Обреченная на счастье

Глава 13 Каникулы

А дальше ничего не было. То есть много впечатлений — мало толку. Ничего такого, что застряло бы в памяти на всю жизнь. Я окончила школу и уехала в Ленинград. Поступила в Политех. Поселилась в общежитии. Было весело, жизнь кружилась вокруг меня, и я отбивалась от воспоминания о том, что дома в шкафу у меня хранится символ царской власти, так и не отданный кому следует.

Зимой родители неожиданно выслали мне денег, и я прилетела в Ташкент совсем другой Ал: повзрослевшей и немного разочарованной обилием скучных технических наук, которые мне приходилось теперь изучать. Я хотела преподнести родителям сюрприз и не сообщила им, в какой день приеду. С замиранием сердца я подошла к родной двери и позвонила. Мама открыла дверь и расплакалась от счастья. Мы расцеловались с ней на пороге, и она потащила меня в комнаты.

Свой дом я не узнала. По стенам висели ковры, на столах стояли вазы цветного стекла, переполненные разными фруктами. Старый диван был обит роскошным бархатным сюзане, где по черному фону извивались прихотливые узоры растительного происхождения. Навстречу мне вышел папа. По щекам у него разливался румянец, он бодро двигался и радостно гудел на весь дом мое имя на разные лады. Самое смешное, что на нем был чапан, а на журнальном столике стояли раскрытые нарды.

Я не переставала удивляться этим разительным переменам, а родители смеялись, как молодые, и наперебой рассказывали мне, что папа, оказывается, наконец выздоровел и теперь работает старшим преподавателем в Институте иностранных языков около дома. Мама тоже туда устроилась на полставки, а подрабатывает, давая школьникам уроки английского.

— Просто отбоя от них нет, — смеялась она. — Столько желающих вдруг оказалось! Ко мне запись — до начала следующей пятилетки.

Я слушала их и удивлялась, насколько все переменилось здесь за полгода моего отсутствия. Мама кормила меня виноградом, папа принес какие-то новые книги, требуя, чтобы я обязательно их прочитала.

— Мама, вы теперь хорошо зарабатываете?

— Очень хорошо, — сказала она, — можешь теперь не волноваться — все у тебя будет.

Я совсем растерялась. В последние годы мои родители так редко улыбались, что я и позабыла о тех временах, когда мы жили весело и беззаботно. А теперь мама и папа такие молодые, такие счастливые. Это казалось чудом. И тут мой взгляд упал на странное растение, спускающееся со стены.

Сердце мое подпрыгнуло так высоко, словно пыталось выскочить. Я даже приложила руки к груди, чтобы поймать его на тот случай, если оно все-таки сделает это. Это была черная лиана. Такие «цветочки» не растут на каждом шагу и не продаются в магазинах. Я знаю только одно место в мире, где они обитают.

— Мама, что это?

— Это — лиана. Красивая, правда? — с гордостью объявила мама. — Ты что, испугалась?

— Да нет. А откуда она?

Родители переглянулись.

— Наш знакомый привез, — сказала мама.

— Какой знакомый?

— О, это удивительная история! — И отец принялся рассказывать, с чего начались все эти радостные перемены в их жизни.

Я уехала в Ленинград сразу же после выпускного вечера. На следующий день. Родители мои, которые так настаивали, чтобы я поехала именно туда, не учли, как трудно им будет перенести разлуку со мной. Неделю они прожили в тоске и печали. А на следующей неделе раздался звонок в дверь. Мама открыла и с удивлением обнаружила перед собой молодого человека, который радостно улыбался и что-то говорил по-узбекски. Из-под мышки у него выглядывала голова живого здоровенного гуся, а рядом стояло несколько тюков. Молодой человек обеими руками пожимал мамины руки, раскланивался, пытаясь не упустить загоготавшего при этом гуся. Потом он сунул гуся ей и стал заносить в дом вещи.

Мама ничего не успела сказать, как он уже направился прямиком к папе и радостно обнимался с ним. Папа сначала решил, что это какой-то мамин студент, а мама — что папин бывший сослуживец. Они вели себя вежливо, периодически пытаясь вставить слово в речевой поток пришельца, но тот все говорил и говорил.

