Одинокие женщины

Глава 29

Каждое утро Берни просыпалась с первыми лучами солнца, надевала купальник и отправлялась на пляж до самого завтрака. Насколько хватало глаз, вокруг были лишь небо и море, а уши улавливали только крики чаек да мычание коров на дальнем лугу. В воздухе висел медовый аромат цветов. Нью-Йорк остался в далеком прошлом.

Примерно в течение часа она наслаждалась плаванием, затем завтракала на террасе и удалялась в бунгало, где дремала и читала в ожидании, когда спадет дневная жара. Ближе к вечеру, приносившему свежесть и прохладу, гуляла по пляжу, собирая ракушки, чтобы вернуться к началу обеда. В девять часов вечера Берни уже отправлялась спать. Она ни с кем не общалась, кроме персонала отеля. Будь ее воля — даже не просыпалась бы всю эту неделю.

— Коралловый рай, — так описывал Антигуа агент из бюро путешествий в те счастливые дни, когда они с Роджером планировали отпуск. Отель «Хоуксбилл» был рекомендован как один из самых элегантных и уединенных. — Настоящий сказочный остров, — разливался соловьем агент, — для медового месяца лучше и не придумаешь. Идеальный приют для влюбленных парочек.

И для беглецов, пожалуй, тоже.

Берни не сомневалась, что именно здесь ее никто не станет искать. Да и кому она понадобится — разве что для того, чтобы пристрелить в отместку.

— А где же мистер Ноланд? — поинтересовался менеджер, когда она приехала в воскресенье.

— К несчастью, — отвечала Берни, — он не смог вырваться. Я надеюсь, что смогу обрести здесь полный покой и вы последите, чтобы никто не нарушал мое одиночество.

Напрасное беспокойство. В межсезонье на этот курорт ездили одни обитатели Брайтона, и Берни с облегчением обнаружила, что здесь нет никого из ее круга. А в холле даже не стояло телевизора. Отличное убежище для серьезных размышлений.

Бернадетта Хонг была деятельной особой. Она верила, что мир делится на тех, кто мыслит, и тех, кто действует. И себя причисляла к последним.

Еще девчонкой предпочитала тех, кто скор на расправу, кто сначала пускает в ход кулаки, а уж потом спрашивает, если он вообще умеет это делать.

Она восхищалась Александром Македонским за то, что разрубил гордиев узел, Генри Фордом — что обозвал историю брехней, и Наполеоном, потому что маленький капрал — совсем как она сама — нуждался всего в пяти часах сна. В то время как все остальные дрыхли, он был на ногах и творил свою судьбу. И когда позже, в десятом классе, Берни впервые узнала про Гамлета, бедняга принц не снискал ее уважения.

— Гамлет все прошляпил, — заявила она в классе.

— Но разве ты не сочувствуешь его страданиям? — спросила учительница английского.

— А с какой стати? Ваш Гамлет — просто размазня.

По мнению Берни, он олицетворял самый никчемный тип мужчин. Таких, которые вечно о чем-то думают и связаны по рукам и ногам своими сомнениями. Вот если бы принц в тот же миг, как узнал о злодействе дяди, подчинился импульсу, схватил меч и учинил скорую расправу над Клавдием — не случилось бы и остальной трагедии. Одним ударом Гамлет избавил бы и себя, и других от кучи неприятностей. А он вместо этого весь пятый акт только и знает что думает да сомневается и позволяет завариться жуткой каше. Ведь на протяжении драмы трупов становится все больше и больше — просто целая гора. Невинные люди гибнут один за другим из-за нерешительности принца. Видно, только в конце до Шекспира дошло, что справедливость должна восторжествовать — лучше поздно, чем никогда. А вот Берни всегда считала, что лучше рано, чем поздно.

Однако сейчас, когда драма приключилась в ее собственной жизни, Берни впала в сомнения. Оказавшись лицом к лицу с трудным выбором, она струсила и стала тянуть время, не решаясь сделать то, чего на самом деле желала. Как Гамлет, она смалодушничала и дотянула до самого последнего акта. И, как он, тем самым породила хаос.

