Несомненно ты

ГЛАВА 26

Выходные ещё никогда не тянулись так долго. Мне серьёзно нужна помощь психиатра.

После ужина Лотнер и Эмма быстро уезжают домой, а Оушен уже в девять часов ложится спать. У Дэйна, однако, игривое настроение. Как у кота. Какая-то часть меня задумывается над тем, не укусил ли его какой-нибудь кот, и теперь он заразился кошачьим вирусом, подобно Питеру Паркеру, которого укусил паук. Всё время, пока я мою посуду, он постоянно трётся об меня, утыкается носом мне в шею и облизывает. Его язык сухой… как у кота. Серьёзно. А когда он урчит от удовольствия, это действительно похоже на мурчание. И я чуть в обморок не падаю от шока, когда смотрю на Дэйна и вижу, как он облизывает ладонь. Я думаю: «Чёрт возьми! Он умывается». Но затем до меня доходит, что у него на руке осталась глазурь от пирожного Оушен.

Я схожу с ума. Лотнер снова появляется в моей жизни самым ужасным способом, который только можно придумать. Я не могу выбросить его из головы. Когда Дэйн избавляется от своего пугающего кошачьего образа, то превращается в собаку в постели. Он ещё больше облизывает меня, но это не сексуальные облизывания. После них хочется пойти и умыться. Такое ощущение у меня появляется после упоминания о докторе Браун и от «поцелуев» Сворли. Должно быть, перед тем как прийти в спальню, Дэйн выпил воды, потому что его сухой язык превратился в гладкую, слюнявую, покрытую смазкой, лопату. Его руки кажутся мне наждачной бумагой, от которой по коже бегут мурашки, от каждого его прикосновения. Увеличивающаяся, но не такая большая, как у Лотнера, эрекция в его боксерах грубо трётся о моё бедро, пока он сжимает мою ногу и ласкает грудь. Даже мои соски напуганы, потому что спрятались, словно черепахи, и не хотят твердеть. Я молча лежу в постели, моё тело безжизненное, словно у трупа. Это продолжается до тех пор, пока Дэйн не спрашивает, в чём дело. И машинально следует ответ, который, клянусь, я никогда до этого не использовала в постели. Это отчаянная мольба: «У меня болит голова».

Попивая чай в ожидании, пока проснётся Оушен и вернётся с пробежки Дэйн, я начинаю смотреть на вещи иначе. Прошлой ночью он использовал те же самые движения, что и всегда, начиная с нашего первого секса. Но Лотнер проник мне в голову. Я даже пытаюсь представить его, занимающегося сексом с Эммой, надеясь, что во мне проснётся злость, и я захочу Дэйна, как это было, когда я увидела их в парке. Но ничего не работает.

— Доброе утро, солнце. Как голова? — бодро спрашивает Дэйн, отпуская Сворли с поводка.

— Уже намного лучше, спасибо, — улыбаюсь я.

— Когда будут эти примерки или что там запланировано?

Я пожимаю плечами.

— Точно не знаю. Они ещё не звонили.

— А это только поход для девочек или мы все туда идём?

— Этого я тоже ещё не знаю, — отвечаю я, делая глоток чая. — Эмма хочет взять с собой Оушен и только Оушен, чтобы они с Лотнером могли отвезти её к его будущему тестю на бранч завтра. Что думаешь по этому поводу?

Дэйн жадно выпивает всю воду, а затем вытирает губы тыльной стороной ладони.

— Я знаю доктора Кейна. Он отличный человек. Тут уж как ты захочешь, но я бы не стал так сильно волноваться, только если ты совсем не доверяешь Лотнеру.

— Дело не в доверии. Оушен такая маленькая, я не хочу, чтобы она испугалась.

— Она абсолютно мамина дочка, но я думаю, что с ней всё будет в порядке. Возможно, это хорошая идея отпустить её на несколько часов, прежде чем они решат забрать её с собой на выходные в Лос-Анджелес.

Я резко поднимаю голову.

— Почему ты сказал это? Они говорили тебе что-то?

Дэйн выбрасывает пустую бутылку в мусор.

— Пока ты играла с собаками, а Лотнер качал Оушен, Эмма упомянула о возможности забрать к себе Оушен на следующие выходные. Она считает, что нужно провести с ней как можно больше времени перед свадьбой, чтобы, когда они вернутся из медового месяца, не начинать знакомиться с ней заново.

