Океан для троих (СИ)

Глава 25. Покаяние

Они встали у линии, где океан переставал быть синим и обретал мутную зелень. Заякориться не вышло, и фрегат медленно дрейфовал вдоль течения.

Чинились и ждали.

С изорванными парусами и дырами в борту соваться туда, где тебя однозначно ждет схватка с противниками, у которых точно перевес в живой силе, а то и в мертвой, не хотелось. Благодаря таланту Морено они обогнали “Каракатицу” почти на сутки, и ждать ее стоило вместе с утренними туманами.

Оно и к лучшему, хоть такая передышка.

По счастливой случайности в стычке с иверцами никто сильно не пострадал — двоих из команды посекло осколками, но на ногах они держались. Может, Черная Ма сжалилась и решила, что достаточно всех припугнула и теперь они станут примерными мальчиками?

Самой “Свободе” досталось куда больше. Хорошо, что Дороти еще месяц назад заставила интенданта перепроверить на борту все плотницкие запасы. Вот и пригодилось чуть ли не все разом, включая парусину, древесину, медь и канаты. Также в ход шли пакля и деготь, без счету. Без сухого дока полностью залатать борта все равно бы не вышло, но сделать так, чтобы корабль мог противостоять морской стихии и штормам и добраться невредимым до ближайшего порта, они смогли.

Дороти, примотав Сердце Океана к запястью чьим-то головным платком, занималась тем же, что и остальная команда: таскала, катала, носила, держала, где могла и как могла. С учетом взятой взаймы у кристалла силы могла она многое и требовалась везде.

Хорошо хоть обычная усталость Дороти не грозила. И когда она, точно сказочная чумазая бедняжка, переделала почти все из длиннющего боцманского списка, Саммерс чуть ли не силой сдержал себя от внесения в перечень очистки корабельного днища и надраивания палубы от него и до заката. И то сдержался не из-за человеколюбия, а потому что это была палуба чужой “Свободы”, будь это своя “Каракатица” — так легко Дороти бы точно не отделалась.

Радость от возвращения с трудом добытого Сердца Океана так и не появилась, словно всю ее забрал Морено своими откровениями. Вот сейчас Дороти опять с прежним даром, только что толку? Стоит камешку пропасть, и все сгинет. Как и не бывало. Что ж теперь, всю жизнь в страхе хвататься за цепочку с сокровищем и видеть в кошмарах, как рвутся звенья? Врагу не пожелаешь такого.

Миражами Дороти себя тешить перестала — она отдала свой дар, обменяла, а то, что к ней вернулось на время — не более чем насмешка судьбы. Не стоит пытаться удержать ее за призрачный хвост. Морено вот попытался, и плутовка сразу напомнила, за что ценят тут Черного Пса. Умение уносить облезлый хвост из капкана ему нужно куда больше, чем дружба с мертвецом.

Возможно, и сделка Дороти, по мнению судьбы, произошла не просто так.

Удивительно, но остальные «кэпом» Дороти называть не перестали, лишь голос понижали, если рядом был Черный Пес. И только боцман по-прежнему уперто гудел “командор”.

К Морено тоже вернулось уважительное “кэптен”, а “мистера” будто и не бывало. Что лишний раз доказывало — команда своего главаря знала как облупленного и помирать под иверскими ядрами ни за грош не собиралась. Вот поганцы! И молчали ведь!

Но ни на возмущение, ни на ругань сил уже не осталось. Последние дни вымотали Дороти. Будущее тонуло в тусклой зелени моря Мертвецов. Где-то там должна была решиться судьба. Где-то там был Доран.

Дальше Дороти не давала себе зайти даже в мыслях, опасаясь, что спасительный ледяной панцирь разлетится в куски, обнажив живое мясо, а уж ткнуть туда побольнее желающий всегда найдется. Морено вот не постеснялся.