И пока он все говорил, а мама держала злополучного гуся, стараясь упредить его попытки ущипнуть ее за подбородок, молодой человек распаковывал вещи. Сначала он достал большой полиэтиленовый пакет с пловом, показывая маме в сторону кухни и с помощью причмокиваний объясняя, как это необыкновенно вкусно. Потом на столе оказались несколько лепешек, зелень, курага, чернослив, мед, бутылка кумыса. Из другого тюка вынырнули огромный, сказочной красоты лаган с хворостом и самсой, трехлитровая банка с изюмом. Папе загадочный гость набросил на плечи чапан тот самый, в котором он теперь расхаживал по квартире, — а маме всучил увесистый отрез хан-атласа. Потом он достал маленькую глиняную вазочку ручной работы, покрытую глазурью, поставил ее на стол и осторожно вложил туда веточку с хлопковой коробочкой.

Затем молодой человек, не переставая говорить, снял обувь, надел домашние тапочки и вынул огромную доску для игры в нарды. Остальные тюки, в которых оказались самый отборный рис, баранина, чай, душица, арахис и еще черт те что, он отнес на кухню.

Из всего, что он говорил, мама с папой поняли только, что зовут юношу Бахалим, и папа попытался прояснить странную ситуацию. Оказалось, что Бахалим немного знал русский язык и на вопросы папы отвечал, что он — их родственник и приехал учиться на киномеханика. Хочет поступить на заочный, потому что недавно женился и не желает оставлять свою молодую жену одну надолго. Папа спросил его, откуда он прибыл, и тот сказал, что из Согдианы.

На этом месте я поперхнулась виноградом, который мне все это время прилежно скармливала мама, и родители долго хлопали меня по спине. В результате у меня на глазах выступили слезы, и они отнесли это за счет моей неосторожности при глотании.

Мама с папой пытались объяснить молодому человеку, что он, очевидно, ошибся адресом, потому что у них нет родственников ни в какой Согдиане. Бахалим повертел головой направо-налево и задумался. Но вдруг словно что-то вспомнил («Как будто что-то увидел на стене!» — сказала мама) и стал уверять их, что ошибаются они. В подтверждение своих слов он даже показал им листочек, где черным по белому был написан их адрес, имена и фамилия.

Молодой человек просил их не волноваться, уверяя, что он приехал совсем ненадолго — недели на две. Родителям моим он понравился, а увидев листочек со своими именами, они стали думать и гадать, кто же из их многочисленных воронежских родственников мог осесть в поселке со странным названием Согдиана. И мама даже припомнила одну из тетушек, которая жила в Чарджоу, а потом куда-то пропала. «Наверно, он женился на внучке тети Розы», — задумчиво сказала она и пошла разогревать дивный плов, привезенный нежданным гостем.

По окончании первой части удивительной истории мама позвала меня на кухню, где от чугунного казана столбом шел пар. Она засыпала рис, закрыла будущий плов крышкой и обложила подушками сверху.

— Бахалим научил, — сказала она гордо.

Чтобы лучше ориентироваться в этой новой жизни семьи, я решила принять холодный душ. Мама побежала в комнату доставать мне лучшее полотенце, а я отправилась за ней через зал, и снова мой взгляд остановился на черной лиане, спускающейся со стены. Еще я вспомнила слова мамы о том, что Бахалим, когда они с папой уговаривали его поверить, что он не туда попал, «увидел что-то на стене». Мама сказала это в шутку, понятно. Но я, обведя глазами комнату, поняла, что именно он увидел.

На одной из стен красовалась фотография выпускницы Ал, которую родители повесили в день моего отъезда. Я вспомнила, какими они тогда были замученными и несчастными, и с благодарностью вспоминала Бахалима — жениха, а теперь уже мужа Зумы. Что это был именно он, я поняла где-то в середине рассказа. Поняла и расстроилась. Я надеялась, что это окажется Ол. Но — нет. Надежда моя не оправдалась.

Стоя под холодным душем как вкопанная и наблюдая, как по моему телу ползают мурашки, я лихорадочно думала. Чего ради Бахалим явился в Ташкент? На первый взгляд все было ясно: он собирался учиться на киномеханика. Кто послал подарки? Тоже понятно — Зума, наверно. Может быть, она так ничего и не поняла. Не поняла, что я не собираюсь выходить замуж за Ола, и по-прежнему считает меня его невестой. Это объясняло непонятное родителям упование Бахалима на родство. Он имел в виду — будущее родство. Тут я похолодела, несмотря на то что вода лилась из душа ледяная и холодеть было уже некуда.

А вдруг Бахалим все рассказал им? Вдруг они все знают? Он ведь прожил здесь целые две недели, времени для бесед было достаточно. Я добавила теплой воды и начала постепенно оттаивать. Вместе с телом оттаивали и мои мысли. Нет, если бы все было так, родители сразу бы сказали мне об этом. Они не стали бы принимать не принадлежавшие им подарки. В этом вопросе они у меня очень щепетильны. Значит, они ничего не знают? И думают, что Бахалим женился на внучке потерянной в Средней Азии тетушки из Воронежа. Замечательно! Пусть кто угодно раскрывает им глаза на правду, но не я! Клянусь — не я!