Сидя на песчаном пляже Антигуа, она мысленно вела подсчет жертв.

Роджер — уязвленный и злой. Еще бы — подвергнуться такому публичному унижению! Этот человек не сделал ей ничего плохого — кроме разве того, что предложил выйти замуж. А ведь они могли остаться просто друзьями.

Ее мать в отчаянии. Пожалуй, тут вполне подойдет «разбитое сердце» — ведь Берни разбила самую сокровенную ее мечту. Ах, как Адди Хонг хвасталась напропалую: «У моей дочки просто чудесный жених». И вот теперь она осталась ни с чем.

Родственники с двух сторон, коллеги и друзья с двух сторон — растерянные, рассерженные, разочарованные. Особенно стыдно перед Дианой. Милая старушка Ди! Взвалила на ее плечи такую докуку — стоять перед толпой гостей и сообщать им ошеломительную новость! Однако только Диана из всех знакомых Берни обладала для этого достаточной отвагой и силой. Да и к тому же адвокат, а значит, сумеет подать дело Берни в самых мягких тонах.

Сидя на пляже, Берни снова и снова спрашивала себя: как могло все это произойти? Как могло случиться, что именно она, Берни, так ценившая независимость и одиночество, поддалась дьявольскому искушению семейного рая, вплоть до последней минуты ни разу не пожелав вслушаться в голос рассудка?

Это все соревнование! Дурацкий вызов Розмари, перед которым не устояла ее натура. Ибо хотя объявленная Розмари охота на мужей и была шуткой, подобные скачки — разве что не с такими глупыми условиями — происходят постоянно. Это норма жизни.

Конечно, Берни понимала, что женщина идет замуж по тысяче иных причин, но не последняя среди них — жажда соревнования, один из самых проверенных способов самоутверждения, некий женский эквивалент посвящения в мужчины. Какая женщина устоит перед возможностью удивить (а при случае и подавить) соперниц, хвастаясь своими трофеями? «Поглядите на меня! Я помолвлена! Тра-ля-ля! Разве я не умница? Разве не красавица? Разве меня не обожают? Уж, во всяком случае, не так, как вас, бедняжек!»

Теперь Берни было ясно, что именно это ее и подстегивало: желание первой прийти к финишу. Вот только нельзя забывать, что теряет тот, кто выигрывает гонки.

Жена. Мать. Опора. Традиционные женские роли. К которым Берни прибавила Пленницу. Она считала, что, думая о браке, неизбежно приходится выбирать между близостью и свободой. В ее сознании это были несовместимые вещи. А брак представлялся как смесь обязанностей и несправедливостей. И, что самое важное, как полная утрата контроля над ситуацией. Всю сознательную жизнь Берни избегала сильных привязанностей из страха стать вечной пленницей чьих-то чужих переживаний. Она не желала жить ни в чьей чужой шкуре — как не желала, чтобы кто-то влезал в ее. Это была слишком высокая цена за любовь.

С самого дня помолвки на нее то и дело накатывали волны паники. «Дурных предчувствий», как сказала бы Флер. Но Берни всякий раз подавляла страх, убеждая себя, что в любом случае всегда сможет развестись. Но с другой стороны — не будет ли развод признанием собственной неудачи? А Берни не желала выглядеть неудачницей.

Всю неделю перед свадьбой они с Роджером встречались реже обычного. Вечера были заняты то пирушкой с коллегами, то «мальчишником», то «девичником» — словом, всем, что всегда делают люди, прощающиеся с одинокой жизнью.

— Мы еще успеем побыть вместе, — говорил Роджер, в очередной раз извиняясь за отсутствие.

— Все до одной ночи, — мурлыкала она.

— Точно.

