Неизбежный

ГЛАВА 5

ГРЭМ

У МЕНЯ БОЛЬШИЕ ГРЕБАНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.

Предполагается, что я должен притворяться телохранителем Эвы, а не напиваться и рассказывать ей, какая она потрясающая, пока мы одни на лестничной клетке.

Папа бы обосрался, если бы узнал. С другой стороны, я мог бы сказать, что просто выполняю его приказы, завоевывая доверие Эвы. В это он бы поверил.

Но правда в том, что она отвлекает меня больше всего на свете. Не спал всю ночь, думая о ней, когда следовало думать о настоящей причине, по которой я здесь.

Нужно вернуться в офис Монтальбано. Но сегодня утром проспал будильник и упустил свой шанс застать его до того, как он уйдет на работу, а это также означает, что упустил свой шанс получить еще одно приглашение к нему домой. Если бы вчера вечером я допоздна не выпивал с его дочерью, то был бы здесь достаточно рано.

Итак, сегодняшняя миссия состоит в том, чтобы сосредоточиться.

И не на Эве.

Как раз допиваю вторую чашку кофе, когда девушка с важным видом выходит в коридор. На ней короткое струящееся черное платье с крошечными красными розочками по всему телу. Гораздо более невинный и сдержанный наряд, чем обычно, но армейские ботинки и кожаная куртка придают ей ту остроту, к которой стремится девушка. Какой бы богатой ни была семья Эванджелины, она не выставляет это напоказ с помощью брендов и дизайнерских сумочек. Девушка задает свои собственные правила.

Ее дьявольская ухмылка на месте, как предполагалось. Без сомнения, Эва проснулась, чувствуя себя уязвимой после нашего вчерашнего разговора. Так что сегодня она вернулась к своему старому образу и нахальству.

Я бы сказал, что так лучше, но мне нравится та дерзкая самоуверенность, которую она излучает.

Очень нравится.

— Доброе утро, Здоровяк. Напряженный день. Надеюсь, я не слишком утомила тебя прошлой ночью.

— Не беспокойся обо мне.

Протягиваю ей латте, которое купил по дороге этим утром, и замечаю, как ее губы удивленно приоткрываются. Что-то подсказывает мне, что в этой большой, дорогой башне о ней заботятся, но никто по-настоящему. Девушка отмахивается от этого, говоря, что может сама о себе позаботиться, и права. Может. Не сомневаюсь.

Но Эва заслуживает большего.

Знаю, что не могу дать ей этого. Я был бы дураком, если бы думал, что смогу это сделать, находясь в нынешнем положении. Но нет ничего плохого в том, чтобы скрасить день девушки чашечкой кофе.

Верно?

В лифте Эванджелина надевает большие солнцезащитные очки. Прислоняемся к противоположным стенам, глядя друг на друга из-за темных рам. Ей нужно носить их почаще. Это единственное, что защищает меня от того взгляда, которым она посмотрела на меня прошлой ночью, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Взгляд, который заставляет думать, словно девушка видит во мне что-то такое, на что стоит обратить внимание.

Взор, который вызывает у меня желание открыть свой внутренний мир.

Когда смотрю в эти глаза, мне хочется схватить Эву и запечатлеть поцелуй на изящных губах.

Чего я абсолютно не могу сделать.

Как и сказал… У меня большие гребаные неприятности.

— ЧТО ПРОИЗОШЛО ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ? — Спрашивает Дианна. — Ты исчезла, а Доминик вернулся на вечеринку с огромным фингалом на лице.

Ухмыляюсь, радуясь, что оставила напоминание на лице этого придурка.

— Жаль, не могу сказать, что это от меня. — Эва тычет большим пальцем в мою сторону. — Здоровяк поставил его на место.

Взгляд Дианны перебегает с одного из нас на другого.

— Серьезно?

Девушка кивает, показывая карточку с местом.

— Думаю, нам следует пересадить миссис ДеАнджелис. Если оставим за четвертым столиком, она поссорится с миссис Бромли.

Дианна выхватывает карточку заведения из рук.

— Можешь посадить ее куда хочешь. Лучше расскажи, что произошло прошлой ночью!

Эва вздыхает и опускает плечи.