Мой мозг кричит «только через мой труп», но вслух я этого не говорю.

— Был только один день и одно посещение. Пока ещё я не могу давать никаких обещаний.

Почти в десять утра мне звонит Лотнер. Дэйн нашёл дерьмовое оправдание, чтобы не идти с нами, что-то там насчёт протечки крана на заднем дворе. Но чтобы не прослыть некоммуникабельным человеком, он предлагает снова встретиться за ужином в итальянском ресторане, расположенном около студенческого городка.

Поездка в Сан-Франциско в салон платьев проходит без происшествий. Эмма постоянно говорит о своём новом дизайне сайтов и о свадьбе.

— Мэггз! — вскликивает Эмма, когда мы входим в шикарный магазин.

Высокая худая дама подходит и обнимает её. Ей, вероятно, около сорока, блондинка с короткими волосами.

— Дорогая, — здоровается она с ней в своём «я такая заносчивая» духе.

— Хочу тебя познакомить с Оушен, — Эмма берёт её за руку, и я нехотя отпускаю её. — Это дочь Лотнера.

Мэггз осматривает её с ног до головы и улыбается настолько, насколько ей позволяет её обколотое ботоксом лицо.

— Оу, какая ты кнопочка, — и щелкает Оушен по носу кончиком своего акрилового ногтя. — Пойдём, снимем с тебя мерки и подберём идеальное платье.

Я иду за ними, но Эмма поворачивается ко мне.

— С ней всё будет в порядке. Если хочешь, можешь подождать снаружи.

Ни за что, блин!

Оушен улыбается, глаза светятся. Она такая девочка в отличие от своей мамы. И все эти кружевные, атласные и тюлевые платья, что окружают её, включают в ней режим принцессы. Честно говоря, я не хочу помогать со свадьбой Лотнера и Эммы, но когда меня разлучают с моей дочерью, я начинаю беситься.

— На другой стороне улицы есть кофейня. Занимайтесь своими делами, а потом приходите туда, когда закончите, — Лотнер пытается утихомирить ситуацию, пока мой гнев не вырвался наружу.

Посмотрев на Оушен ещё раз, я наклоняюсь и целую её.

— Люблю тебя. Я буду прямо через дорогу, хорошо?

Она кивает и идёт за Эммой вглубь магазина.

Я разворачиваюсь и смотрю на Лотнера, не сумев скрыть своё нахмуренное выражение лица.

Он открывает дверь и жестом предлагает мне выйти.

— С ней всё будет нормально, — бормочет он, пока мы переходим улицу.

Я разворачиваюсь сразу же, как только мы переходим через дорогу.

— Не смей! Не смей мне говорить этого. Ты знаешь её всего лишь две грёбаные секунды. Понятно, что ты пока не можешь этого уяснить, но чем дальше я от неё, тем мне сложнее дышать. Так что только попробуй заставить меня чувствовать будто моё беспокойство за неё — это какая-то чрезмерная реакция. Понял?

Он выставляет руки перед собой.

— Понял.

Я прохожу мимо него, и он успевает подойти, чтобы открыть дверь кофейни.

— И, кстати, кто же виноват в том, что я знаю свою дочь «грёбаные две секунды»? — заявляет он мне на ухо низким хрипловатым голосом, когда я вхожу внутрь.

— Спроси Клэр, или тебе пришлось официально разорвать все связи с ней, когда ты решил перейти на сторону моногамии с Эммой? — шиплю я сквозь зубы, а затем фальшиво улыбаюсь баристе, стоящей за стойкой.

— Что могу вам предложить? — улыбается она мне в ответ.

— Маленькую чашку зелёного чая, пожалуйста, — прошу я и кладу десять долларов на прилавок. — И всё что он там захочет.

Я не жду сдачу или пока Лотнер сделает свой заказ, а просто ухожу в поисках столика, садясь в итоге возле окна.

Он приносит наши напитки и суёт обратно мои десять баксов. Я закатываю глаза.

— В чём твоя проблема с Клэр? — спрашивает он, в его голосе слышится толика отвращения, пока он снимает крышку с кофе.

Я смеюсь.

— Ты имеешь в виду, помимо того факта, что ты даже и месяца не прождав после моего отъезда, начал трахаться с ней?

Он косится на меня.

