Отвергнутая жена

Глава 11

Темной улицей страж пробирался в корчму, чтоб прикупить для Люции немного сластей. Рука парня привычно лежала на рукояти поясного ножа, разбойников нынче много. Да только идти все равно нужно, женщины уж очень охочи до медовых коврижек и творожных крендельков. Можно потратить чуточку медяков, их не особо жалко, по ту сторону границы все одно – ничего стоить не будут, а женщине будет чуть легче. Да и вызнать что происходило на суде будет не лишним.

Герберту было известно только то, что сегодня суд не смог свершиться. Якобы градоначальник с бароном что-то не поделили. Простого люда на суде было много, кто-нибудь что-то да слышал и непременно расскажет. Вон, как гудят от голосов стены корчмы. Парень чуть не ухнул в дорожную яму, было бы дело, если б он в ней ногу сломал. Жаль, в их городке никто не развешивает факелов на стенах богатых домов, чтоб было хоть что-нибудь видно.

Говорят, так принято делать в Риге, в Париже и в некоторых других городах. Сам Герберт этого, конечно, не видел, но истово мечтал о том, чтоб поздним вечером было светлей. Ну или чтобы барон приказал починить дорогу. Хотя бы настелить тротуар. В Тропорах давно такой сделан прямо от палат князя и до самой реки, ходить стало очень удобно. С другой стороны, он все равно не сегодня, так завтра уедет, и не один, а с Люцией и ее малышом, так какое ему дело до этого города? Сюда путь будет закрыт. Сапог провалился в лужу, грязная вода подмочила ногу, теперь он непременно ее натрет. Мать всю жизнь над ним посмеивалась за эту особенность – вырос крепким мужиком, а кожа белая и нежная точно у молодой женщины. Герберт не обижался, лишь бы матери было весело. Все равно он ее первенец, особая гордость.

Сегодня парень успел выкупить козу у крестьян, надо же, последняя рогатая тварь в окрестностях. Теперь о судьбе Зенона больше можно не волноваться, малыш всегда будет сыт, даже если у его матери совсем пропадёт молоко в груди. Вот только как прикрутить рогатую к седлу было не совсем ясно. Ну, в крайнем случае усадит перед собой. Возят же в седлах охотничьих собак? Размер у козы точно такой же, подумаешь, у нее вымя. Ну и рога, конечно, будут мешать. Да и ладно, главное, что у малыша молоко всегда будет, и что козу пока удалось устроить в конюшне. Конюх, подлец и гад, взял чуть не пригоршню медяков, чтоб ее "не заметить", а потом еще и ржал от души, глядя на то, как Герберт доит упрямицу.

- Смотрю, ты решил осесть здесь? Нормальные люди сначала дом строят, землю в вечное пользование выкупают, а ты?

- На что денег хватило, то и купил. Погоди, до своего дома дело еще дойдет, - белые струи молока пенились в глиняной крынке.

- Неужто, и невесту себе присмотрел?

- Присмотрел! - отрезал Герберт, лишь бы конюх ничего не заподозрил. Пусть думает, что страж взаправду решил осесть в этом городе.

- И кого?

- Вышивальщицу Аннушку!

Конюх мигом помрачнел, будто опустошил весь запас своих глупых шуток.

- Неужто ты не знаешь, беда с ней.

- Что случилось? - Герберт поднялся на ноги и стал прикидывать, как бы получше прикрутить козу в лошадином стойле, чтоб и не отвязалась за ночь, но и не удушилась веревкой. Уж больно шустрая оказалась коза, у них на родине совсем не такие. Конюха он почти не слушал.

- Бык твою Аннушку затоптал. Лежит сейчас в доме при смерти. Мать еще на что-то надеется, а я думаю, успели б отца Паула позвать. Исповедовать надо.

- В загон что ли к быку полезла? - Герберт совсем упустил из виду, что спрашивает о своей "невесте". Сейчас его больше волновало молоко, как бы не опрокинуть крынку, да и от пыли процедить было б не лишним. Сумеют это сделать служанки? Где еще найти такую ткань, чтоб молоко через нее проскочило, а былинки и цветочки из сена остались на ней как на решете. У матери рогожка была, здесь такой ткани, наверное, не сыщешь.

- Герберт, я ведь не шучу. Твою любимую и вправду бык затоптал. Он с цепи сорвался, загон перемахнул и как давай безобразничать! Только Аннушке и досталось, потом отец ее пришел - смог усмирить. Ты бы сходил простится к ней, что ли.

