Одинокие женщины

Глава 17

Утром в понедельник Диана уединилась у себя в кабинете, заперев дверь и отключив телефон. Перед ней лежал чистый блокнот.

Посредине страницы она провела линию, деля ее на две колонки: «за» и «против». Справа, та, что «против», была до половины заполнена ее четким, ровным почерком. Левая оставалась пустой.

Этому приему она научилась у отца и прибегала к нему всякий раз, когда надо было навести порядок в чековой книжке, составить планы на будущее или список покупок.

Том Саммерфильд был невероятно удачливым человеком. Наследник одной из самых почтенных бостонских семей, он с рождения был наделен не только общественным статусом и богатством, еще во время учения в Гарварде стало ясно, что он вполне достоин звания финансового гения. «Палец в рот не клади», — говорили про него на Стейт-стрит. Он же сам предпочитал определение: «Строгий, но справедливый».

Женился он на молоденькой («неравный брак») дочери рыжеволосого доктора из Вэлтема. С самого начала Фрэнсис Саммерфильд отдавала себе отчет в том, что ей привалило незаслуженное счастье, и приложила все силы к тому, чтобы уяснить, что принято и чего не принято в высших слоях общества настоящих янки. Прежде всего, конечно, она освоила местный акцент. И была принята в ряды бостонской элиты.

— В тебе больше королевского, чем в самом короле, — говаривал ее супруг, на что она отвечала:

— Мы должны соблюдать условности, милый. Я делаю это ради клана.

Как бы там ни было, они являлись явно счастливой парой, и в доме на Ореховых холмах царили покой и уют. А из трех чудесных отпрысков Тома Саммерфильда (два мальчика и девочка) Диана была любимицей. От матери ей досталась огненная шевелюра (увы, без потрясающей способности вживаться в общество), а от отца — идеально правильное лицо и острый ум. Том обожал ее до безумия, хотя постоянно одергивал себя, стараясь уделять поровну родительского внимания всем троим.

— Итак, принцесса, — наставлял он Диану, — когда вырастешь, сможешь делать все, что тебе заблагорассудится. И стать тем, кем заблагорассудится. Не давай себя одурачить тем, кто готов отпихнуть тебя на второе место только потому, что ты девочка. Ты не меньше значишь как личность, чем братья. А потому не забывай: тебя достоин лишь лучший из лучших!

Тому Саммерфильду палец в рот не клади.

Диана просмотрела правую колонку — «против»:

Разница в возрасте.

Разница в вероисповедании.

Разница в происхождении.

Разница в национальности.

Разница в положении.

Разница в перспективах на будущее.

И так можно писать до бесконечности. Тяжело вздохнув, она оттолкнула блокнот подальше.

Ее до глубины души потрясло сделанное Аврамом предложение. Вчера утром они валялись в постели, посреди крошек от пирожного и изжеванных листов свежего выпуска «Таймс», наслаждаясь «шмузингом» (так Аврам называл милую, ни к чему не обязывающую болтовню, в которой был непревзойденным мастером), друг другом и всем миром, когда грянул гром.

— Через пару месяцев я, пожалуй, кончу учебу, — заявил он. — С кузеном я уже посоветовался насчет работы, и к июню он придержит для меня место — конечно, вряд ли такое, что я смогу прокормить жену, но, слава Богу, наверняка смогу прокормиться сам. И полагаю, что ты все равно не захочешь бросать на полпути карьеру. Значит, уже сейчас мы могли бы всерьез обдумать условия нашей свадьбы и даже попытаться спланировать семью.

— Но… но… — обескураженно залопотала она.

— Разница в возрасте? — подсказал он. — Я знаю, это тебя беспокоит. И почему-то смущает. Но подумай, разве это так уж важно? Ну, исполнится мне девяносто, а тебе тогда будет девяносто шесть… Это ерунда по сравнению с тем, сколько у нас общего. Музыка, книги, да практически вся система ценностей. И потом, поколение-то у нас одно. А что самое важное — мы любим друг друга. Мы счастливы вдвоем. И почему бы нам не остаться вдвоем навсегда? Ведь это так просто, не правда ли? — убеждал он, гладя ее по щеке.

