Непогода

Глава 13

Следующие несколько дней проходят однообразно. Работы, к счастью, полно – только она и спасает меня от переменных приступов то самобичевания, то жалости к себе любимой. Вечера я провожу в съемной квартире, привыкая к новым обстоятельствам. Выходить из дома не хочется совершенно: погода ухудшается день ото дня, настроение отсутствует, собственно, как и силы на любой досуг.

Мне не хватает множества оставленных в квартире Антона вещей: от предметов одежды до любимых книг, – но я далеко не сразу решаюсь написать мужу. Видеться с ним так скоро не хочется. Я с удовольствием сутками напролет лежала бы в кровати под одеялом и спала, спала, спала… Лишь бы не сталкиваться с необходимостью продолжать начавшееся противостояние.

Надежда на то, что Антон добровольно даст мне развод, уже не отличается прежней непоколебимостью. Я постоянно вспоминаю его взгляды, тон, выражение лица: нет, он совершенно не планирует отпускать меня без боя, и пусть это неожиданно, но одновременно объяснимо.

Антон не любит, когда его планы на жизнь рушатся. Не любит беспорядка, неопределенности и неудач. Увлеченная своими чувствами, я не учла, что в его жизнь развод привнесет нежелательный хаос. И очень зря: не стоило себя тешить мыслью о легком расторжении нашего брака.

К борьбе и выяснению отношений я не готова, но, вероятно, обойтись без этого не выйдет: намек в тоне ответного сообщения Антона вполне прозрачен. Так что к визиту в наш общий дом я настраиваюсь изо всех сил.

С утра у меня занятия в институте, куда в последние дни я ходила, если честно, в несвойственном мне небрежном облике. В посредственных сериалах обычно очень любят показывать молодых светил науки как неряшливых, симпатичных «ботанов», однако меня уж точно нельзя записать в ряды милых красоток, которым и мешок из-под картошки к лицу.

Я долго училась выглядеть сносно без приложения грандиозных усилий; прежняя я, если и позволяла себе небрежность, то лишь хорошо продуманную и выверенную: спадающие у висков завитки волос, строгие рубашки с лишней расстегнутой пуговицей, свободные свитера идеального кроя – вроде бы просто, но подобный стиль мне шел.

Да и чувствую я себя увереннее, как правило, не в облегающем платье и туфлях на шпильке, а в привычной, не сковывающей движений одежде, всегда уместной в стенах института. За мои преподавательские годы там еще не находились сумасшедшие, готовые на каблуках в десять сантиметров стоять за кафедрой два академических часа без перерыва.

Мы с коллегами вообще, за исключением парочки выдающихся экземпляров, не склонны к мазохизму: не ставим студентам дедлайны за ночь до экзамена, не задаем по десять письменных работ за учебный модуль, не отправляем десятками на пересдачи и не грыземся по поводу и без оного. Заявиться в родную альма-матер без макияжа и с опухшими от слез и недостатка сна глазами я могу спокойно, чем последние дни и пользуюсь.

Предстать в таком же виде под светлы очи Антона я, однако, не посмею ни за что на свете. Не нужно даже практической проверки гипотезы, чтобы знать: он молчать не станет. Заметит и мое состояние, и правильно истолкует то в свое пользу: кто же будет рыдать ночами напролет, если действительно хочет развестись. Поэтому собиралась я так, словно впереди ждет свидание, а не очередной виток семейной ссоры, в течение которого нужно умудриться взять все нужные мне в жизни вещи.

Надела лучшие строгие, расклешенные книзу брюки черного цвета и золотистый ажурный свитер, на мой взгляд, обманчиво-невинный: при желании разглядеть обнаженное тело под ним – плевое дело. К счастью, в институте сейчас довольно холодно, и можно было накинуть на плечи палантин: и согреет, и укроет от внимательных студенческих взоров – я еще не выжила из ума, чтобы заявиться в аудиторию в неуместно откровенном наряде.

С прической было уже проще: накрутив волосы плойкой, я расчесала кудри и, сбрызнув укладочным спреем, сформировала небрежные, естественные волны. Ничего необычного: иногда мне удается добиться подобного эффекта и не намеренно: нужно всего лишь удачно закрутить на голове «шишку» и проносить ее подольше.

Я помню, в каком был восторге Антон, однажды шутки ради сдернувший с моих волос резинку и неожиданно получивший шанс полюбоваться на самую соблазнительную из доступных женщинам укладок, которую моя бабушка всегда именовала презрительной народной присказкой «я упала с сеновала». Во взрослом возрасте я только посмеивалась над этим названием, не видя в нем ничего плохого: известно, чем люди на сеновалах занимаются.