— О чём ты, чёрт возьми, говоришь?

— Я тебе уже рассказывала. Клэр… у тебя дома… — я выгибаю бровь, ожидая хоть какой-то вспышки просветления в его голове, — …в одном полотенце.

Он качает головой, и я не могу поверить, что он ведёт себя так, будто не понимает, о чём я.

— 23 июля 2011 года. Девять вечера. Я только что сошла с самолёта после двенадцатичасового перелёта из Парижа — беременная, которую чертовски сильно тошнит. Я сразу же приехала на такси к тебе домой.

Он всё ещё выглядит сбитым с толку. Я вздыхаю и продолжаю.

— Твой «ФоРаннер» был там… следовательно, и ты был там. У меня ушли все силы на то, чтобы постучать в твою дверь. А затем… она появилась на пороге. Её голое мокрое тело было обёрнуто в одно из твоих банных полотенец. И она сказала, что я опоздала, — я отворачиваюсь к окну и смотрю на проезжающие мимо машины. Мне всё ещё больно вспоминать тот день.

— Господи, Сидни… я… я не спал с ней.

Меня бесит то, что спустя столько времени он не может просто быть честным со мной.

— Меня там не было…

Я резко поднимаю голову.

— Твоя машина стояла там!

— Да, но МЕНЯ там не было!

Он повышает голос, и мы оба оглядываемся по сторонам, чтобы посмотреть, не пялятся ли на нас люди.

— У Клэр что-то случилось с водопроводом в квартире, а сантехник мог прийти только на следующий день. Поэтому я ей сказал, что она может принять душ у меня, ПОКА Я УХОДИЛ НА ПРОБЕЖКУ! — его голос уже не такой громкий, но тон, которым он это произносит, всё ещё жёсткий.

Я качаю головой. Это уже не имеет никакого смысла. Или имеет. Она хотела, чтобы я подумала, что между ними что-то есть? Или я сама пришла к такому выводу?

— Что она сказала после этого? — спрашивает он.

— После чего? — шепчу я, в голове туман.

— После «ты опоздала»?

Я не могу перестать качать головой.

— Я… я не помню. Мне было так плохо. Я выбежала из здания, меня начало тошнить снова и снова. А затем я… Боже, я рухнула на асфальт и начала плакать. Я не могла остановиться… я не могла прекратить свои рыдания. Было ощущение, будто… я умираю.

Лотнер ставит локти на стол, упершись лбом в ладони. Его голос дрожит.

— Мне так жаль… Я не знал, что ты… — он поднимает голову, голубые ирисы, полные слёз, ударяют в самое сердце. — … Ты вернулась?

Я думаю, что это вопрос, но он говорит это с таким недоверием, что я сомневаюсь в этом.

— Я вернулась, — шепчу я.

— Мамочка! — зовёт меня Оушен, когда звенит колокольчик, висящий на входной двери.

Она запрыгивает мне на колени и крепко обнимает. Лотнер откашливается и вытирает глаза.

— Малыш, выглядишь так, будто только что плакал, — сразу же разоблачает его Эмма.

Он снова откашливается.

— Кофе не в то горло попал.

Она обнимает его руку и наклоняется, чтобы поцеловать.

— Бедный малыш.

Он первым отстраняется от неё.

— Чем займёмся теперь?

— Запарк! — довольно громко кричит Оушен, потому что на нас начинают оглядываться люди.

Мы все смеёмся.

— Кто-то надоумил тебя на это, — говорю я, пощекотав её шею своим носом.

Эмма поднимает руку.

— Виновна.

— Зоопарк так зоопарк, — объявляет Лотнер и поднимается.

— Наверное, нужно взять на прокат коляску, — думаю вслух я, вылезая из машины. — Если бы я знала, что мы закончим прогулку здесь, то взяла бы нашу из дома.

— Чепуха, — отвечает Лотнер и, поднимая Оушен, сажает её на свои широкие плечи.

Она счастливо визжит. Я не могу скрыть улыбку, которая появляется на моём лице. Видеть их вместе — это, по крайней мере, половина той мечты, которая сбылась. Иду за ними к входу, и реальность снова бьёт мне по лицу. Эмма обнимает Лотнера за талию и засовывает руку ему в задний карман. Теперь нас четверо, и я как бы не должна чувствовать себя, словно третий лишний, но так оно и есть.