— Ничего не случилось, Ди. Доминик разинул рот, и мой телохранитель ударил его кулаком. Потом мы ушли. Тут и рассказывать-то нечего. А теперь, пожалуйста, не могли бы мы сосредоточиться на рассадке гостей? Я же говорила тебе, мне нужно, чтобы все было идеально на этом вечере.

— Все будет лучше всех. Тебе нужно расслабиться. Ты слишком сильно нагружаешь себя.

— Просто хочется дать этому благотворительному вечеру то, чего он заслуживает. Это получит широкую огласку и может помочь множеству людей во всем мире. Последнее, что мне нужно, это чтобы одна из этих заносчивых, титулованных женщин устроила сцену и испортила весь вечер.

Дианна растирает маленькие круги на спине Эвы.

— Знаю, как много значит для тебя эта благотворительность. Но ты делаешь все, что в твоих силах ради этого. Не можешь контролировать то, что делают эти женщины.

— Смогу, если рассажу их по правильным местам.

— Скорее всего, тебе стоит сделать перерыв. Ты планировала это все в течение нескольких месяцев. Когда в последний раз гуляла в парке? Раньше тебе нравилось ходить туда и делать наброски, пока Эрик рисовал.

Кто такой Эрик? Это уже второй раз, когда я слышу, как Дианна упоминает его имя.

Лицо Эвы каменеет, ее губы сжимаются в тонкую линию.

— Да, раньше мне нравилось ходить туда с Эриком. Вот почему я больше это не делаю.

Дианна колеблется, прежде чем склониться вперед.

— Просто потому, что он ушел, это не значит, что ты все еще не можешь заниматься этими вещами. Могу пойти с тобой, если хочешь.

— Нет, Ди. Я ценю твое предложение, но сейчас хочу сосредоточиться на этом событии.

— Но что произойдет, когда мероприятие закончится? — спрашивает подруга девушки. — Тогда на чем ты сосредоточишься?

— Кто ты, мой отец? — Брови Эвы опускаются еще ниже, кулаки сжимаются по бокам. — Мне не нужно это дерьмо прямо сейчас. Если ты не собираешься мне помогать, я сделаю это сама. Просто отстань от меня, Ди!

Дианна прикусывает нижнюю губу и делает несколько шагов назад, прежде чем развернуться и оставить Эву за столом одну.

Я отталкиваюсь от стены и подхожу к тому месту, где стоит Эва.

— Она просто переживает за тебя, как подруга, знаешь же. Ты не должна отталкивать ее вот так.

Эва поднимает руку ладонью ко мне.

— Избавь меня от психиатрии, Фрейд. Тебе платят за то, чтобы прикрывал мне спину, а не подслушивал мои разговоры. И сними солнцезащитные очки, ладно? В помещении! И выглядишь нелепо.

Опускаю голову, так что оказываюсь с ней нос к носу.

— Можешь оскорблять меня сколько угодно, но не отталкивай единственного друга, который у тебя есть. Похоже, она единственная, кому не наплевать, и если ты так к ней относишься, я не могу понять почему.

Поворачиваюсь и оставляю ее там с разинутым ртом, прежде чем девушка успеет выплюнуть еще немного яда. Ей явно больно, и Дианна задела за живое, упомянув об этом парне Эрике, но это не дает ей права огрызаться на всех вокруг.

Моя сестра преподала мне этот урок.

Я был в полном раздрае после смерти мамы. Злой на весь мир, извергающий ненависть на каждого, кто оказывался рядом. Если бы не моя сестра, не уверен, что смог бы самостоятельно выбраться из темноты. Я бы, наверное, закончил так же, как мой отец.

Если я уже не такой, как он.

Звоню Джен не так часто, как следовало бы. Прислоняюсь спиной к стене и достаю из кармана телефон, набирая номер Джен.

Из динамика доносится тоненький голосок моей племянницы.

— Привет, дядя Грэм

— Привет, Гвенни. Как твои дела?

— Все хорошо. Скучаю по тебе.

Усмехаюсь над ее шепелявостью.

— Я тоже скучаю по тебе. Ты потеряла еще один зуб?

— Да, у меня выпал верхний зуб! Тот, что побольше, который впереди.

— Он самый дорогой. Сколько тебе дала Зубная фея?