— Аврам! — оттолкнула она его руку. — По-моему, это не совсем подходящее время и место для подобных… споров.

— Это оттого, что мы в постели? — рассмеялся он. — Что ж, хотя на свете существует масса мест гораздо менее подходящих для обсуждения и принятия решений, я готов отнестись с уважением к твоим запросам. И не буду настаивать на немедленном ответе. Просто пообещай, что обдумаешь его.

Она пообещала, хотя всякий раз, как начинала об этом думать, впадала в некую смесь паники и вины.

Этот мезальянс, это любовное помешательство — а как еще прикажете называть? — наверняка станет причиной дальнейших несчастий. И виновата во всем она сама. Ни в коем случае нельзя было давать Авраму повод смотреть на их связь иначе как на краткий флирт. Как на романтическую и счастливую интерлюдию, которая завершится сама собой, стоит им повстречать достойных партнеров.

А она струсила, поощрила его, завлекла, добилась его любви и доверия — отдавая взамен свои — и все это время старательно избегала смотреть правде в глаза. И вот как гром среди ясного неба — извольте видеть, предложение.

Диана мучилась, понимая, что поступает нечестно. Вот и Том Саммерфильд не только не признает Аврама достойным звания собственного зятя, но наверняка разочаруется в самой Диане. За то, что позволила себе играть человеческими чувствами, а этому милому юноше — лелеять заведомо несбыточные мечты.

Ну что ж, во всяком случае, она честно обдумает предложение Аврама со всей возможной серьезностью.

И она снова критическим оком пробежалась по правой колонке.

Пожалуй, Аврам прав. Возраст — дело десятое. Так же как и вероисповедание, и национальность. Ни он, ни она не придавали этим вещам первостепенной важности, и при равенстве прочих условий на них можно было бы вообще не обращать внимания. Гораздо серьезнее беспокоила принадлежность к различным социальным слоям. И хотя Диана старалась убедить себя, что никогда в жизни не была снобом, нельзя было не признать: классовые различия имели место. Но и это можно было бы преодолеть, будь Аврам чуточку активнее, не поленись он приложить свои многочисленные таланты к достижению хоть какой-нибудь стоящей, с точки зрения Дианы, цели.

Столь абсолютное равнодушие Аврама к карьере можно было извинить только молодостью, однако в то же время он не раз поражал чрезвычайно трезвым взглядом на жизнь. И как, скажите на милость, сможет она объяснить окружающим то, что с трудом понимает сама?

Однажды она попробовала дразнить его «мальчиком в розовых очках». Аврам не поддался на провокацию: было ясно, что это сравнение совершенно беспочвенно. Ему были чужды идеализм и наивность юных бунтарей шестидесятых. Он был наделен острым, изощренным умом. Более того, любил и ценил комфортное, обеспеченное существование. Но тогда более удивительным казалось полное отсутствие амбиций. Пустые карманы были бы извинительны какому-нибудь увлеченному своим делом писателю или художнику — словом, человеку искусства. По крайней мере он бы считался чудаковатым представителем богемы, и тогда, нимало не смущаясь затрапезным костюмом и прочими несуразностями, Диана могла бы представить его в опере Портеру как подающего надежды молодого гения, будущего Беллоу или Стравинского. А себя — этакой меценаткой, покровительницей искусства. Такая роль была бы вполне приемлема в их обществе — и даже браке — в противоположность союзу с бесперспективным водителем такси.

Аврам был полностью лишен азарта. В этом все дело. На днях они бегали наперегонки в Центральном парке: тот, кто первым два раза обежит вокруг пруда, будет победителем. День выдался на удивление морозным. Не пробежав и половины круга, Аврам остановился. Она остановилась тоже, решив, что он замерз.

— Что это? — кивнул он в сторону деревьев.

— Голубая сойка, — отвечала она, запыхавшись. — Аврам, ведь мы собрались бежать наперегонки!

— Какой пронзительный оттенок синего! — невпопад отвечал он. — Никогда такого не встречал.

— Аврам, ты сбиваешь нас с ритма. — Она потянула его за рукав.

— Ничего страшного, — возразил Аврам, догоняя ее. — Мы всего лишь бегаем вокруг пруда, и только.