— Что хочешь увидеть сначала? — спрашивает Лотнер у Оушен, когда мы проходим через ворота.

— Запарк! — кричит она, схватившись за его уши, как за ручки.

— Хорошо, я выберу, — смеётся он, держа её ноги.

Спустя два часа мы успеваем посмотреть всех основных представителей дикой природы. Мы мало разговариваем на взрослые темы, потому что здесь ради Оушен. Покупая перекусить, мы идём на игровую площадку.

Лотнер удивляет меня, достав упаковку салфеток из кармана и вытирая руки Оушен прежде, чем она начинает есть крендель.

Он замечает мой изумлённый взгляд.

— Что?

— Ничего, — отвечаю я, улыбнувшись, и отвожу взгляд.

Оушен быстро делает три укуса и бежит играть с другими детьми.

— Дэйн не очень хорошо себя чувствует, — вру я, — из-за того, что пропускает сегодняшнюю прогулку. Поэтому предлагает поужинать сегодня в каком-нибудь итальянском ресторанчике около студенческого городка.

Лотнер смотрит на Эмму. Она пожимает плечами и кивает, соглашаясь.

— Хорошо, — он улыбается мне.

— Ты уже думала насчёт завтрашнего бранча? — спрашивает Эмма.

Я не отрываю глаз от Оушен; она уже в третий раз скатывается по горке.

— Если она согласна поехать, то тогда согласна и я.

— Отлично! Позвоню, скажу папе об этом, — говорит Эмма и вытаскивает телефон из сумки.

Лотнер дотрагивается до моей ноги под столом. Я поворачиваюсь.

— Спасибо, — шепчет он.

Я киваю, но не нахожу сил улыбнуться ему в ответ. Он и понятия не имеет, как это сложно будет завтра смотреть на то, как они втроём отъезжают от нашей подъездной дорожки.

— Раньше я всё время приходил сюда, — заявляет Лотнер, когда мы размещаемся в итальянском ресторане, который выбрал Дэйн. — Они подают лучшую курицу по-тоскански.

— Пата, — хлопает в ладоши Оушен, когда Дэйн сажает её на стул.

— Да, паста, твоя любимая, милая, — я протягиваю ей несколько карандашей и раскраску.

Официантка приносит напитки и принимает наши заказы. Лотнер берёт за руку Оушен и водит ею по бумаге, а она смеётся, будто её щекочут. Короткий разговор о нашем походе в зоопарк заполняет неловкую тишину, пока мы ждём еду.

— Пата! — вскликивает Оушен.

— Шшш… да, паста, — смеюсь я, пока режу для неё спагетти.

— Тебе нравится паста? — улыбается ей Лотнер.

Она воодушевлённо кивает.

— Я ем пату, — она загребает немного пасты ложкой и кладёт себе в рот, несколько кусочков прилипают к подбородку.

— Потеряла немного, — Лотнер наклоняется и прижимает губы к её подбородку, собирая прилипшие спагетти.

Она смеётся, и я чувствую, как снова и снова начинаю влюбляться в него, но в этот раз это Папочка Лотнер. Прошла всего неделя, но уже видно обожание в его глазах… и в её тоже.

— Вы уезжаете обратно в Лос-Анджелес завтра после бранча? — спрашивает Дэйн.

— Да, мне ещё нужно решить несколько дел до понедельника, — отвечает Лотнер между укусами.

— Ты хотел поговорить с ними насчёт следующих выходных? — Эмма смотрит на Лотнера и выгибает бровь.

Он вытирает рот салфеткой и проглатывает остатки пищи. Но прежде чем он успевает хоть что-то сказать, Эмма продолжает.

— Так как, кажется, всё идёт очень хорошо… и, ну, мы все обожаем Оушен, мы бы хотели попросить о том, чтобы она могла остаться у нас на следующие выходные. Ну, знаете, поддержать эту связь. Я имею в виду, что если вы пока не можете относиться к этой идее спокойно до того, как наши адвокаты полностью не оформят всё в письменном виде…

— Воу… — я качаю головой. — О чём ты говоришь? — сердце бьётся где-то в горле, кровь приливает к лицу.

— Ничего… это не то, о чём ты… — начинает Лотнер.

Резко отодвигая стул, я вскакиваю, и он падает у меня за спиной.