Таким образом, Берни получила хоть и краткую, но передышку. А ведь работа Роджера не была связана с командировками, как у Стива. Стало быть, он вечно будет если не болтаться «под ногами», то по крайней мере поблизости — все семь дней в неделю.

Более того, у него свои вкусы и привычки. Волос, не смытый в раковине, раздражает его не меньше, чем крошки от печенья в постели или ноги на журнальном столике. Она едва сдержалась, чтобы не заявить, что это ее дом и она вольна ставить ноги куда захочет. Но ведь скоро дом станет их общим!

Ее забывчивость (к примеру, Берни то и дело оставляла без колпачка тюбик с зубной пастой) была постоянным источником недовольства.

— Ну что ты потеряешь, если привинтишь ее на место? — выговаривал он. — Две секунды времени?

Конечно, его претензии были абсолютно оправданны, и, конечно, ей тоже было к чему придраться. Не мог бы он перестать хрустеть пальцами, когда устает? От этого хруста Берни готова была на стенку лезть! Или его обожаемый лимбургский сыр, которым провоняла морозилка. Все это были мелочи, но из каждой мелочи могли образоваться семена войны.

Компромисс, твердили все вокруг. Брак всегда основан на компромиссах, на том, что даешь и берешь. Но за долгие годы Берни привыкла ни в чем себя не ограничивать — по крайней мере в мелочах. Насколько она понимала, К тому же привык и Роджер. Холостяцкий образ жизни не очень-то хороший учитель для жизни семейной, а Роджер оказался упрямее и злопамятнее, чем Стив, не обращавший на мелочи особого внимания.

В прошлую пятницу они с Роджером ходили в Ситибанк, чтобы оформить покупку квартиры. Дело было уже на мази. Они станут владельцами квартиры со дня, когда вернутся из свадебного путешествия. Служащий банка протянул ей пухлую стопку бумаг.

— Тридцать лет! — ахнула Берни. — Рассрочка на тридцать лет! Господи, да к тому времени, как мы расплатимся, я стану старухой!

И служащий, и Роджер в два голоса принялись утешать ее, что долгосрочный кредит в их же интересах. И совершенно не будет высасывать из них все силы и деньги.

— Я имею смелость надеяться, — лукаво улыбнулся Роджер, — что, разменяв Шестой десяток, мы будем владеть не только этой квартиркой в Ривердейле.

Эти слова потрясли ее до глубины души. Берни в шестьдесят лет. Берни и Роджер в шестьдесят лет… вместе. На пенсии. И им нечем занять время, кроме как друг другом. Он будет сидеть дома не только каждый вечер, но и каждый день. И она тоже. Тридцатилетнее заключение. Делить пищу, отдых и постель с одним и тем же мужчиной. Если у них и будут дети — к тому времени они повырастут и оставят их. Берни и Роджер. Наконец-то наедине. Навечно.

И что же, все тридцать лет подряд Роджер будет хрустеть пальцами?.. Будет зудеть про колпачок от зубной пасты? Или же они так погрязнут в семейной рутине, что им даже спорить друг с другом станет неинтересно.

Тридцать лет они будут сидеть все на том же кожаном бразильском диване, который прикупили в тот день, когда ходили в банк. («Он слишком дорогой», — протестовала Берни. «Зато прослужит целую жизнь», — возражал Роджер.) Итак, седая Берни и лысый Роджер будут сидеть рядышком на этом диване — усталые, молчаливые, с выросшими детьми, с угасшими чувствами, с разбитыми иллюзиями, прикованные один к другому до того дня, когда смерть разлучит их.

Тридцать лет. Ничего себе срок. За предумышленное убийство и то дают меньше.

Берни решительно встала, стряхнула с колен коралловый песок и зашагала к управляющему отелем.

— Я уезжаю в воскресенье.

— Но ведь у вас оплачена и следующая неделя, — напомнил он. — Может быть, вам что-то не понравилось?

— У вас отличный отель, — резко возразила она. — Замечательный уголок для новобрачных. Но, к несчастью, нет телевизора.