На макияж времени ушло столько, что подумать страшно. Злясь на саму себя, я продолжала рисовать «стрелки», которые и раньше получались у меня через раз, а сегодня не получались вовсе. С остальным тоже не ладилось: румяна казались то слишком яркими, то недостаточно сочными, тональный крем на лице отказывался сиять влажным блеском, тушь недостаточно удлиняла ресницы, а консиллер не скрывал синеву под глазами.

В конечном счете, раздосадованно покидав косметику в ванной комнате, я побежала в институт. Добиться представляемого в фантазии образа так и не удалось.

И вот, спустя почти семь часов, что минули с сегодняшнего утра, я на лифте поднимаюсь в квартиру Антона, нервно рассматривая собственное отражение в мутном, покрытом пылью зеркале и расстраиваюсь все больше, позабыв и о предстоящем разговоре, и о дальнейших перспективах, полностью сосредоточившись на неудовлетворительном внешнем виде: тушь местами осыпалась, глаза усталые и тусклые, на румяна нет и намека, а цвет лица удручающе далек от обещанного маркетологами тона «слоновой кости».

Именно такой, печальной, загруженной и недовольной собой, я и предстаю перед ждущим меня у распахнутой двери мужем.

– Привет, – говорит он первым и отступает, позволяя мне войти.

– Привет, – стараясь смотреть куда угодно, только не на мужа, вторю я на выдохе. – Надеюсь, я тебя ни от чего не отвлекла?

Мне и правда неудобно, что из-за отсутствия ключей и собственной непредусмотрительности (могла бы и заранее собрать вещи), Антону приходится тратить выходной на мои дела.

Мой вопрос остается висеть в тишине. Антон молчит.

Повернув ключ в двери, я оборачиваюсь и сразу натыкаюсь на напряженный, почти злой взгляд синих глаз. Антон хмурится; губы поджаты, руки спрятаны в карманах спортивных штанов, и вся его фигура словно окаменела за несколько последних секунд.

– Тебе куда-то нужно было, да? – Мой голос звучит нервно, а я сама начинаю суетиться, стараясь поскорее разуться и снять верхнюю одежду. – Можешь меня не ждать, я соберу все, а ключи потом отдам, например…

– С чего ты взяла? – роняет Антон безразлично, не удосужившись дослушать мои слова.

В два шага оказавшись рядом, он не очень-то бережно стягивает с меня пальто и снова отступает.

Я замираю в непонимании и потеряно наблюдаю за резкими, дергаными движениями мужа, занятого неравной борьбой с переполненным под завязку шкафом. Ума не комментировать происходящее и не предлагать свою помощь, мне хватает, хотя таким раздраженным я Антона, наверное, никогда и не видела… Если забыть вечер моего ухода.

Неуютная, обескураживающая неловкость заполняет пространство вокруг, окончательно лишая меня иллюзии безопасности в квартире, что еще недавно была моим единственным и, если уж честно, довольно милым сердцу, домом.

Собственником всегда был Антон, однако я не чувствовала себя квартиранткой на «птичьих правах», как в съемных жилищах. Мысль, что в этих стенах мне предстоит проводить годы, внушала удивительное умиротворение и тепло, как будто «заземляла». Я опрометчиво быстро к ней привыкла.

Теперь же квартира встречает меня иначе. Воздух слишком сух, стены давят, и каждый квадратный сантиметр словно отторгает меня, вопреки воспоминаниям о прожитых здесь месяцах и приложенной во время ремонта руке: вместе с Антоном мы часами выбирали и отделку, и мебель, текстиль и разные нужные и не слишком мелочи, контролировали рабочих и ездили по строительным магазинам.

Когда-то давно, когда я еще верила в то, что впереди меня ждет брак по любви, я пообещала себе, что в нашем с мужем жилье интерьер мы будем создавать совместно. Мне ужасно хотелось, чтобы не только я радовалась, возвращаясь домой, а потому: диван в гостиной должен быть удобным для каждого, а цвета настенных обоев и кафельной плитки в ванной комнате – приятными для всех членов семьи.

Помнится, Антон был удивлен, когда эта мысль прозвучала и совпала с его собственными соображениями. Иногда мне думалось, что именно в то знаменательное мгновение мы оба решили, что идеально друг другу подойдем и обо всем на свете сумеем договориться посредством компромисса.

