета, выводя узоры и ровные линии.

Мама меня не трогает, спасибо ей за это, потому что, если бы она сейчас начала говорить свои шуточки про Савельева, мы бы точно поссорились.

Козла этого видеть вообще не хочется, наговорил мне вчера гадостей, кулаком шкафчик помял и ушел психованный. Труды мои, значит, напрасны, а то, что он без хоккея дохнет, я конечно же придумала, да.

Ну и пусть катится куда хочет. Хоть в клуб, хоть к толпам своих баб. И пьет дальше. И курит. Мне все равно на него, было и есть, просто случилось минутное помутнение рассудка, когда хотела ему помочь.

Мне. По барабану. На Савельева.

Проговариваю это целый день как мантру, прерываясь на радость о подруге. Хоть у кого-то наконец-то все наладилось, и можно выдохнуть. Одной проблемой меньше.

Если, конечно, жёсткий мужик в постели не является для Лиски проблемой. Хотя она с таким восторгом верещала в трубку, что Колосов явно не разочаровал…

К вечеру я успеваю сделать мега важное дело: сходить в душ. На большее меня не хватает, у меня неприятно тянет живот, мне дико хочется съесть что-нибудь вредное, а из вредного дома только я. Натягиваю теплый спортивный костюм и заворачиваюсь в плед, как в кокон, с целью застрять в кресле из-за такого объема и никогда из него не вылезать.

Устраиваюсь удобно, нахожу идеальную позу, только хватаю планшет в руки, как звонит телефон. Наверняка Лиса опять, что уже случилось? Её привязали к кровати и ей нужно срочно поделиться эмоциями?

Но на экране не наша с Лиской фотка, а имя одного невыносимого козла, которого я час назад пообещала себе забыть. В идеале ещё и выкинуть из жизни, но тут уж как пойдет. А он звонит.

Нет, ну вот что надо? Решил напомнить, что мои старания ничего не стоят?

Пока мысленно шлю его в задницу, звонок прерывается, но не успеваю выдохнуть с облегчением, как начинается новый. Бесит.

— Чего тебе? — беру трубку и закатываю глаза на саму себя, наверное. Зачем взяла? Могла отключить звук и радоваться, ну нет же. Сама себе гадости делаю…

— И тебе привет, коротышка. Спускайся, а?

— Чего? — хмурюсь. Куда спускаться? Что он несёт? — Ты опять пьяный, что ли?

— Трезв, как стекло, стою под твоим подъездом, выходи, поговорить надо.

— Мне не надо, — фыркаю, ещё чего придумал. Надо ему…

— И тебе надо, Гаврилова, выходи, иначе я поднимусь, с родителями заодно позна…

— Не смей! — перебиваю и вскакиваю с кресла, чуть не уронив планшет. Ещё чего! Если мама вживую Савельева увидит, то точно никогда с вопросами не отвалит. А думая, что он мой парень, может и ему на уши присесть. Не-не. Лучше и правда выйду. — Сейчас спущусь, жди.

Манипулятор хренов. Чего припёрся вообще? Надо ему. Деловой какой.

Натягиваю шапку, куртку, запрыгиваю в угги и натыкаюсь на вопросительный взгляд мамы. Да, я знаю, что вечером зимой без трёх шарфов никуда бы не вышла и это выглядит странно. Она явно ждёт объяснений…

— Лиска приехала, спущусь, — улыбаюсь маме и хватаю ключи.

— Скажи, чтобы засосов поменьше ставила твоя Лиска, тебе ещё на учебу ходить, — хихикает мама и уходит в комнату с таким лицом, что я чувствую себя полной идиоткой.

Ну и ладно.

Спускаюсь вниз, на ходу застегивая куртку, потому что мне на самом деле кажется, что если я не выбегу через минуту, этот идиот поднимется и будет беседовать с моей мамой до самой ночи. Такого счастья не надо, поэтому я даже пожертвовала шарфом и колготками, так и натянув куртку на спортивный костюм. Спасибо хоть приличный.

Открываю дверь и натыкаюсь взглядом на Савельева. Он стоит у машины, оперевшись на капот задницей, и курит, слишком киношно выглядя под светом подъездного фонаря.

— Ты как из фильма сбежал, — говорю, подходя к Артёму. Угги неистово скользят по накатанной детьми дорожке у дома, и я буквально подкатываю (не дай Бог, конечно) к Савельеву, а он, замечая, что я на грани падения уже в миллионный на его памяти раз, хватает меня за руку и докатывает до машины. Вот и встретились.

— Сочту за комплимент.

— Из фильма ужасов, не обольщайся, — фыркаю и прячу руки в карманы: холодно жуть! Мне катастрофически не хватает термобелья и хотя бы одного шарфа. В идеале бы ещё трусы с начёсом, потому что вечером гораздо холоднее, чем днём. — Чего притащился?