Немножко посиневшая, я выползла наконец из ванной комнаты и столкнулась с мамой, несущей из кухни огромный лаган плова, который благоухал на всю квартиру. «Как тогда у Зумы», — вспомнила я опять и задумалась.

Родители радовались, что я вернулась, хотя и ненадолго, в родной дом. Мы даже выпили немножко рубинового домашнего вина, которое папа сделал сам из винограда и персиков. Вкус у него был потрясающий.

— Еще бы, — живо откликнулся папа на мою похвалу, — это ведь Зума фрукты прислала…

Я опять закашлялась, и родители снова бросились с двух сторон хлопать меня по спине.

— Вот что значит студенческая жизнь впроголодь! Небось всухомятку питаешься!

— Мы теперь тебе помогать будем. В прошлом месяце со всеми долгами рассчитались, теперь займемся твоим благополучием.

— У Зумы там свой сад, — щебетала дальше мама. У нее теперь была такая манера разговаривать. Голос ее стал легким, воздушным и порхал, как птичка над столом.

— Где там? — спросила я, похолодев.

— Как где? Мы ведь тебе говорили — в Согдиане.

Мама сказала это так, словно Согдиана — обычный таджикский аул, затерянный где-то в горах, а потому не обозначенный ни на одной карте.

— А Зумрад — она что, тоже сюда приезжала? — нервно спросила я.

— Нет, — сообщил папа, — но мы ее уже пригласили. Обещала обязательно быть.

— Когда? — спросила я и приложила массу усилий, чтобы снова не поперхнуться.

— Недели через полторы, — ответил папа. — Надеемся, ты еще будешь здесь.

— Я точно не знаю, когда занятия начинаются, — соврала я на всякий случай. — Мне нужно через недельку позвонить подружке.

— А разве у вас занятия не с первого февраля, как у всех? — изумился папа.

— В принципе — да. — Я лихорадочно соображала, что бы такое еще придумать. — Но у нас должна быть коротенькая практика перед занятиями.

— Вот тебе и Ленинград, — возмутилась мама. — Первокурсникам отдохнуть не дадут.

— На пенсии отдыхать будут, — отрезал папа. — Пусть учатся, пока силы есть.

— Нет, — сказала мама. — Мне кажется, я только сейчас жить начинаю. Знаете, была бы моя воля, я бы всех молодых людей на пенсию отправила.

Папа засмеялся:

— Вам, женщинам, только волю дай! — сказал он, и мне почудились в этой фразе интонации совсем другого народа.

— Нет, действительно. Помнишь, нам с тобой в молодости всегда времени не хватало: жить, любить, дочку растить. Вот тогда и надо давать людям пенсию. Они свое отлюбят, детей вырастят до тех пор, пока не нужны им станут…

— Мама! — сказала я обиженно.

Но она махнула рукой, мол, не в том смысле понимаешь, и продолжала:

— Поживут всласть, а потом у них такая охота к работе проснется… Вот тогда и работать нужно. Посмотрите, с какими слезами пенсионеры на заслуженный отдых выходят. У нас в военном столе работала женщина. Приехала сюда в блокаду из Ленинграда. И всю жизнь провела с военными билетами. Ей семьдесят пять исполнилось. На пенсию провожаем, а она чуть не плачет, бедная. Семьи у нее нет, вся жизнь в работе прошла. Вот так.

— Ну, мать, дочь приехала, а ты о грустном, — сказал папа после небольшой паузы, неодобрительно покачав головой.

— Действительно, — спохватилась мама. — Лучше мы тебе про Бахалима расскажем. Эта история гораздо веселее.

И они снова наперебой принялись рассказывать о чудесах, не прекращающихся в их доме с момента моего отъезда.

Бахалима поселили в моей комнате, которая стояла теперь пустой. Он повесил там ковер, вытащив его из одного из привезенных многочисленных тюков. Мама решила, что он свой собственный ковер повсюду таскает, чтобы дом вспоминать. Каково же было ее изумление, когда, уезжая, он объяснил, что ковер вовсе не забыл, а тоже привез им в подарок.

— Он и про тебя спрашивал, — сказала мама.

— Что? — Я старательно держала себя в руках.