Что ж, тем сейчас больнее принимать действительность, где больше не помогают слова, и дом, несмотря на отданные ему силы и мечты, всего лишь за пару суток стал чужим.

Наконец разместив мое пальто среди наших с ним курток и пуховиков, Антон задвигает створки шкафа. Пластмассовые колесики с приглушенным скрипом прокатываются по металлическим направляющим.

Я вздрагиваю. Шумно вздыхаю и потираю похолодевшие ладони, а поле делаю шаг вперед и едва не сталкиваюсь с внезапно отступившим в мою сторону Антоном. Теперь мы замираем оба. Между нами еще сантиметров десять—пятнадцать, но мне чудится, что куда меньше.

В груди и на подушечках пальцев поселяется болезненное, тянущее ощущение. Оно знакомо и привычно. Однако впервые потребность коснуться настолько остра и почти что нестерпима. Внутри меня зимним вихрем проносится паника, стоит лишь на секунду или две по-настоящему поверить, что контроль над желаниями потерян, – и отступает.

Ноги наполняет трясинистая тяжесть: ни стоять, ни идти невозможно, но и рухнуть прямо здесь не получится, – и за пару вздохов охватывает все тело.

Наверняка я продолжаю дышать, как ни в чем не бывало, но в голове мутный туман вместо мыслей. Я не могу сейчас говорить. Я не могу двигаться. Взгляд Антона – странный, не поддающийся истолкованию, – держит меня и не собирается отпускать.

– Вер… – начинает он, и меня почти трясет от просто и вместе с тем по-особенному сказанного обращения.

Сердце, взвившееся взволнованной птицей, трепещет в горле; дыхание сбивается. Я, стремясь отдалиться от мужа, испугано отступаю в сторону. Нужно скорее выйти из затягивающего нас в неизвестность омута, что развертывается у нас под ногами прямо сейчас.

– Я-я… – Из горла вырывается тихий, неуверенный лепет, молчать дальше кажется невозможным. – Я пойду собирать вещи. Там много всего. – Потупив взгляд, я протискиваюсь между неподвижным Антоном и стеной прихожей и со всех ног устремилась в спальню.

Гостиная пролетает перед глазами смазанным пятном. В ушах звенит кровь. Лишь захлопнув за спиной дверь, я останавливаюсь и жадно дышу. Мечущийся взгляд наконец застывает на нашей с Антоном кровати.

Скомканное одеяло и простынь лежат на его стороне постели, моя же как будто нетронута. Из-за полуоткрытых створок платяного шкафа торчит ткань платьев, на полу лежит наверняка случайно выпавшая из чемодана пара носков.

Нахмурившись, я совершенно машинально прохожу вперед. Руки сами застилают постель и любовно расправляют бежевое покрывало, подбирают с пола одежду, поправляют шторы. Вопреки собственным недавним словам, я не тороплюсь, заторможенно расхаживая по спальне, и не представляю, с чего начать.

Ко мне только в эти минуты приходит осознание, что вещей слишком много; я не унесу их одна при всем желании. Сама не знаю, почему заранее об этом не подумала. Делать, однако, нечего.

Воровато оглянувшись на дверь и убедившись, что Антон не последовал за мной, я немного успокаиваюсь. Мне вспоминается его странный, непонятный взгляд в прихожей. Не уверена, чтобы хоть раз в прошлом он так на меня смотрел.

Если быть честной, эта перемена в поведении мужа расшатывает мое и без того слабое равновесие, достигнутое за последние дни с большим трудом. Желание поскорее вернуться в свою съемную квартиру и забиться в самый укромный угол, в свою безбрежную гавань, нарастает с новой силой, и я трясу головой. Пора осуществлять цель своего визита.

Вытащив из небытия подкроватного ящика свой второй и последний, но на счастье, огромных размеров чемодан, мысленно я сосредоточенно сортирую вещи по спискам: одежда и обувь по сезону, косметика, лекарства – взять обязательно; десятки книг на полках стеллажа в гостиной, остальная одежда, кое-что из мелочей разных категорий – оформить доставкой.

Следующий час, в который я собираю чемодан, Антона не видно и не слышно. Отсутствие каких-либо звуков вне спальни настораживает, но выглянуть я пока не решаюсь. Неизвестно, чем закончится наше следующее столкновение. По крайней мере порожденная сегодняшними гляделками в прихожей тревога меня не покидает.

Неужели, размышляю я взволнованно несмотря на все данные себе же запреты, Антон планировал меня поцеловать? Но… зачем?