И через несколько шагов остановился поболтать с человеком, прогуливавшимся с собакой. Небрежно взмахнув рукой, он сказал:

— Беги вперед, я догоню. Или просто жди меня дома.

Он появился минут на сорок позже нее, с букетом цветов и с непередаваемым выражением лица. Про того малого с собакой он сказал:

— Забавный тип. Уверял меня, что Ева Перон осталась жива и теперь скрывается в Испании и содержит там бордель. Надо же до такого додуматься!

— Классно, — отвечала Диана. — Что же ты не притащил его сюда, чтобы вместе обсудить эту новость?

— Ну, не сердись, право, он ужасно смешной.

— Я сержусь на то, — фыркнула она в ответ, — что ты тратишь свое время на ерунду. Ведь мы отправились бегать наперегонки! Чтобы чего-то достичь. Договорились два раза обежать вокруг пруда…

— Кажется, мы по-разному понимаем слово «достижение». Хотя, скорее, это вопрос семантики. О'кей, если тебе завтра снова захочется чего-то «достигать», я безропотно подчинюсь.

— Аврам, а ведь ты на самом деле сноб. Я только сейчас это поняла. Судя по всему, ты убежден, что твои принципы вернее и выше, чем… — она запнулась, едва не выпалив «мои», это дало бы Авраму преимущество в споре, — чем моральные устои того общества добросовестных работяг, которые создали эту страну.

— Вовсе нет, — спокойно парировал Аврам, и не подумав обижаться. — Моя система ценностей ничем не отличается от той, которую исповедует большинство людей. Я хотел бы жить в мире, обзавестись семьей и друзьями и приносить пользу, наслаждаясь возможностью жить, не вредя другим. Разве это снобистские установки? Скорее, общечеловеческая мораль. Твоя проблема, Диана, состоит в том…

— Вот уж не думала, что у меня вообще есть проблемы!

— Ладно, ладно. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Скажем тогда по-иному. Большинство людей, живущих, к примеру, в этом здании (кажется, вы называете их «юппи» [11]?), уверены, что у них все нормально. А это не так. Они не производят на свет ничего полезного или хотя бы красивого — если только не предположить, что под эти определения подходят деньги. Но в то же время им, судя по всему, эти деньги не так-то нужны! Ну скажи на милость, что может быть нормального в работе до седьмого пота ради неизвестно чего? Это же просто безумие! Возьми, к примеру, малого из номера 29N. Он служит аналитиком инвестиций — что-то в этом роде. По его словам, он каждое утро встает в четыре часа, чтобы узнать последние новости с Лондонской биржи. Якобы от этого в нем просыпается бойцовский дух еще до того, как он перешагнет порог своего офиса. Он почти каждый день возвращается домой после десяти — когда закрывается биржа в Гонконге, — только чтобы назавтра снова бежать по тому же кругу. Разве такой человек может позволить себе жениться, воспитывать детей? Да у него нет времени, чтобы познакомиться с девушкой! Он не старше меня, Ди, но у него глаза старой больной собаки. И ради чего так убиваться? Чем это отличается от бесконечного бега по кругу? Ведь больше всего он похож на змею, пожирающую собственный хвост!

Диана надолго замолкла, изо всех сил стараясь подавить подступившие к горлу рыдания. Авраму удалось задеть одну из самых болезненных струн в ее душе. Она и сама боялась превратиться во что-то подобное тому, что так красочно описал Аврам. И была уже близка к этому.

— Похоже, — пробормотала она наконец, пытаясь уйти от болезненной темы, — завтра мы не побежим, не так ли?

— Да нет, я сделаю все, чтобы тебе было приятно, — отозвался он, целуя Диану. — И буду бежать молча и ни на что не отвлекаться.

Ах, как много этих «против». Диана нерешительно занесла карандаш над левой колонкой. Ну что она могла бы туда вписать? Какие доводы, способные перевесить правую сторону?

То, как он гладит ее волосы. Слова, произнесенные в минуты страсти, и признания, нашептанные за чашкой полночного кофе. Маленькие открытия, детские шалости, ласковые взгляды, доверенные друг другу тайны, их собственный язык, понятный только двоим. Безошибочное чутье Аврама на все ложное, наигранное.