- Схожу. Не знал я, видишь, как оно вышло.

Конечно, к дому Анны парень не сунулся – людское горе не терпит любопытства, да и молоко хотел отнести служанкам поскорей. Жаль, конечно, девицу. Красавица, скромная вся, а косы точно золотые. Только и успела, что заневеститься – пятнадцатый год пошел. Отец женихов выбирать начал, а она все отнекивалась, боялась выходить замуж. Среди девиц многие боятся, наверное, и не зря. Сколько гибнет их в родах. Здесь бывает и благородные в монастыри уходят, чтоб замуж не выдали. Но на эту девицу весь город любовался, в монастырь ей бы никто не дал убежать.

Двери корчмы по летнему времени были настежь распахнуты. Несколько стеклянных бутылок с отбитыми горлышками украшало перила, с дверной притолоки свисал пучок горькой пижмы, мелом был намалеван крест прямо над головой входящего, чтоб уж точно ни ведьма, ни нечисть не пробрались в таверну.

- Здравы будем! - громко объявил свое появление Герберт. Но его будто и не заметили. Народ обсуждал, как прошел суд над колдуньей.

- Барон-то наш чуть в ноги жене не кинулся. Говорит, освободите! Мол, ошибся я. Хотел проучить как следует! И что с того вышло? - кричал мельник. Ему вторил другой голос.

- Оморочила она всех вас! Только градоначальник устоял в крепости своей веры! Его одного не удалось одурачить!

- Отец Паул молодец, святую инквизицию пригласить хочет. Сколько ж с барона сдерут золота за это. Могли бы и сами сжечь. Деревьев в лесу много, а уж хвороста!

- Барон и сам колдун. Где это видано, чтоб в здравом уме подобрать себе в жены девицу посреди леса? - Грохнула по столу кружка старосты. Разом все смолкли.

- Тогда зачем он жену свою объявил колдуньей? - спросил кто-то еще.

- Может, хотел от себя подозрение перевести. Пожалел потом, да теперь уже поздно.

- Вся надежда теперь на отца Паула и градоначальника нашего. Вот уж кого, а его не удалось заморочить. Как есть говорил, сразу понял, кто перед ним!

- И нам растолковал, что не просто так ведьма на нашу мельницу приходила. Верно я говорю?

- Должно быть, барон ее посылал травы молоть, - встрепенулся мельник, - Она так всегда и говорила, что мол мужу угодить хочу. То чечевицы попросит смолоть, то корень рогоза. Какая с них мука – так, баловство одно.

- А ты и рад был жернова опоганить! Не зря говорят, мельники завсегда водятся с бесами!

- Ну уж ты загнул! Еще обвини меня в родстве с чертом. Что спросят молоть, то в жернова и кладу.

Герберт расплатился, завернул коврижки в платок, наполнил флягу взваром из ягод. Подумал немного, да взял два куска жареного окорока. В дорогу всяко потребуются силы и ей, и ему. Парень улыбался, сыпал шутками, а в душе у него закипала ярость. Выходило, что врагов у него двое. Если святого отца Люция просила не убивать, то о градоначальнике она не сказала ни слова. Ухитрился тот все вывернуть наизнанку, каждое ее слово и не только слово. Подумаешь, Люция носила на мельницу зерно? А для чего еще нужна мельница? Только чтоб молоть муку. Обидно то, что красавица так стремилась угодить мужу. Ревность подлила маслица в костёр из ярости и злобы.

Другой был мужем Люции, его она любила! Может, и все еще любит? Но парень слишком хорошо помнил объятия этой женщины, почти невесомое прикосновение ее пальцев к своему телу. Нет, такая, как баронесса, лгать не будет. Обняла, выходит, благодарна ему, может, любит, ну хоть немного. И власти барона над сердцем Люции нет больше, говорят, что его на суде она и вовсе прокляла. Герберту правда ничего не сказала о своих чувствах, ну так и не могла. Какая приличная замужняя женщина посмеет болтать о таком?