Может, мне не стоило сбегать? Может, если бы я помолчала еще парочку секунду, то…

Я резко закрываю чемодан и со злостью застегиваю «молнию». Хватит уже гадать и додумывать. У Антона, в конце концов, есть язык. Хотел бы что-то сказать – сказал бы. А превращаться в лужицу под его ногами от одного единственного взгляда я не стану.

Именно в это мгновение Антон решает войти в спальню. Без стука или вопроса.

Казалось бы, он в своем праве, но моя злость вспыхивает вновь. Мы ведь расстаемся, так какого черта он беспардонно врывается в комнату с закрытой дверью?

– Вера… – зовет Антон снова.

Я раздраженно фыркаю. Других слов у него не осталось?

– Что? – На него я упорного не смотрю, полностью сосредоточившись на возне с чересчур тяжелым чемоданом.

– Я… – Он громко вздыхает, а затем у меня за спиной раздаются его шаги. – Дай помогу, не надрывайся.

– Я сама! – Чемодан, следуя за дерганым рывком моей руки, слетает с кровати и с грохотом приземляются на паркет.

– Вер…

– Да что «Вера»? – не выдерживаю я и оборачиваюсь.

Антон, как мне и думалось, стоит всего в нескольких шагах. Злится. Я вижу: по глазам, по сжатым челюстям и напряженной позе.

– Давай поговорим нормально, – отвечает он, прилагая заметные усилия, чтобы не сорваться на грубость.

Теперь моя очередь вздыхать. Отпустив ручку пережившего мой краткий нервный приступ чемодана, я устало опускаюсь на кровать и потираю кончиками пальцев виски. На Антона я поглядываю каждые несколько секунд. Он молчит. И ждет.

– Ладно, – соглашаюсь я смиренно. Наверное, мне и правда нужно предоставить ему причины своего решения. А то что Антон именно их и затребует, я не сомневаюсь. – Давай. Что ты хочешь обсудить?

– Серьезно? – Он саркастично усмехается, но тут же берет себя в руке и продолжает уже ровнее: – Объясни мне, в чем дело. Я не понимаю. Я правда не понимаю, Вер, – последнее предложение он произносит с такой искренней растерянностью, что мне на секунду становится не по себе.

Спрятав от Антона взгляд, я принимаюсь говорить:

– Мы с тобой дали друг другу пробный год. Ты прав, все сложилось более чем удачно. По крайней мере внешне придраться не к чему. Я понимаю, почему тебя все устраивает, но мне… Мне это, как выяснилось, не подходит. – Я замолкаю, трусливо надеясь, что Антон додумает что-нибудь удовлетворительное без дальнейших объяснений, а значит, избавит меня от необходимости лгать.

– Что именно? – Конечно, везение не на моей стороне. Антон, как и всегда, умудряется уцепиться за самую суть.

– Брак без чувств, – как можно обыденнее отвечаю я. – Без любви.

– Мы же…

– Да, – обрываю я. – Мы именно об этом и договаривались, но, как оказалось, я все-таки хочу другого. Не могу я так, понимаешь? – Получается куда искреннее и пронзительнее, чем хотелось бы.

Мой взгляд бесконтрольно устремляется к Антону. Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу подтверждение собственной правоты: в них нет и намека на блеск триумфа.

– Вера…

– Ну? – говорю я нервно. В горле ворочается склизкий и горький ком слез. – Хочешь сказать, тебе есть чем крыть?

– Мы можем больше времени проводить вместе, – предлагает Антон неуверенно и без особого энтузиазма. – На свидания начнем ходить… – Варианты иссекают быстро, и он растерянно ерошит волосы на затылке. —Не знаю, что еще ты хочешь?

Мне горько и чуточку досадно: Антон попросту не понимает, о чем я говорила буквально минуту назад.

– Это не то, – качаю я головой и вяло улыбаюсь, чтобы скрасить свой отказ. – Мне не нужны одолжения и иллюзии. Это не то, – повторяю я тише.

В синих глазах читается раздраженное недоумение. Несложно догадаться, какие характеристики дает моим словам Антон в собственных мыслях.

Нерационально. Непрактично. Глупо.

С его точки зрения, ожидание любви и прочих эфемерных явлений – неоправданный каприз. Возможно, будь я в том же положении, что и он, то считала бы так же. Антон, однако, исходит из ошибочных оснований: я не меняю стабильность партнерского брака на погоню за призрачной мечтой. Я предпринимаю последнюю попытку спастись, но этого не объяснишь тому, кто никогда не любил.