— Всего два доллара. Мама говорит, что Зубная фея мелочится. Наверное, у многих детей выпадают зубы, а у нее не хватает денег, чтобы заплатить за них. Дядя Грэм, зачем Зубной фее вообще нужны все наши зубы? Что она с ними делает?

— А что, по мнению твоей матери, она с ними делает?

— Она думает, что Зубная фея собирает их, чтобы построить себе замок. Но я считаю, это жутко. С чего бы ей хотеть жить в замке из зубов? Это не очень-то гигиенично.

Заливисто смеюсь, запрокидывая голову назад.

— Ты имеешь в виду санитарные условия. И ты права. Это не очень гигиенично. Думаю, твоя мама немного сходит с ума.

Она хихикает.

— Мамочка, дядя Грэм думает, что ты ку-ку.

— Скажи ему, что это взаимно, — говорит она, беря трубку. — Привет, братец. Мило с твоей стороны позвонить своей дорогой младшей сестре.

— Прости. Папа поручил мне важное дело, и у меня была напряженная неделя.

Джен вздыхает.

— Я бы хотела, чтобы ты нашел другую работу.

— Если бы мог найти ту, где платят лучше, я бы это сделал.

— Над каким делом сейчас работаешь?

Почесываю щетину на подбородке, неуверенный в том, как много мне следует говорить.

— Дело особой важности. Платят хорошо. Могу выслать тебе чек по почте в конце месяца.

Она молчит. Видимо, хочет сказать мне, что я не обязан посылать ей деньги, но знает, что они ей нужны. Поэтому вместо этого ничего не говорит.

— Давай пообедаем, когда закончу с этим делом, — говорю я. — Скучаю по тебе и Гвенни.

— Мы тоже скучаем, старший братик. Просто дай мне знать, как освободишься.

Когда я буду свободен.

Свободен от этой работы. Свободен от удушающей хватки отца. Я отсчитываю секунды, чтобы избавиться от всего этого. Мой взгляд скользит по Эве.

Но я не хочу избавляться от нее.

ЭВА

Я СЕГОДНЯ НЕ В НАСТРОЕНИИ КУДА-ТО ИДТИ.

Вместо этого планирую свидание с ежевечерним принятием ванны — роскошь, которую не считаю само собой разумеющейся.

За деньги счастья не купишь, но на них можно купить здоровенную ванну, в которой можно понежиться, когда жизнь становится тяжелой.

Я насыпаю половину пакетика английской соли и размешиваю ее ногой, прежде чем опуститься в горячую воду. В промежутке между планированием этого мероприятия и похмельем от текилы у меня раскалывается голова, а мышцы напряжены до предела.

Это также может быть как-то связано с моей ссорой с Дианной ранее, и еще больше от слов, которыми Грэм отругал меня.

Перешла все границы дозволенного с подругой. Признаю это и извинюсь перед ней завтра. Периодически мы ссоримся. Она задевает за живое слишком сильно, и я отстраняюсь. Мы дружим уже много лет. И проходим через подобное снова и снова.

Но Грэм не имел права вмешиваться в мои дела.

Неважно, насколько правдивы были его слова.

Я срываюсь, когда расстроена. Это защитная реакция. Но никто никогда не указывал на это. «Это же Эва», — говорят они. Люди называют меня сукой или твердолобой, и я не поправляю их. Так проще. Проще, чем объяснять им, почему все время такая злая. Проще, чем открыться и впустить их внутрь.

Никто не смеет вставать на моем пути. Никто меня не отчитывает. Но Грэм видит меня насквозь, как будто сделана из стекла, и он ставит меня на место.

Он начинает раздражать меня.

Я практикую глубокое дыхание и пытаюсь очистить разум, чтобы расслабиться. Но независимо от того, сколько раз начинаю все сначала, мои мысли продолжают возвращать меня к этим чертовым зеленым глазам и мужчине, которому они принадлежат.

В нем есть что-то такое, что привлекает мое внимание, и это нечто большее, чем выпуклые бицепсы и красивое лицо.

И пленительные нефритовые глаза, и волосы, достаточно густые, чтобы можно было их накрутить, и пухлые губы, ради которых отдала бы свою левую ногу, и…

Вы поняли смысл.

Грэм великолепен, но меня тянет к нему на более глубоком уровне.