Когда солнце ухнуло за горизонт, точно его за трос дернули где-то на другом краю земли, Дороти закончила со своей частью работы, смела из предложенной миски на скорую руку приготовленную холодную пайку — камбуз здорово пострадал при обстреле, печь расплющило одним из ядер. О том, чтобы сервировать ужин в ее каюте, речи, понятное дело, не шло.

Последние два дня для всей команды выдались настолько маятными, что, кажется, в вечерней молитве все не богов благодарили за ниспосланную пищу, а втихую просили Черную Ма подзадержать “Каракатицу” на денек-другой. Но уж чего за Черной Ма не водилось, так это сострадания.

Если, конечно, они все рассчитали верно и Филлипс сейчас не сидит благополучно на континенте, попивая грог в компании торговцев. Но Дороти чувствовала, что не ошиблась — полковник шел за своим мистическим кладом, призраки шли за полковником, и все они должны были пересечься где-то здесь.

Ясное дело, с ходу брать на абордаж “Каракатицу” никто не собирался — только отследить и сесть на хвост при благоприятной погоде. При неблагоприятной Дороти планировала замаскировать “Свободу”: поднять нейтральный флаг, прикрыть нос и держаться на таком расстоянии, чтобы не опознали. Вряд ли кто-то из старой команды ожидает увидеть здесь судно, которому положено стоять в Йотингтоне и ждать назначения нового капитана взамен сожженного старого.

Пока горизонт был чист.

“Изабелла” с дьявольски быстрым судном связываться не стала: досталось иверцам в драке преотлично — низкий поклон сэру Августину и его удивительным талантам. Сейчас желто-красные должны зализывать раны да флагману в паруса плакаться, а не планировать мщение. Моряки народ суеверный — с дьявольщиной связываться среди простой матросни дураков нет.

То ли дело капитаны. Все как на подбор по уши в грехах и колдовстве!

Капитанская каюта на “Свободе” пострадала меньше прочих помещений — только стекла в окнах выбило и под потолком зияла россыпь дырок от картечи. Дороти заткнула их какими-то тряпками из рундука, закрыла плотные ставни и легла на кровать, стряхнув сапоги с гудящих ног.

Прикрыла глаза, надеясь, что сон, как малоопытный убийца, сразу же набросится на нее, но не тут-то было.

С палубы долетали редкие выкрики работающих матросов, которые обычно не мешали, но сейчас каждый шорох казался чересчур громким и четким, а уж дудку Саммерса очень хотелось засунуть подальше. Сверху орали, за дверью шуршали. Снизу еле слышно ритмично бумкала помпа, стараясь держать их на плаву. От постели пахло старым потом.

Дороти села и растерла лицо ладонями.

Усталость, накопившаяся под кожей и не дающая уснуть, была какая-то нехорошая, мутная.

Она нашла в остатках мебели целую бутылку с вином, налила в латунную чашку для умывания — другой целой посуды не осталось — и жадно выпила сразу треть. Потом стряхнула с себя мундир, сняла оружейную перевязь, после некоторых раздумий оставила штаны и рубашку — тратить время на одевание, когда на горизонте появится “Каракатица”, будет некогда.

И снова легла.

Подумала мельком, что неплохо бы размотать платок и переложить Сердце Океана в кошель, но глаза закрывались. Позже. Успеется. Она выгнала прочь из головы все мысли до единой, оставив только плеск волн и шум ветра. Сон смилостивился, подкрался… И сразу метнулся прочь, спугнутый скрипом открывающейся двери. Дьявол!

— Ты стучать когда научишься?

— Не привык стучаться в капитанскую каюту, да и староват, чтобы манерам учиться, — Морено не чинясь прошел внутрь и огляделся. — У тебя не осталось еще того пойла?

— Нет, только вино.

Морено вопросительно поднял бровь.

— Угостишь?

— На то, чтобы войти, тебе разрешения не требуется. На то, чтобы налить вина, полагаю, тоже.

