Не подавай виду

Глава 25

Илья еще немного постоял у двери, всматриваясь вслед исчезающему женскому силуэту, хотя ночная мгла почти полностью поглотила спящий залив. Затем он вернулся в «предбанник» и подошел к стойке.

У него оставалось здесь одно нерешенное дело: настоящий кусок ткани со следами крови лежал в кармане джинсов, а вместе с ним — чужая тайна, семейная тайна. Где-то жил еще один муж и отец, который надеялся, что его женщина когда-нибудь вернется, а тем временем ее тело покоилось в торфяном саркофаге, как в хрустальном гробу, почти в первозданном виде. Муж смог бы достойно похоронить жену, но заодно узнал бы, что перед смертью она была накачана наркотиками и зверски изнасилована. Да, конечно, он имел законное право это знать и распоряжаться такой информацией в силу собственных принципов и душевного здоровья. И Илья мог найти способ донести ее до близких, не рискуя собственными тайнами.

Но он выше всего ценил практическую пользу, и ему досталось не право, а обязанность что-то делать с этой информацией, хотя он никого об этом не просил. Поэтому он сделал то, что счел единственно целесообразным, — положил клочок в пустую консервную банку, завалявшуюся еще с лета, и поджег. Илья никому на свете не желал узнать то, что услышал в этих стенах от Светы, тем более мужу погибшей и другим родным ей людям. А если этот незнакомый ему мужчина захочет когда-нибудь начать личную жизнь с чистого листа — так в этом обычно и живые жены не помеха.

Прикурив от взметнувшегося пламени, Илья снова открыл дверь и задумчиво присел на пороге. О Свете и остальных женщинах он уже не думал, внутри все еще болело, но понемногу успокаивалось. Вокруг снова пахло лесом и немного — спящим морем, таким холодным, суровым и родным. Затягиваясь очередной раз, Илья подумал, что потом придет весна и им с Яном уже станет легче. А то, что произошло за эти дни... Никто ничего не узнает, потому что здесь живут духи природы, в этих водах обитает бессмертный ижорский змей, и они никогда не оставят без защиты правнука старой лесной ведьмы, ее утешение и гордость. Может быть, грядущим летом кто-то и выловит в заливе прядь черных волос или длинный женский ноготь, но на берегах Ингрии чего только не находят!

Неожиданно начался снегопад, рыхлые хлопья падали на его голый торс и тут же осыпались белым песком. За обманчивым зимним умиротворением таился новый буран, залепляющий прохожим глаза, перекрывающий дыхание, отрезающий пути. И в этом нарастающем природном гуле до Ильи доносился раскатистый смех Маахиса, безмятежное кряхтение Котихальтиа, хмельное посвистывание Саунатоннту, лукавый шепот Накки. Хозяева и хранители дикого севера, на который неумолимо надвигались городские застройки и людское неверие, блуждали где-то рядом, приплясывали, улыбались, подмигивали, хлопали по плечу. Понемногу их смех переходил в отчаянный хохот, который отзывался шквалистым ветром, покачивающим сосны и подымающим снежные волны.

Вдруг Илью будто что-то решительно, с силой толкнуло в бок, так что он даже ненароком уронил сигарету в снег. «Уходи домой, Велхо!» — бесцветно прошелестел чей-то голос, слившийся с бушующим воздухом. Он так и не разобрал, кто с ним говорил, но снежная буря и впрямь надвигалась и приходилось поторапливаться.

Когда Илья вошел в дверь, Кави подскочила, досадливо тявкнула и принялась тереться о его ноги, будто кошка. Он погладил ее и сказал:

— Ну что ты недовольна? Из-за того, что тебе больше мяса не досталось? Прости, сейчас не время. Между прочим, я и сам уже порядком проголодался, так что давай собираться в дорогу.

Вообще Илья поначалу думал, что Кави останется в родном лесу, но она вызвалась проводить его до безопасных мест. Свою сумку с ценными вещами он заранее спрятал в кафе, а ненужное без сожаления оставил в коттедже. До первой электрички оставалось меньше часа, и они успели сесть в почти пустой вагон перед самым разгаром метели. На Илью тут же накатила дикая усталость, и подложив сумку под голову, он впал в болезненную дрему. Кави устроилась под лавкой и тоже поспала. За окнами проносились полудикие края, сейчас похожие на неспокойное белое море, хлопья снега липли к стеклу, а ветки порой так и норовили разбудить пассажиров своим стуком.

С пересадками они добрались до желанного берега Финского залива, где Илья тепло простился со своей подругой — впрочем, он был уверен, что им еще суждено увидеться. Ему захотелось устроить Яну сюрприз и он пока не стал звонить ни ему, ни матери. Разместившись на попавшейся по пути базе отдыха, Илья наконец вволю выспался и помылся, а потом в ближайшем городке купил кое-что из одежды и сходил в парикмахерскую.