История была мне рассказана еще не полностью, и в моей голове роились тысячи предположений относительно того, грустный или радостный будет у нее конец. Я нервничала. Могла в любой момент то ли расплакаться, то ли рассмеяться. Хорошо, что родители списали такое мое настроение на радость от встречи и от разительных перемен, которые претерпела наша семья, и ни о чем не спрашивали.

— Он смотрел на твою фотографию — кстати, Ал, ты заметила, какая ты там красавица? Нет? Ну в жизни ты, разумеется, еще лучше. Так заметила? Я портрет попросила подретушировать, знаешь, они так здорово это сделали, ты на нем прямо как живая! Так вот, он смотрел на фото и говорит: «Ах, красивая у вас какая дочка! Просто королева Согдианы!» Мы тебя теперь так и зовем — «королева Согдианы».

Мне это тоже странным не показалось. В моей голове постоянно происходил процесс сложения. Я все время складывала два и два, а потом еще два и два. Теперь мне казалось, что именно я принесла счастье своим родителям. Хорошо, что когда-то у меня порвались босоножки и я не пошла на танцы. Просто удивительно, как одно маленькое происшествие может повлиять на долгие годы твоей жизни.

Гуся, которого привез Бахалим, привязали за лапку и пустили расхаживать по маленькому балкончику. Гусь гоготал, хлопал крыльями, но улететь не мог, поэтому жирел не по дням, а по часам. По утрам Бахалим пропадал в своем техникуме — готовился к вступительным экзаменам. А по вечерам возвращался с целой охапкой цветов и огромной авоськой продуктов.

— Представляешь, — смеялась мама, — две недели жил и каждый день заявлялся с букетом. Причем ни разу не принес одни и те же цветы. Сначала были розы: белые, красные, желтые, розовые. Потом — гладиолусы, гвоздики, бухарские гвоздики, пионы, астры, хризантемы. Где он их только находил, такие цветы!

Бахалим сам готовил. Мама пыталась его упредить, но он вежливо выпроваживал ее с кухни, надевал фартук и стряпал такие вкусности, которые моим родителям многие годы даже не снились. Потом они ужинали, и он до полуночи играл с папой в нарды.

— Папа так пристрастился к этой игре, — сообщила мама, — что, когда Бахалим уехал, научил меня, и мы теперь по вечерам…

Она посмотрела на него, как провинившаяся школьница, и они дружно засмеялись.

Однажды вечером папа ужинать не стал и в нарды потом играть тоже не стал. Бахалим заволновался: что такое он сделал не так, чем хозяина обидел? И маме пришлось рассказать ему о всех папиных болезнях, о которых даже я, родная дочка, толком не знала. Он внимательно слушал и качал головой, а мама, которая никогда ни с кем не откровенничала о своих неприятностях, жаловалась совершенно чужому человеку на судьбу, на болезни, на жизнь. Бахалим выслушал ее молча, но понимание и сочувствие светились в его взгляде. И вот тогда произошло настоящее чудо.

— Еще одно? — Я сбилась со счета.

— О! Такого мы еще не видели.

В ближайшие выходные Бахалим предупредил родителей, чтобы не ждали его. Мол, еще к одним родственникам нужно заглянуть, соскучились там. Пропал он ровно на два дня. А на третий явился. И не один. За ним, а точнее, впереди него, важно шествовал старик с длиннющей белой бородой.

Тут мне опять показалось, что я стою под холодным душем. Губы мои были так плотно сжаты, что, наверно, посинели, но уже темнело, а свет никто зажечь не догадался, поэтому все перемены моего лица оставались для родителей тайной.

Старик важно вошел в комнату и взглянул на маму. Бахалим вел себя с ним почти подобострастно и показывал маме знаками, чтобы она поклонилась. Но мою маму так просто не возьмешь: будет она кланяться всяким незнакомым старцам. Однако легкий поклон из уважения к возрасту вошедшего она все-таки отвесила. Старик удостоил ее кивка своей белой головы и прямиком отправился в комнату, где постанывал на кровати отец. Мама с Бахалимом хотели было пойти за ним, но он сдвинул брови так, что они остановились, и закрыл за собой дверь.

Отец почти не обратил внимания на вошедшего, потому что покалывания в боку переходили в острую, едва переносимую боль. Он бы, может быть, совсем не заметил посетителя, но тот вдруг громко и протяжно запел какую-то восточную заунывную мелодию. Голос у него оказался молодым и сильным. Отец повернулся на голос и опешил: перед ним стоял не просто старик, а «просто какая-то коронованная особа»: величественный взгляд, царская осанка.