Мне ведь и сейчас больно. Видеть эту квартиру. Находиться вместе с Антоном в нашей спальне. Чувствовать под ладонями выбранное мной же покрывало. Смотреть на мужа и осознавать, что сегодняшняя встреча – одна из последних.

По правде говоря, полного понимания того, что совсем скоро Антон исчезнет из моей жизни, еще нет. Разум делает правильные выводы, но сам отказывается в них верить. До сих пор кажется, что все не по-настоящему: и огромный, до отказа заполненный вещами чемодан, и открытое на ноутбуке со вчерашнего вечера онлайн-заявление о расторжении брака, и затаенная злость в глазах мужа – словно можно в любую секунду потрясти головой и безрадостный мираж развеется, возвращая меня в прошлую жизнь.

Антон шумно выдыхает воздух и, прикрыв веки, сжимает пальцами переносицу, как будто надеется, что наш разговор ему только чудится. Я молча жду его будущих слов. Одна часть меня жаждет узнать все, что он испытывает и все, что готов высказать, другая – мечтает поскорее сбежать.

– И ты серьезно готова все похерить ради непонятно чего? – спрашивает он устало и как будто смиренно. – Неужели бесперспективное ожидание лучше, чем… – он не договаривает, но обводит рукой и взглядом пространство вокруг, и нас самих.

– Я просто не могу по-другому. – Мой голос звучит виновато, пусть и виниться мне не за что.

Антон снова вздыхает. Морщится. Несколько секунд у него на скулах ходят желваки, и я, как завороженная, слежу за всеми эмоциями, какие могу выловить. К сожалению, ничего, кроме злой досады, мой муж не переживает, и быстро берет себя в руки.

– Ладно, – произносит он ровно. – Это твое решение. Я надеюсь, ты хорошо подумала, Вера. – От последней фразы веет холодом и язвительностью. – Потому что, если ты вдруг передумаешь спустя пару месяцев, то не надейся, что я буду ждать тебя, как принцесса в башне.

На миг я зажмуриваюсь от боли. Нет никакого секрета в том, что Антон сразу отправится на поиски моей замены, но знать умом и услышать, пропитаться этой пепельной истиной в действительности – не одно и то же. В груди едко жжет, но я растягиваю губы в вежливой улыбке и, кивнув, отвечаю:

– Конечно. Ты в своем праве.

– Окей.

Я встаю с кровати и берусь за ручку чемодана.

– Мне пора, – говорю я, чудом избежав вопросительной интонации: где-то глубоко-глубоко в душе маленькая романтичная дурочка, навсегда запомнившая самые идиотские сцены из голливудских мелодрам и сентиментальной литературы, даже сейчас ждет невозможного хэппи-энда.

Антон переводит взгляд с моего лица на чемодан и напряженно хмурится.

– Я тебя отвезу, – заявляет он вдруг.

– З-зачем? – Мне и правда неясно, чего ради ему понадобилось изображать из себя службу доставки и такси одновременно.

– Вера… – У Антона вырывается крайне грубое ругательство, и я с непривычки вздрагиваю: не помню, чтобы он прежде выражался при мне в подобном ключе. – Я, по-твоему, конченное чмо? Как ты попрешь чемодан? – выплевывает он вопрос за вопросом. – Ты сколько туда набила, килограмм тридцать?

– На такси… – отвечаю я тихо и невпопад.

Он фыркает.

– Ну конечно. Я ведь такой мудак, что попросить меня нельзя.

– Я такого не говорила! – возражаю я уже громче.

– Вот и отлично, – заявляет Антон неискренне и, в два шага оказавшись рядом, перехватывает у меня чемодан.

Кончики его пальцев на ничтожно-бесконечное мгновение задевают мою ладонь. Кажется, мы оба вздрагиваем. Неловко отводим взгляды – те, вопреки секундной растерянности, еще полны раздражения и, столкнувшись, тут же отлетают друг от друга, – и безмолвно выходим из спальни.

Впереди Антон тащит мой чемодан за ручку, да с таким усердием, что тот не касается колесиками пола. Я не спеша иду следом, не желая топтаться в тесном коридоре, как было часом раньше. Сердце колотится болезненно и тяжело, горло сдавливает, пока про я, украдкой посматривая по сторонам, мысленно прощаюсь с квартирой. Очень хочется плакать, но присутствие Антона помогает держать эмоции при себе.

Ничего, успокаиваю я себя, на машине до моего нового дома ехать недолго. А уж там, за закрытой дверью, я наконец постараюсь прорыдаться на год вперед.