Он не похож на людей из моего мира. Часто мне напоминают, что я тоже не такая, как эти люди. Не Дианна, как бы сильно ее ни любила. Даже мой собственный отец.

Эрик был моим человеком, но он бросил меня здесь одну.

Я знакома с Грэмом всего пару дней, но кажется, что знаю его гораздо дольше. Он видит меня так, как никто другой.

Может, мы родственные души. Эрику бы понравилась эта идея. Он всегда говорил, что все происходит не просто так. Может быть, причина, по которой на меня напали прошлой ночью, заключалась в том, чтобы привести Грэма в мою жизнь.

Не будь смешной.

Я чуть не смеюсь вслух над собой. Для Грэма я — работа. Ничего больше.

Но почему мне кажется, что это еще не все?

Я тяжело вздыхаю и отказываюсь от расслабления. Вытаскиваю пробку из слива и вылезаю из ванны. Надев спортивный костюм, позволяю волосам высохнуть естественными образом и выхожу в коридор.

— Эванджелина.

Отступаю на несколько шагов и просовываю голову в папин кабинет.

— Да?

Он улыбается, указывая на стул перед своим столом.

— Входи. Расскажи своему старику о своем дне.

Здорово. Бессмысленная светская беседа, как обычно. Я втаскиваю себя в комнату и плюхаюсь в кресло.

— Как продвигается мероприятие?

Пожимаю плечами.

— Неплохо.

Он вздыхает, снимает очки и кладет их на стол.

— Почему ты всегда усложняешь разговор?

— Почему ты делаешь акцент на такие незначительные темы для разговора?

Он откидывает голову назад.

— Я думал, это мероприятие важно для тебя.

— Благотворительность всегда важна для меня. Хочешь обсудить психическое здоровье, папа? Я вся во внимание. Пожалуйста, скажи, что ты думаешь о депрессии.

— Ты ведешь себя так, словно ты единственная, кто потерял Эрика.

— А ты, как будто его никогда не существовало.

Папа усмехается.

— Глупости.

— Правда? Оглянись вокруг. Ты убрал все его фотографии до единой. Маму я еще понимаю. Но Эрик? Он все еще твой сын, даже несмотря на то, что его больше нет. И все же ты отдал его вещи на хранение и избавился от каждой его частички, которая была в этом доме!

Папины брови сходятся вместе, и его рот открывается, но не издает ни звука.

— Ты даже не спросил меня, — говорю гораздо тише, чем раньше. — Ты не поинтересовался, хочу ли я что-нибудь из его вещей или что чувствовала, когда все это случилось. То, что чувствую сейчас. Ты никогда этого не делаешь.

Папины глаза наполняются слезами, когда он качает головой.

— Я… Мне жаль, Эванджелина. Не думал…

Встаю со стула.

— В этом-то и проблема. Ты не подумал. Думаешь только о себе.

После чего разворачиваюсь и ухожу, и папа не пытается меня остановить. Он продолжит и дальше чувствовать себя так, потому что ему недостаточно все равно, чтобы попытаться это исправить.

По пути на кухню я бросаю взгляд на входную дверь.

Что Грэм там делает?

Он голоден?

Ему стало скучно? О чем он думает?

Плевать.

Я достаю из холодильника все, что мне нужно, и складываю в хозяйственную сумку.

ГРЭМ

— ТЫ, БЛЯДЬ, С УМА СОШЛА?

Мой вопрос риторический. Я уверен, она сумасшедшая.

Эва сидит на краю крыши, свесив ноги над городом, который находится в 1396 метрах под нами.

С улыбкой на лице.

Потому что она сумасшедшая.

— Брось, Эва. Один порыв ветра, и ты слетишь с крыши.

— Тогда, думаю, хорошо, что сегодня ночью не ветрено.

Свирепо смотрю, а она улыбается.

— Здоровяк боится высоты. Никогда бы не подумала.

— Не боюсь высоты, — говорю я. — Боюсь, ты разобьешься насмерть.

— Я не упаду. Ты здесь, чтобы защитить меня, помнишь?

— Я телохранитель, а не супергерой.

Она протягивает ко мне руку.

— Просто посиди со мной тридцать секунд, и я спущусь.

— Не дождешься.

Она пожимает плечами и вскакивает на ноги, идя вдоль края здания, словно по натянутому канату.