— И ты знаешь, — смущенно говорил отец, — мне на минуточку даже показалось, что на голове его блеснула корона. А потом я неожиданно уснул, и мне снилось, что мы с этим царственным старцем пьем чай в райском саду. Вокруг нас — черная ночь, звезды усыпали небо, и то там, то здесь мелькают люди, приносящие пиалы с чаем, фрукты, убирающие что-то лишнее со стола. Правда, одежда на них была немного странная — старинная, что ли.

— Вот-вот, — вмешалась мама. — Он мне этот сон уже раз двести во всех подробностях рассказывал. А что ему еще рассказывать? Он ведь ничего не помнит. Старик пришел, а он уснул и проспал до тех пор, пока старец не удалился столь же величавой походкой, оставив нам на память свою черную лиану.

— Знаешь, — задумчиво сказал отец, — может быть, он меня загипнотизировал? Ведь неспроста же я уснул и проспал чуть ли не двадцать часов кряду. Мама испугалась даже. Говорит, я во сне метался, то в пот меня бросало, то руки и ноги леденели. Она даже хотела «скорую помощь» вызвать. Бахалим ее чуть ли не за руки держал, когда я наконец очнулся. Зато веришь или нет, но с тех пор у меня ни разу ничего не болело.

— По дереву постучи, — притворно-визгливо потребовала мама. — Этот старик у них там вроде лекаря или шамана. Пришел, запел — и все прошло.

— Да, да, — заспешил папа на тот случай, если я вздумаю ему не поверить. — Я через две недели прошел полное обследование у всех врачей. Ничего они у меня не обнаружили. Говорят, даже следа не осталось от всех моих болячек, представляешь?

В комнате к этому времени уже стояла почти полная темнота, и тут мама сообщила, что мечтает поскорее увидеть Зуму. Теперь, в феврале, у Бахалима сессия и он должен приехать к ним в гости вместе со своей женой. Я с шумом выдохнула воздух, и мама тоже вздохнула, как ей показалось, со мной за компанию, и принялась рассказывать дальше.

Как только Бахалим уехал, в нашу дверь снова позвонили. К всеобщему удивлению, это оказался декан одного из факультетов Института иностранных языков, построенного недавно около нашего дома. Он вежливо извинился за непрошеный визит и сказал, что пришел с деловым предложением, которое непременно заинтересует папу. Он предложил ему вести два курса на своем факультете и ставку старшего преподавателя. Отец был на седьмом небе от счастья. На следующий день зазвонил телефон. Мама сняла трубку.

— Я слушаю!

На том конце провода уверенно назвали ее фамилию и имя отчество.

— Да, это я, — сказала она.

Тогда голос сразу приобрел оттенок просительности и стал чуть заискивающим. Звонила женщина, мать десятиклассника, который собирался поступать в Институт иностранных языков. Английский ее отпрыска оставлял желать лучшего, и она умоляла мою маму «сделать из ребенка человека». Мама очень удивилась этому звонку, но согласилась помочь. Мою маму вообще очень легко разжалобить, а помогать — это ее любимое занятие. Теперь, когда папа выздоровел и пропадал на работе большую часть дня, ей стало одиноко одной, и она с радостью взяла ученика.

Мальчик оказался весьма толковым и через месяц уже восполнил все пробелы в своих знаниях. Его мать появилась на последнем занятии, долго благодарила мою маму и упросила ее помочь дочери ее подруги — восьмикласснице, у которой по английскому стояла слабенькая тройка. Мама опять согласилась. После ухода женщины она обнаружила на телефонном столике конверт, в котором оказалась приличная сумма денег и записка, гласящая, что это плата за уроки.

Вторая ученица была не такая способная, но через два месяца занятий у нее в четверти уже стояла твердая четверка, а ее родители перестали глотать валидол, заглядывая в ее дневник.

С тех пор телефон звонил не умолкая, и мама, не в силах позаниматься со всеми желающими сразу, стала записывать их в очередь. Но когда очередь перевалила за декабрь текущего года, мама стала подумывать о том, чтобы организовать курсы при институте. Там ей пошли навстречу, и она вела теперь три группы, в каждую из которых записала по десять человек. Однако с самыми «трудными» учениками приходилось заниматься индивидуально, поэтому она продолжала давать домашние уроки три раза в неделю.

Так мои родители нашли работу, то есть работа нашла их. Им, правда, показалось странным, что сам декан факультета ходит по домам и приглашает преподавателей на работу. Но они пребывали в такой эйфории, что уже не обращали внимания на подобные сказочные повороты. Они сами жили теперь в сказке. И похоже, им там нравилось.