Заодно он решил позвонить Володе и вкратце изложил все, что случилось за последние дни, утаив совсем немного. Илья сказал, что даже после смерти Лены хотел разобраться с мутными делами в общине, но когда девицы стали вести себя неадекватно и калечить друг друга, решил убраться подобру-поздорову, а куда девалась Сония, вообще не знал. Если у друга и возникли какие-то подозрения, он ничем их не выдал и после паузы произнес:

— Вот и правильно, Илья, они уже получили по заслугам, а тебе надо себя поберечь. Жизнь-то продолжается, и ты сыну нужен. Я тебе, конечно, соболезную, что с Леной так вышло, но вам теперь все-таки будет легче, прости за прямоту. Над тобой же все эти годы дамокловым мечом висело, что она когда-нибудь явится и ничего хорошего не принесет. А теперь все, отстрелялись, и хватит с тебя мучений. Мужик ты сильный, справишься.

— Спасибо, Володь, все ты верно говоришь, — вздохнул Илья. — Я уже понемногу привыкаю, осталось только Яна увидеть, а там...

— Вот именно, надо позитивно мыслить. Знаешь что, давай в следующие выходные встретимся, я как раз Альке обещал, что погуляю с девчонками, пока она к своим родственникам съездит. Ну там, на каток сходим, в кино, пиццы поедим... Вот и ты с Яном присоединяйся, Юрку тоже позовем, возьмем детенышей в охапку и устроим день непослушания. Давай-давай, тебе надо развеяться!

— Присоединимся, конечно! Когда мы от такого отказывались? — невольно улыбнулся Илья. — Да, Володя, ты никому не успел сказать про эту историю?

— С ума сошел? Нет, конечно, я ничего без твоей отмашки не собирался делать! А уж теперь вообще не было никакой истории, ты мне ничего не рассказывал, а я не слышал. Ты все понял, Лахтин?

Жизнь понемногу возвращалась, оборачивалась солнечной стороной, хоть на улице и лежал снег. Илья вспомнил все ее звуки и ароматы, похожие и в мегаполисах, и в таких маленьких уголках, которые зимой будто совсем отрезаны от остального мира. Даже когда в Питере начинается унылая оттепель, пахнущая выхлопными газами, возле залива легко дышится, а сосны все еще покрыты нежной изморозью. Прошлое осталось на другом берегу, а будущего рано бояться.

Впервые за долгое время он с аппетитом съел порцию салата и кусок мяса с картошкой, выпил чаю и теперь сидел на скамейке, наблюдая, как разрумянившиеся дети бегали друг за другом, отчаянно бросались снегом и смеялись так, как это возможно только в их годы. Из колонок доносилась беззаботная романтическая музыка, а женщины, выбравшиеся на зимнюю природу, украдкой бросали взгляд на одинокого красивого блондина в черном пальто, который лишь приветливо улыбался.

При желании он теперь мог гораздо больше — любую из этих случайных прохожих, замужнюю или одинокую, потерянную или довольную жизнью, скромницу или роковую красавицу, Илья покорил бы одним движением бровей. Стер бы любовь и ответственность перед близкими, стыд и осторожность, женское достоинство и эгоцентризм, вывернул наизнанку и сложившийся уклад, и душу, провел через огни соблазнов и ледяную воду позора. Там, где другим мужчинам приходилось применять грубую силу или бросать к ногам избранницы купюры и бриллианты, ему вообще не требовались никакие старания. Даже сейчас стоило только поманить наугад, чтобы...

А собственно, чтобы что? Какой толк с этого дара, если единственной женщины, которую Илья хотел покорить и перед ней же хотел преклоняться, среди них нет? Она дважды обманула его, дважды сбежала, и чужие сломанные судьбы его уж точно не утешат. Так что пусть другие люди играют, женятся, ревнуют, заводят интрижки и потом разгребают отходы. У него есть сын от этой женщины, отчаянно любимый и любящий без всяких условий и манипуляций, и больше ничего не надо.

А кроме того, Илью тревожила одна странная и неотступная мысль. Он еще раз поговорил с Анной Георгиевной, которой уже стало получше, и та сказала, что все процедуры для нее прошли как во сне и она даже ничего толком не могла припомнить. Илья сам не знал отчего, но ему вдруг пришло в голову: а что если его покровители как-то вмешались, когда Лена действительно была на грани этого жуткого шага? Удержали и спрятали, отвели всем глаза, для видимости оставив самоубийство совсем другого человека — ведь лицо пострадало до неузнаваемости, — и она еще сможет вернуться, когда ее душа излечится и окрепнет?

Да, эта идея выглядела безумной, но разве мало безумного стряслось с ним в последнее время? Разве он поверил бы лет пятнадцать назад, что попадет в такую историю? Духи редко помогают людям просто так, но она любимая женщина их нынешнего проводника и возможно, мать будущего, а это совсем другое дело.