Сердце в груди подскакивает к горлу.

— Эва, пожалуйста.

— Тридцать секунд — это все, что потребуется, чтобы я спустилась.

Моя челюсть сжимается, когда раздраженный вздох выходит из меня.

— Ладно.

Эва снова опускается вниз, оседлав крышу так, что только одна нога свисает с края. Она похлопывает по пространству перед собой, и сажусь лицом к ней.

— Ты пришла сюда одна?

— Иногда. Раньше приходила сюда со своим братом, — говорит она.

— У тебя есть брат?

— Был.

У меня сжимается грудь.

— Что случилось?

— Он покончил с собой в прошлом году.

О Боже. Вот кто такой Эрик.

— Эва, мне очень жаль.

Она пожимает плечами и смотрит вниз на всех людей, суетящихся на улицах внизу.

— Он обычно говорил, что страха не существует. Что его создал наш разум, и если мы позволяем ему управлять нами, то становимся пленниками внутри собственных тел. Он ничего не боялся. Даже смерти.

— Теперь я понимаю, откуда в тебе эта безрассудная жилка.

Она улыбается, настоящей искренней улыбкой, и что-то сжимает мое сердце. Даже в мешковатых спортивных штанах и толстовке с капюшоном, с влажными волосами она потрясающе красива.

— У меня есть правило: делать то, чего боюсь. Если я преодолею страх, тогда он больше не сможет контролировать меня.

Киваю.

— И это заставляет тебя чувствовать себя ближе к нему.

Ее улыбка исчезает, когда она смотрит мне в глаза.

— Ты знаешь меня всего пару дней, но, кажется, понимаешь лучше, чем люди, которые знали всю жизнь. Почему так?

— Дело не в количестве времени, которое ты проводишь с кем-то.

— Тогда в чем же?

— Все дело в качестве того времени, если действительно прислушиваешься к тому, что говорят люди, даже когда они вообще ничего не говорят. Ты тоже должна слушать молча. Именно тогда люди говорят больше всего.

Подбородок Эвы вытягивается.

— Я бы хотела послушать Эрика. Может быть, ты смог бы услышать то, чего не смогла услышать.

Я невольно протягиваю руку и обхватываю ладонями ее лицо.

— Здесь нет твоей вины, Эва. Ты лучше, чем кто-либо другой, знаешь, как мы пытаемся скрыть самые темные стороны самих себя, те части, которые нам слишком стыдно показывать людям.

— Что ты скрываешь, Грэм? Чего стыдишься?

Ее вопросы поразили меня, как удар под дых. Я тщательно подбираю слова, прежде чем ответить.

— Мне стыдно хотеть того, чего не должен.

— Например, что?

— Другой жизни. Начать все с чистого листа. Хоть раз в жизни сделать что-нибудь эгоистичное.

Мой взгляд падает на ее губы, и мне требуется вся сила воли, чтобы не притянуть их к себе.

— Хотеть тебя.

Черт, мне не следовало этого говорить.

— Почему ты не должен хотеть меня? — Ее голос едва слышен.

— Потому что я не могу дать тебе то, чего ты заслуживаешь.

— Что, если я скажу, что все, что ты можешь предложить, будет достаточно?

Она прикусывает нижнюю губу, в ее глазах появляется сожаление, как только слова слетают с ее губ.

Моя храбрая девочка.

Прежде чем успеваю остановить себя, я протягиваю руку и большим пальцем оттягиваю ее губу между зубами, скользя по пухлости. Как легко было бы поцеловать ее прямо сейчас. Эва ждет, когда я сделаю первый шаг. Вижу желание в ее глазах, как грудь поднимается и опускается между частыми вздохами. Она хочет этого так же сильно, как и я.

Но я не могу.

Не сейчас, когда действую за спиной девушки и ищу способы разрушить бизнес ее отца.

Еще одна вещь, которую мой отец разрушает во мне.

Моя рука падает на колени, где ей и положено оставаться.

— Ты заслуживаешь большего, чем просто достаточно, Эва. Никогда не соглашайся на меньшее, чем то, чего хочешь.

Она кивает, уголки ее рта опускаются.

— Ладно, Здоровяк. Твои тридцать секунд истекли. Давай спускаться.