Дороти перевернулась на спину и уставилась в потолок. Сон сбежал окончательно, а вот муторная усталость усилилась. Да, она забыла размотать платок и переложить Сердце Океана, а ведь хотела…

— Ты — благородная кровь, тебе положено быть вежливой. И как это… этикетной, во. Я босяк и пользуюсь этим. Так угостишь?

— Однажды жадность тебя погубит.

— Уже погубила, и не раз, ты припоздала каркать. Но день, когда меня погубит дармовая выпивка, еще впереди.

Морено достал из рундука еще бутылку вина, сковырнул сургуч и сделал жадный глоток прямо из горла.

Против воли Дороти засмотрелась на темную струйку, которая сбежала из уголка губ и скользнула по загорелой шее за ворот, и с усилием отвела взгляд.

Морено же точно почувствовал, что на него больше не смотрят, и потерял к бутылке всякий интерес. С укоризной глянул на разбитые окна, вздохнул и уселся на единственный целый, не считая рундука, предмет в каюте — на кровать.

Словно на свою собственность: не стесняясь, близко, почти впритык. Впрочем, на этой кровати Черный Пес провел времени куда больше, чем ее владелица. Так что право первого никто не отменял.

Дороти со стоном прикрыла глаза локтем. Сейчас совершенно не хотелось ничего выяснять, мало того — даже говорить не хотелось. Усталость давила все сильнее. Странно, вроде и кристалл был при ней, а даже моргалось с трудом.

Все завтра — и “Каракатица”, и Филлипс, и призраки, и Черный Пес. А Доран — никогда.

Морено точно мысли прочитал. Сказал тихо:

— Завтра всему конец. Избавишься от компании отбросов.

— Самокритично. Пена прибоя, ил морей, дно дна, или как ты там говорил? — пробормотала Дороти.

Морено согласно отсалютовал бутылкой.

— Не уверена, что твоя компания была худшей в моей жизни. Как минимум от тебя я благородства не ожидала, и ты мои ожидания оправдал, — прошептала Дороти и нащупала под платком кристал: тот вроде был на месте, но не мешало проверить. Она попыталась найти завязки, пальцы соскользнули, раз, другой. — Но сейчас, Морено…

— Чего тебе, моя ответственная?

— Не пойти бы тебе к черту? — раздраженно предложила Дороти.

Да что ж такое, почему никак не ухватить. Вроде и ткань не шелковая, а скользит точно атлас.

Черный Пес скосил на нее глаза, снисходительно присмотрелся к чему-то видимому лишь ему одному и тихо рассмеялся, откинув голову:

— Гонишь прочь, да?

— Гоню, но ты не уходишь, а оседаешь. Как та самая пена прибоя. Или ил.

— Красиво говоришь, — Морено пододвинулся ближе, наваливаясь всем телом.

Дороти захотела пошевелиться, стряхнуть его с себя, но развязать узел было важнее. Только вот…

— Замри, — неожиданно нежно прошептал Морено ей прямо в ухо, потом, дохнув вином на подбородок, слегка коснулся губ.

Дороти замерла, пораженная до глубины души наглостью Черного Пса, и только набрала в легкие воздуха, чтобы возмутиться, как ощутила острую боль рядом с запястьем. Потом что-то влажно чмокнуло, руку словно кислотой облили, но не успела она закричать, как щипать перестало.

Потом стукнуло, покатилось — кажется, это была бутылка, которую Морено так и не допил, — а с головы Дороти точно стащили пыльный воняющий затхлостью мешок, Она глотнула воздух, раз, другой, и закашлялась.

Морено, откинув в сторону нож, которым, оказывается, молниеносно разрезал платок на ее запястье, схватил Дороти за плечи и сильно встряхнул, встревоженно всматриваясь в глаза:

— Эй, детка, а ну-ка давай дыши! Вот же ж паскудная дрянь к тебе прилипла! Дыши, говорю!