И главное, Илья чувствовал боль, но не ту густую черную ауру, которую запомнил со смерти отца, говорящую о неотвратимом. Он не знал, сколько в этом ведьминского чутья, а сколько — отчаянной надежды, и поэтому не собирался ничего проверять, затевать экспертизы и мучить своими домыслами Яна и ее мать. Пусть все идет своим чередом, но он будет верить и дожидаться. Ему уже стало легче, когда он понял, что решение навредить ему Лена принимала наполовину в дурмане, а потом смогла его стряхнуть. И даже если они никогда не будут снова вместе, ему хватит и ощущения, что она где-то есть на свете.

А к Анне Георгиевне в любом случае предстоит наведаться и помочь ей справиться с горем. Да, он не умеет исцелять, но хоть немного остудить душевную боль, чтобы она не так давила на уставшее немолодое сердце, ему вполне по силам.

Затем Илья снова собрался в дорогу, так как хотел добраться до поселка, где жил Ян, пока еще не совсем стемнело. Он вспоминал, как сын бежал к нему со всех ножек, если ему удавалось самому забрать его из детского сада, как они подолгу болтали по телефону, когда Ян был в лагере, как дарили друг другу подарки, как устраивались прямо на полу и листали журналы, играли в «настолки» или понарошку боролись. И знал, что этого они никогда не позволят у себя отобрать, даже если изменятся.

Снегопад больше не беспокоил и вскоре впереди показались огни станции. До пансионата отсюда было не так уж далеко и Илья еще мог успеть к ужину, а потом посмотреть с Яном кино и наутро собираться домой.

Однако едва он ступил на платформу, вдали мелькнула знакомая ярко-красная куртка и золотистый растрепанный затылок. Едва не выронив сумку, Илья бросился к сыну и подхватил его на руки.

— Папа, ну ты чего? — смущенно проговорил Ян, вцепляясь в плечи отца и отводя взгляд.

— Ты зачем сюда один пришел? Кто тебя отпустил? — выпалил Илья и хотел добавить еще что-то суровое, но тут до него дошла вся странность происшедшего.

— А откуда ты вообще узнал, что я приеду? — спросил он, посмотрев сыну в глаза. Илье стало слегка не по себе, хотя он не желал в этом сознаться и все еще старался подобрать какое-нибудь приемлемое объяснение.

— Пап, ну не смотри на меня так, — сказал Ян, и Илья почувствовал, что голос у мальчика болезненно дрогнул. — Я боюсь заплакать, а мне нельзя, я ведь уже большой.

— Я же тебе говорил, что этого не надо бояться. Сильный не тот, кто не плачет, а тот, кто не оглядывается на чужое мнение. А когда что-то болит, всегда лучше поплакать, чтобы не запускать болезнь, — ответил Илья и потрепал его волосы, отряхивая с них снежинки.

— Ничего, папа, все уже хорошо, просто я очень за тебя переживал. Мне все время казалось, что там какая-то страшная опасность, только ты мне ничего не хочешь рассказывать.

— Обещаю, что я тебе все расскажу, честное слово. Но чуть позже, когда уляжется, а сейчас надо просто приходить в себя. Я тебя ни за что теперь не оставлю.

— Ты рассчитался за Лену? — тихо и серьезно промолвил Ян.

— Конечно, и за нее, и за ее маму, твою бабушку, и за нас с тобой. И если бы не она, плохие люди навредили бы еще очень многим, так что теперь ты можешь ею гордиться.

— Я буду, — пообещал мальчик. — Только ты больше не исчезай так надолго, договорились?

— Договорились, воробушек мой! А все-таки как ты догадался? Только не говори, что ловил меня тут каждый вечер.

— Да не знаю, просто почувствовал. Будто меня кто-то в спину стукнул, не знаю как объяснить... А чего ты улыбаешься, папа? Я что-то не то сказал?

— Нет, хороший мой, все то, — сказал Илья. — Но все-таки будь осторожнее. Когда ты подрастешь, то сможешь ничего не бояться, но пока тебе надо меня слушаться, ладно?

— Идет! — весело отозвался Ян. — Слушай, пойдем уже, чего тут стоять! Ты же завтра заберешь меня домой?

— Конечно, завтра поедем! А сегодня позвоним бабушке, скажем, что все хорошо, а потом я буду тебя укладывать, поить кофе со сгущенкой и рассказывать сказки. Ты, наверное, по ним здорово соскучился?

— А вот не скажу, — улыбнулся Ян, хотя его голубые глаза предательски блеснули и сощурились, будто в них попала соринка. — Пап, я люблю тебя...

— И я тебя очень-очень люблю, и всегда буду рядом, — заверил Илья.

Во всем остальном он пока не был уверен, но перестал бояться. Ян доверчиво ухватился за руку отца и они пошли к надземному переходу, над которым расплывался сумрак цвета того самого сладкого кофе. А за его сводами под снежным пледом дремал старый суровый Суоменлахти, у которого стало лишь на одну тайну больше.