Пару недель назад они смотрели на Бродвее новую постановку «Андромахи», якобы посвященную войне во Вьетнаме. Все актеры, кроме тех, кто был занят в массовках, были одеты в белые маски.

«Ты не можешь убить меня, потому что я мертв душою!» — восклицал в какой-то сцене Орест. Из оркестровой ямы ему вторило многоголосое: «…мертв, мертв, мертв…»

Аврам мигом учуял фальшь и не удержался от смеха. Сначала он фыркнул, потом захихикал, а под конец захохотал во весь голос. Диана вторила ему. Оказавшись на улице, куда их выставил разъяренный менеджер, они все еще смеялись.

— Тебя нельзя пускать в приличные заведения, — простонала Диана, утирая слезы с глаз. И выражение «мертв душою» надолго стало у них обозначением всего напыщенного, ложного.

А на деле действительно выходило, что Аврама нельзя пускать в приличные заведения — кроме немногих мест, где они обычно бывали. Бог с ним, с Бродвеем, но привести его в ресторан Валдорфа, где происходило празднование юбилея фирмы «Слайтер Блэйни», или на уик-энд к Маршаллам, или в родительский дом в Бостоне на годовщину свадьбы…

Не то чтобы Аврам не умел себя вести. Он был вполне воспитан, обаятелен, и Диана могла бы присмотреть за тем, чтобы его костюм соответствовал обстановке. Нет, с Аврамом было бы все в порядке. А с ней — нет. Мысль о том, что ее могут при этом унизить, была невыносима.

Ведь первым делом окружающие заметили бы разницу в положении, возрасте и происхождении, что в их глазах сделало бы Аврама немногим лучше какого-нибудь платного компаньона. Уж не сочтут ли они, что Диана настолько озабочена сексуально, что ее потянуло на молоденьких? Та самая Диана, которая считает недостойным перешагнуть порог клуба для одиноких! Она так и слышала за своей спиной: «Так-так-так! Чем выше вознесешься, тем глубже упадешь!»

И все же временами она не могла не пофантазировать о том, как были бы они счастливы с Аврамом, если бы поженились и жили в какой-нибудь уютной квартирке, скажем, в Квинсе. С детьми, конечно. Из Аврама, несомненно, получится прекрасный отец. Подобные мечты согревали Диану.

«Такой милый, такой хороший…» — крутились в голове слова из какого-то шлягера. А кроме того…

А кроме того, в левую колонку можно записать самый веский аргумент. Она его любит.

Диана, затаив дыхание, прижала карандаш к губам, словно написанное на бумаге слово могло и вправду стать решающим. На миг показалось, что мечты становятся явью…

Но тут отвратительно запищал сигнал интеркома и в ушах загремел голос Фрэнка Мерриана:

— Диана, какого хрена ты там копаешься? Мы ждем тебя в конференц-зале с десяти часов! — Она покосилась на часы: 10.18. — Оторви от стула задницу и мигом спускайся сюда! Ты, малышка, в последние дни спишь на ходу! Давай просыпайся, о'кей?

Весь этот долгий нудный день одна конференция сменяла другую: уточнялись последние подробности дела «Симплекса». Во вторник они с Байроном отправились в Вашингтон, чтобы устроить очередную отсрочку рассмотрения дела. Тянуть, тянуть, тянуть время — похоже, политика ее фирмы была бы оптимальной и в личной жизни. Да и сама по себе поездка послужила отличным предлогом на время отложить решение проблемы с Аврамом — вот только Байрон, обычно приветливый и общительный, вел себя необычно хмуро.

— Да что с тобой, Би? — спросила Диана на обратном пути из аэропорта. — На тебе лица нет.

— Ничего! — рявкнул он.

— Поссорился с Джимом? — не унималась она. Парень взорвался, теряя остатки терпения:

— Послушай, я ведь не сую нос в твою личную жизнь!

Остаток пути они ехали в полном молчании.

Дома автоответчик выдал послание от Бернадетты Хонг:

— Завтра, ровно в двенадцать тридцать, ленч в «Карнаке». Вас ждет сенсация года!