— Уже. Все. Хорошо, — выкашляла Дороти, и Морено всунул ей ее же чашку с недопитым вином.

— Ага, вижу. Тебя словно из склепа вынули. Какая дьявольщина опять стряслась?

— А на что это было похоже? — Дороти почувствовала, как ее отпускает — усталость пропала, только плечо ныло тихонько, и болел порез на запястье.

И то, и другое позволяло ощутить себя живой. Дышалось легко, словно не она еще полчаса назад маялась от сонной одури.

— На то, что наша драгоценная штучка — на деле гнилая дрянь. И носить ее дольше срока не стоит. Она ж там шевелилась, под повязкой. Я сначала подумал — мерещится. Покажи руку! — потребовал Морено.

Дороти протянула ладонь вперед, сама с удивлением рассматривая темный до черноты кровоподтек, большой, почти во все предплечье, по которому цепочкой шли белые отметины — точно осьминог присосался. Тонкая кровавая полоса от ножа — неглубокая, начиналась чуть ниже синяка и даже не сочилась кровью там, где пересекала его.

— Это Сердце Океана — нечто вроде… — поморщившись, начал Морено.

— Пиявки. Кровососа. Не хочет работать задарма, — продолжила Дороти, откинулась на переборку, чувствуя себя беспричинно счастливой, и с усмешкой выдохнула: — Если вспомнить, откуда мы его достали — то не удивительно. Подарочек с гнильцой. Где оно, кстати?

— Шут его знает, на полу — отшвырнул куда-то, — Морено неожиданно ухватил Дороти за руку и прижался губами к ее запястью, при этом смотря дико, темно, прямо в глаза.

От прикосновения передернуло, словно к коже приложили горячую примочку, пропитанную афродизиаком. Такую, что ощутил один раз — и пропал.

— Я хотела его снять, — неожиданно сама для себя призналась Дороти, — но почему то не выходило, мысль ускользала. А потом пальцы не могли ухватить.

— Значит, иногда я прихожу вовремя. Даже когда меня не зовут, — Морено и не думал отпускать руку, говорил глухо, прямо в кожу. От каждого горячего слова по предплечью разбегались круги жара. По низу живота словно прошлась теплая волна — предшественница неизбежного возбуждения. — Сейчас вот, например.

— Мы все время вытягиваем друг друга из каких-то пропастей, которые перед этим старательно сами копаем, — вздохнула Дороти, ощущая странную раздвоенность. Снаружи было душно, точно в пекле — тело, послушное извечному зову плоти, покорно вбирало чужое тепло и тоже начинало гореть. Так, именно так, как когда-то мечталось в потных наполненных стыдом снах. Но внутри, под ребрами, там, где раньше тлела искра какой-то тоскливой нежности, теперь было стыло и серо.

С того мига, как призрак с бригантины вытряс на свет божий колоду тайных желаний Дороти, внутри под слоями черной жажды жила она — хрупкая, но жизнелюбивая вера в лучшее. А теперь не выдержала холода и умерла. Впрочем, не стоит сожалений. Жажда-то никуда не делась.

Морено вызывал безумную слепую страсть, Морено разрушительно хотелось.

Хотелось присвоить, взять себе. Обладать им как трофеем. И нереальность этого желания жгла и колола.

Теперь, в горниле происходящего, страсть переплавилась в чистую кристальную похоть, не приправленную даже щепоткой былого тонкого чувства. Нежность выпарилась, утекла.

— Свою пропасть я вырыл сам, пусть твоя совесть останется чиста, как ряса жреца, — криво усмехнулся Морено, долил в чашку вина и выпил залпом, точно это было последнее вино и последняя минута жизни.

— Хочешь покаяться? — Дороти проследила за тем, как жадно двигается его кадык с каждым глотком, и поймала себя на мысли, что в который раз любуется Черным Псом.