— Нет… нет… — качаю я головой в знак протеста. — Ты обещал… — я смотрю на Лотнера, а затем бросаю салфетку на стол и пулей вылетаю из ресторана.

Мой мир рушится. Он играл со мной, заставил поверить ему. Теперь мне придётся бороться за то, чтобы Оушен осталась в стороне от этих судебных разбирательств. Мне становится нечем дышать. Быстро убегаю из ресторана, и мне чертовски не хватает воздуха. Один мучительный вдох за другим. Споткнувшись, я заворачиваю в переулок. Привалившись к стене какого-то здания, я сползаю вниз и цепляюсь руками за волосы.

— Нет… — плачу я.

Что-то не так. Мне нечем дышать. Должно быть, вот так и ощущается паническая атака.

— Сид… — голос Лотнера пугает меня. Он склоняется надо мной.

— Нет… — кричу я, рванув к нему, и бью его со всей силы, как только могу. — Ты обещал, — рыдаю я. — Ненавижу тебя!

Он хватает меня за руки и прижимает их к моей груди, пришпиливая спиной к стене.

— О… она… она моя! — я пытаюсь вдохнуть хоть немного воздуха, но кажется, будто его нет, словно я не могу дышать.

— Шшш… успокойся, Сид, — его голос нежный и твёрдый одновременно, но я не покупаюсь на это. Мне понятно, что он играет со мной, чтобы заполучить то, что ему нужно.

— Я… не могу… ды… дышать…

— Успокойся. Медленно сделай глубокий вдох, Сидни. Почувствуй каждую часть своего тела. Начни с пальцев на ногах. Ты можешь ими двигать?

— Пошёл… вон! — я пытаюсь оттолкнуть его. — Она… мо… моя.

— Успокойся, малышка. Я не собираюсь забирать её у тебя.

— Не… назы… вай… меня… т… так…

И его рот прижимается к моему. Поцелуй жесткий и требовательный. Я пытаюсь его оттолкнуть, а затем снова чувствую свои пальцы, ноги, руки. Наконец-то я могу жадно вдохнуть воздух через нос, а мои лёгкие могут принять его. Наши языки снова воссоединяются. Проходит слишком много времени с тех пор. Он вдыхает в меня жизнь, а мне даже не хочется его останавливать. Руки Лотнера ослабляют хватку на моих руках, и мне удаётся прижать ладони к его щекам.

Я ненавижу его.

Я люблю его.

Я нуждаюсь в нём.

Я хочу его.

А затем он замедляется и в итоге отпускает меня.

В его глазах я вижу мгновенное сожаление о содеянном, и ко мне приходит осознание… Я не могу его получить. Он больше не мой.

— Я не забираю у тебя Оушен, понятно? — шепчет он, проводя пальцем по моей мокрой от слёз щеке.

— Тогда почему Эмма сказала…

Он качает головой и на миг прикрывает глаза.

— Я был расстроен. В ту ночь, после того как я узнал о дочери, я пришёл домой очень злой и сказал те вещи, которые бы не стоило говорить. Эмма решила, что в связи с такими обстоятельствам, я должен нанять адвоката, и в ту ночь я думал точно так же, — он сглатывает, и я вижу болезненное выражение на его лице. — Но теперь всё изменилось. Я вижу то, как она смотрит на тебя, как нуждается в тебе. Никаких адвокатов. Мы справимся с этим сами, хорошо?

— Зачем ты меня поцеловал? — шепчу я.

Он делает шаг назад и, опуская голову, засовывает руки в передние карманы.

— Чтобы успокоить тебя. Мне… мне жаль. Я не должен был.

Отказ. Это отвратительная, тошнотворная и ужасная боль. Я снова делаю нормальный вдох, а затем также выдыхаю. Невозможно сделать хоть что-то в этой ситуации, кроме как добавить этот случай в список «Сто и одна причина, почему Сидни облажалась», с которым я отправлюсь на своё лечение, как только разберусь с графиком работы. Я иду в сторону ресторана, но Лотнер хватает меня за руку.

— Что насчёт завтра? Можно Оушен…

Я выдергиваю руку из его хватки.

— Да, вы можете забрать её завтра утром, — я маскирую свою боль под злобным тоном, которым произношу эти слова.

Лотнер стоит, ссутулившись, в позе побеждённого, но мне плевать. Мне нет дела до этого. Мне станет только больней, если впущу всё это в себя.