— Садись, сосулька, — Тёма закатывает глаза и открывает дверь машины, почти запихивая меня внутрь. Не сопротивляюсь, я даже всеми руками за, потому что холод собачий, а на собаку я не похожа. На змею максимум. Усаживаюсь удобно, Савельев садится на водительское, включает печку и та-а-а-ак хорошо становится… Даже мурашки! Мне уже всё равно, что он там меня обидел и психовал, я просто расслабляюсь и радуюсь, что мне не пришлось стоять на морозе.

— Ты меня погреть приехал? — тепло теплом, но выяснить-то надо, какая нечисть его сюда притащила.

— Звучит пошло, ты в курсе? — засранец смеётся и проворачивается вполоборота, подпирая голову рукой.

— Что для тебя не звучит пошло, Савельев? — закатываю глаза. — Говори, зачем припёрся, или я ухожу домой, у меня работа.

— Извиниться.

У меня даже мурашки остановились, забыв, куда бежали.

Замираю в кресле и с недоверием смотрю на Артёма, потому что… Да потому что, что это было?!

Протягиваю руку, касаясь тыльной стороной ладони лба Савельева, но вроде не горячий, не заболел, значит.

— Ты же сказал, что не пил, — говорю тихо и с недоверием. Ну не может Савельев в здравом уме сказать мне такие слова, не может.

— Да не пил я, и не заболел, — он цокает. — Извиниться не могу приехать?

— Ну… Вообще-то нет!

Наверняка я похожа на истукана, но сижу и правда с каменным лицом, пытаясь понять, что происходит. Потому что до меня правда не доходит, что Савельев вот так просто приехал ко мне вечером в субботу, чтобы извиниться. Ну… Это выглядит как бред сумасшедшего.

— Ладно, серьезно, я приехал, потому что осознал, что ты была права, — опять закатывает глаза. Что-то с ним не то… Он какой-то дико расстроенный. Старается шутить и улыбаться, но это вообще не его типичное поведение, он действительно грустный. Что вдруг случилось, что он стал таким, да ещё и извиниться приехал? — Я придурок и козел, отверг твою помощь, но оказалось, что она мне реально нужна. Я хочу вернуться в команду и психую я так как раз потому, что хоккея нет.

— Да ладно, не такой уж ты и козел, — хмурюсь. Мне не очень нравится его настроение, но расспросить, что случилось, не имею права. С чего мне лезть в его душу? Оно ни ему, ни мне не нужно. — Псих, конечно, и несомненно придурок, но не козел. Я бы даже сказала, что ты… М-м-м…

— Скажи, что я котик, — Савельев закусывает губу и смотрит с прищуром, ну точно кот. Говорить я ему этого, конечно, не собираюсь.

— Скажу, что ты не козел, хватит с тебя.

— В следующий раз в зале будешь гонять ты меня. Мне очень надо вернуться в команду, Гаврюш, а если уж мы начали вместе, то давай дальше тоже вместе? Обещаю быть адекватным и хорошим тренером, если ты будешь взамен меня пинать, если я опять буду козлом.

— Почему я? — правда не понимаю. Раз у нас с ним не срастается, было гораздо проще ходить в зал с Егором, например.

— Из всех людей, орущих мне за хоккей, только ты смогла сделать что-то, а не только говорить, — это звучит слишком серьезно, мне даже немного не по себе. Как-то… Не вяжется с тем, какие у нас с ним отношения, и я даже не знаю, нравится ли мне такое изменение в общении. Наверняка это разовая акция, но что-то мне подсказывает, что оно может нас сблизить немного. Возможно, даже сможем нормально разговаривать.

— Твоё поведение пугает, чтоб ты знал.

— День просто херовый какой-то, загрузился чуток, — он треплет рукой свои и без того растрёпанные волосы, шумно выдыхает, словно сбрасывая напряжение, и поворачивается ко мне со своей фирменной раздражающей улыбочкой. Ну вот, Савельев вернулся. Даже треснуть ему захотелось.

— Чё ты улыбаешься? — хмыкаю. — Я не сказала, что простила.

— Ну, могу попросить по-другому…

Он приподнимает бровь и тянется рукой к моей шее, чуть обхватывая и притягивая к себе, почти касаясь губами губ, но тут же шипит от боли, когда я кусаю его почти до крови и коварно улыбаюсь.

— Могла бы просто сказать, что не хочешь, — хмурится, и потирает губу Савельев, и выглядит так смешно, как будто он ребенок, у которого мороженое отобрали.

— У меня крепатура и месячные, Савельев, я хочу только убивать и жрать фастфуд, ясно тебе?

— Вопросов больше нет, — он понимающе кивает и заводит машину, а я смотрю на него во все глаза: он удивляет второй раз за три минуты, это рекорд.

— И куда мы? — вздыхаю, устраиваясь поудобнее, потому что наверняка нет смысла сопротивляться. Быстро строчу маме смс-ку, что чуть погуляю, чтобы не думала, что меня бомжи украли.

— Как куда? Жрать фастфуд, — усмехается Артем, и отчего-то в груди становится совсем тепло.

Даже живот почти не болит.

Мама: Видела вас с Лиской в окно. Она такая высокая! Предлагаю купить тебе ходули, чтобы целоваться было удобно. Хорошо погулять!

Да мам…

Загрузка...