Как хищник из джунглей — огнем, разведенным охотниками. Огонь манил. Плясал, завораживал и искушал выйти из ночного сумрака навстречу свинцовому дождю. Огонь сулил смерть. И наслаждение одновременно.

— А почему нет? Ты куда как краше всех жрецов, которые мне встречались. Примешь слова раскаяния Черного Пса — без жертвы, без алтаря?

Морено шутливо приложил ладонь к своей груди, прямо к разрезу рубахи, за которой, Дороти знала точно, сплетали щупальца татуированные твари. Твари, лишающие ее сна и покоя.

А Черный Пес продолжил тихо, с придыханием:

— Как там положено начинать? Запамятовал. Нечастое дело — каяться. О! Пусть все боги, какие есть, выслушают меня и решат мою судьбу. — Морено снова ухватил Дороти за руку, но теперь уже крепче, опять прижался губами к коже, потом скользнул языком, прикусил, на мгновение блеснув белыми зубами, и разом весь оказался очень близко. И дальше говорил уже Дороти чуть ниже уха, в шею, разгоняя удушливые волны стыда одну за другой, словно опытный пастырь овец: — Наяву я вижу перед собой командора алантийского флота Дороти Вильямс. Она стоит на мостике, в мундире, в крахмальной рубашке, и волосы у нее заплетены в тугую косу, и только одна прядь все время выбивается. Гордая, неприступная — не подойти, слова на языке сразу вязнут. А стоит мне закрыть глаза, как вижу ее в чем мать родила. Голой. И взгляд с поволокой так и манит, и губы, припухшие от поцелуев. И бесконечно длинные ноги раздвинуты в стороны. Как богам такая картинка, моя прекрасная командор? Или что леди Дороти, со всеми рядами достославных предков в крови, на коленях передо мной, и губы облизывает, и мундир на ней распахнут. Или что она гнется подо мной и стонет — потому что я в ней так глубоко, что и представить страшно. Вот оно, сразу под веками. Всякий чертов раз. Стоит только зажмуриться, как мерещится. Пошло, греховно, моя прекрасная… И взгляд от нее отвести — такая мука. И снится, что за волосы держу крепко, пока она свои губы вокруг моего ствола растягивает, что сглатывает тяжело, а потом выпускает конец, облизывается, — Морено все шептал, и шептал, и шептал, роняя тяжелые безвозвратные слова, точно капли крови на жертвенник желания. — Вижу, как она сама сверху ложится. Красивая, гибкая… седлает, словно жеребца, и из-под такой узды и вырываться не хочется. А хочется, чтоб повторялось — раз за разом…

Дороти поняла, что между ней и Морено не осталось зазора, лишь когда осознала, что вцепилась тому в рубаху, как утопающий в соломинку. И ткань едва не трещит, даром что Сердца Океана при ней сейчас нету. А проклятый Морено все шепчет, словно раскаленные гвозди в грудь с каждым словом заколачивает. И внутри от этого шепота уже все горит, и внизу живота уже горячо и влажно.

— Такое вот покаяние, моя прекрасная Дороти. Как тебе? По мне так сладко. И страшно. Потому что если возьму тебя себе — не отпущу никуда. Жаден без меры. Есть грех. И ты…

— И я… — эхом повторила Дороти и, уже наплевав на все, что было до и наверняка еще будет после, упала в чужую пропасть без оглядки.

Морено хочет ее. Так, как никто никогда не хотел. Ни Доран, ни офицеры на балах, ни женихи в Алантии… Так не жалко, пусть берет! Много ли там того, что беречь? Но и сама Дороти возьмет, что желает. А в том, что она желает, сомнений точно не было.

— Если ты сделаешь хоть половину того, в чем каялся, я уговорю богов тебя простить.

— Простить? Нет, моя прекрасная, пусть со мной все грехи останутся. Все, что ни есть — все мои.

И Морено сильным рывком опрокинул Дороти на жесткую кровать, которая столько перевидала за последнее время, что уж этим ее было точно не пронять.