Обреченная на счастье

20

Минутная стрелка обежала как минимум полкруга, пока мы снова обрели способность разговаривать.

— Хорошо, скажу тебе честно. Сначала мне казалось, что твой Клим просто сбрендил от такой женщины, как ты. Что могучая страсть толкает его на эти, мягко говоря, не очень красивые поступки. Хотя, задумайся, если бы он тебе тоже нравился, то вы сейчас уже стали бы счастливейшими новобрачными, а Верка плясала бы на вашей свадьбе цыганочку.

Я поморщилась. Он проверил на всякий случай мою реакцию, внимательно заглянув в лицо, и удовлетворенно продолжал:

— Но мой брат узнал не только фамилию твоего друга, но и еще кое-что. Интересными мне показались две детали. Первое — никакой он не торговец, а адвокат.

— Как ты?

— Не совсем. Агентство, в котором он работает, — крупнейшее в городе. Но он там мелкая сошка. Причем бесперспективная.

Я молчала и выжидательно смотрела на Федора. Он разглядывал меня, снова проверяя эффект, произведенный сказанным.

— А теперь приготовься, Серафима, к главному. Несколько дней назад он развелся с женой.

Эта новость меня окончательно добила. Я вдруг почувствовала, что очень устала от новостей и хочу спать.

— Ну что ты молчишь? Как тебе это? — не унимался Федор.

— Да никак, чушь какая-то — и все! А дети у него есть? — на всякий случай поинтересовалась я.

— Двое.

— Здорово. Жил человек, была у него семья, дети, хорошая работа и полный достаток. Пришел он как-то в ветлечебницу с собачкой своих знакомых, встретил ничего собой не представляющую медсестру Симу и решил жениться на ней во что бы то ни стало. Ладно еще, если бы я была похожа на Синди Кроуфорд или наповал разила суперинтеллектом. Так ведь нет! Но он, несмотря на это, решил разрушить свою жизнь и жениться на мне даже вопреки моему желанию. Бред!

— Правильно. Не хватает какого-то очень важного звена. Ум, красота — это все хорошо. Но что у тебя есть еще?

— У меня и этого-то нет.

— Погоди, Серафима. Я сейчас имею в виду что-нибудь материальное.

— Вот. — Я описала руками в воздухе что-то вроде большого яблока. — Квартира.

— Не то. Счет в банке?

— Ну о чем ты говоришь?!

— Мало ли, может быть, от родителей что-то осталось.

— Только квартира, мебель. Это все, клянусь тебе.

— Ты не хочешь сказать мне правду?

— Какую?

— Меня настораживает настойчивость этого твоего жениха. Честно говоря, я за тебя немного боюсь.

— Перестань, ну что со мной может случиться?

— Не знаю. Не знаю, что и думать. Может быть, ты стала невольной свидетельницей чего-нибудь очень серьезного? Или тебя втянули в какую-нибудь организацию? Секту? Или ты знакома с кем-нибудь из влиятельных людей?

— Так. — Мне это порядком надоело. — Давай прекратим этот совершенно бессмысленный разговор.

— И ты ничего мне не скажешь? — Федор, кажется, так и не поверил мне.

— Мне нечего сказать!

Он молча походил по комнате, покурил на кухне, а вернувшись, сказал:

— Ну хорошо. Я, пожалуй, поеду.

— Ты обиделся? — Я поймала его руку и попыталась заглянуть в глаза.

В этот момент во мне всколыхнулись все страхи одновременно, но самым страшным теперь было потерять его. Даже нет, не потерять, а что он вот так откроет сейчас дверь и уйдет. Теперь, когда я привыкла не расставаться с ним. За два последних дня я так привыкла к этому, словно мы прожили вместе лет десять и ни разу не расставались. Один из сиамских близнецов бодро предлагал произвести операцию по разделению, а другого от одних его слов пронизывали судороги страшной боли.

— Серафима, ты только ничего не говори мне сейчас, ладно? Вот я отвечу тебе, пойду, а ты, оставшись одна, подумай об этом. И потом — не навеки же я тебя оставляю. Завтра на работе встретимся ровно в десять. Заранее приглашаю тебя на ужин. Но сейчас… Мне кажется, ты что-то скрываешь.

Я попыталась замотать головой, прервать его, но он поднял палец вверх, словно напоминая, о чем он попросил меня в самом начале, и я не посмела.

— Мне кажется, что ты не до конца искренна со мной. Я понимаю, каждый человек имеет полное право на личные секреты, и не собираюсь выступать в роли Джека Потрошителя твоих тайн. Но задумайся о том, что тебе, может быть, угрожает серьезная опасность. Задумайся и реши, что для тебя важнее: хранить свои секреты или уберечься от этой угрозы. Все, Серафима. Я пошел. До завтра.

Я обещала не перебивать его, но всем своим видом пыталась показать, что он ошибается. Что у меня нет и не было никаких тайн, что я даже не знаю, что это такое. Это было ужасно несправедливо, что он не верит мне. И когда он развернулся лицом к двери и открыл ее, я была обижена до глубины души.

Дверь захлопнулась, а я так и осталась стоять в коридоре. Значит, он меня бросил. Вот как. И за что? За то, что ему показалось, будто я неискренна. Но ведь это ему только показалось! Но он решил, что меня за это следует наказать, — и ушел. То, что произошло сейчас между нами, было похоже на ссору. Я никогда раньше ни с кем не ссорилась. Почему же стою посреди коридора и злюсь на человека, который мне дороже всех на свете?

В конце концов я решила: раз так — ну и пусть. Это было самое гениальное решение, которое неудачники принимают по пять раз на дню, и я быстро поняла, что мне оно больше не подходит. Во мне просыпалось женское коварство, так много лет остававшееся невостребованным. Я чувствовала, что Федор далеко от меня не уйдет. Я даже на расстоянии ощущала свою власть над ним. А раз так, значит, я сумею заставить его пожалеть о том, что он оставил меня сегодня одну. Я постелила постель и легла.

Первое, что я решила сделать, — это опоздать завтра на работу. Ну, скажем, минут на пятнадцать. Пусть поволнуется. А потом? Потом я буду улыбаться всем клиентам мужского пола без разбора. Пусть попляшет! А во время перерыва ускользну на улицу, объявив, что есть одно дело. Я перевела стрелки будильника на пятнадцать минут, мысленно представляла себе реакцию Федора и злорадствовала.

В самый разгар энергичного строительства мстительных планов в голову мне пришла мысль: за что? Что он мне сделал такого? И я расплакалась, уронив голову на подушку. За то, что меня нельзя было оставлять одну. Я так люблю его, мне так одиноко теперь.

Облегчив душу слезами, я причитала, проваливаясь в сон: «Мне так холодно в этом большом мире. Тили-там, мне негде преклонить свою бедную голову. Минуты, проведенные в разлуке, старят на годы. Когда ты вернешься, я буду старухой. Слышишь? Тили-там, сгорбленной, седой старухой…»