Миллиарды слоёв фатина засасывают моё тело весом шестьдесят восемь килограммов и ростом сто шестьдесят пять сантиметров. Интересно, сколько женихов пропадает без вести в первую брачную ночь в попытках отыскать своих невест под этими бальными платьями Золушки.
Мои грудь и рёбра протестуют, когда это чудовище без бретелек требует их полной поддержки на следующие пять или даже больше часов. Длинные тёмные локоны собраны на одну сторону и каскадом спадают на плечо. Сладкий цветочный аромат моего букета из светло-розовых роз смешивается со свежим ароматом спрея для тела.
Стук в дверь отвлекает меня от унылого разглядывания своего отражения в зеркале.
— Входите, — говорю я.
— Ох, Сэм, ты выглядишь великолепно.
Сестра смотрит на меня, положив руку на сердце, а её поразительная радость просачивается в мою совесть, делая ей выговор при помощи сильной пощечины, состоящей из чувства вины.
Это мечта любой девочки: платье, красивый жених, ты в центре внимания. Но есть несколько уникумов, у которых просто отсутствует ген, отвечающий за мечтания. И к этой редкой и особой группе отношусь я.
— Спасибо, Эйвери, — бормочу я, встречаясь с её голубыми глазами, которые уже на мокром месте.
— Как я хочу, чтобы мама была здесь, — замечает она хмуро.
Слова Эйвери уносят меня на несколько лет назад. Не скажу, что те же самые слова не проносились у меня в голове сегодня, но Эйвери повторяет это постоянно.
«Как я хочу, чтобы мама смотрела этот фильм с нами».
«Как я хочу, чтобы мама попробовала этот замечательный суп».
«Как я хочу, чтобы мама услышала эту песню».
Я понимаю её. Правда, понимаю. Эйвери на два года младше меня, но иногда мне кажется, что на десять. До сих пор она всё ещё напоминает мне об утрате восьмилетней давности, о своей маме — о нашей маме. Хрупкие воспоминания о чувстве зависимости от мамы теперь только крупинки песка, тускнеющие в песочных часах моего разума.
Схватив обеими руками кучу фатина, я приподнимаю подол платья и поворачиваюсь к ней.
— Она здесь, я сейчас смотрю на неё.
Длинные белокурые, как у Барби, локоны Эйвери и светло-голубые глаза имеют такое поразительное сходство с нашей мамой, что это греет мне душу и заставляет улыбаться.
— Ох, Сидни! — слёзы текут из её глаз, и она подходит ко мне, чтобы обнять, выглядя при этом такой по-детски хрупкой.
Чёрт! Эйвери называет меня по имени, только когда хочет, чтобы её обняли.
— Ой-ой-ой… — я протягиваю руки, чтобы она не приближалась ко мне. — Белое платье, белая фата, отойди от невесты.
Эйвери резко останавливается. На её лице, лишённом эмоций, появляется нежная улыбка, она трет уголки глаз подушечками пальцев.
— Прости. Просто ты всегда знаешь, как сказать подходящие слова в нужный момент, — говорит она, поигрывая своей бриллиантовой серьгой в виде капельки.
Я протягиваю ей руку, она смотрит на неё в течение секунды, а затем сжимает. Пожимая её руку в ответ, я окидываю взглядом эти голубые глаза, губы и причёску, из которой выбились несколько светлых прядей, элегантно обрамляющих её лицо. Не скажу этого вслух, но я тоже об этом думаю. Боже, я скучаю по тебе, мама.
— Ты хорошо выглядишь, младшая сестрёнка, — шепчу я.
Огромная улыбка во весь рот затрагивает теперь и её глаза.
— Спасибо. Мне нравится моё платье.
Отпустив мою руку, Эйвери кружится в своём бледно-фиолетовом платье-русалке, сделанном из тафты.
— Конечно, оно должно тебе нравиться, ты же выбрала его, — бормочу я и не получаю никакого ответа.
— Как там девочка с букетом? — спрашиваю я, вскинув бровь.
— Охотится в церкови на дружка, у которого находятся кольца… или наоборот, — отвечает она, пожав плечами.
Снова передвинувшись к зеркалу, я делаю глубокий вдох и с облегчением выдыхаю.
— Пойду, посмотрю, как там твой жених, — Эйвери открывает дверь, но останавливается и поворачивается ко мне с ободряющей улыбкой.
— Он и есть тот самый, Сэм. Красивый, добрый… и, Боже мой, он так сильно любит тебя. Это судьба.
Дверь со щелчком закрывается. Судьба. Слово эхом отдается в воздухе. А существует ли на самом деле такая вещь как судьба?