Красивая, хозяйственная, рожать может, титул имеет, воспитанная, в травах толк знает. Ему бы домой привезти Люцию женой, матери бы показать. Уж та бы обрадовалась, обошла бы всех своих кумушек и соседок. Еще бы, сын уехал на заработки и вернулся с таким прибытком. И Зенона он бы объявил своим сыном без колебаний. Крепкий малыш, ладный – ничего, что не родной. Не говорить ему об этом, так и не узнает никогда. Быстро ж Розен забыл заботу своей жены, глядишь, и ее саму быстро забудет. Бросился спасать, да теперь уже поздно! Барон сам признал, что виноват, что ошибся, что облыжно обвинил женщину. Радует то, что Люция не приняла его покаяние. Гордая, обиделась сильно.

Парень хмыкнул, представив, как взъерепенится барон, когда окажется, что страж увел у него из-под носа Люцию и сына. Нет уж, Герберт своего ни за что не упустит, да и не ясно пока, чем кончится суд. Точней, как раз-таки ясно. Инквизиторы не умеют миловать, только сжигать и пытать у них хорошо получается.

*** Паул провел немало времени в кабинете барона. Тот искренне скорбел о жене, сожалел о том, что наделал. Что тут скажешь? Ведь он не ошибся, Люция и вправду ведунья. Таких женщин казнят, чтоб не наделали зла, так велит церковь. Да только Паул в душе отрекся от своего сана.

Ему было жаль Розена, но помочь ему он не мог. Люция никогда не простит мужа, это ясно. Инквизиция тоже своего не упустит. Сюда непременно явится дознаватель, уж он точно сможет выпытать признание у любой женщины. Что уж говорить о Люцие? Ведьма сама во всем созналась, ее и пытать не нужно для этого.

Хуже другое, ни один инквизитор не даст священнику приблизиться к ведьме. Не будет у отца Паула возможности Люцию убить острием ножа. Даже если и убьет он ее ножом, тело спящей колдуньи все равно сжечь могут.

Как бы уладить все до суда? И тело Люции нужно спрятать надежно, чтоб никто не нашел. Не похоронить, а именно спрятать. Но так, чтоб его не нашли ни люди, ни звери. Паул прикинул, где бы ему раздобыть лопату поострей. Лес большой, места всем хватит. Но там свежая могила будет заметна, да и волки могут ее раскопать. Вряд ли ведьме понравится проснуться немного не целой. Нет, так действовать нельзя. Тогда как поступить?

Может, стоит прикопать Люцию в канаве? Как раз вырыли ее для стока воды вдоль новой дороги. Прикрыть бы каменной плитой, но где ее взять? Может, засунуть тело в иссохший колодец? И зверье не найдет, и люди не сунутся. Останется только присыпать немного землей. Но как она выберется наружу? Через пятьсот лет многое может случиться. Канава как-то надежней, она хотя бы неглубокая. Из размышлений Паула выдернул голос Розена, тот снова вернулся в свой кабинет.

- Герцог Улисский узнал, что произошло!

- Это неудивительно, суд над женой не каждому дано учинить. Уверен, герцог проникся к вам уважением.

- Да что ты понимаешь? Он пришлет сюда своего священника! Завтра же! Тот поможет осуществиться правде! Люцию казнят! Она гордая, опять объявит себя ведьмой! Этого не должно случиться. Моя жена не должна сгореть на костре!

- Думайте о ее душе, молитесь. Все в руках божьих, на все его воля.

- Пошел вон!

- Если вы помилуете ведьму, горожане поднимут восстание. Замок потонет в огне.

- Мне все равно, - Розен взъярился, - Я должен уговорить Люцию вести себя как всегда – скромно и тихо. Не объявлять себя больше ведьмой, не сыпать проклятиями. Что она себе позволяет? Как решилась вести себя так? Неужели не понимает, что сожгут не только ее, но и Зенона! Что мне делать, старик?

- Молитесь. Только это может помочь отличить правду от лжи. Жена ваша колдунья, теперь я в этом уверен.

- Уйди!

Пауль не стал ждать, находиться сейчас рядом с бароном было опасно. Тот будто потерял разум от горя, мог ненароком и убить. Весь мир померк для этого мужчины. Не осталось для него больше ни света луны, ни света солнца, один только мрак.

Старик неспешно дошел до своей часовни, спустился по ступеням вниз. Колени болели. Где б найти лопату поострей, чтобы не слишком долго возиться с телом ведьмы? Кто бы еще помог ее похоронить. Барона он уговорит сделать могилу подальше, в этом сомнения нет. Но как управиться со всем остальным?

Паул ступил на порог своей кельи и тут обомлел. Градоначальник устроился за его столом, перед мужчиной стоял кубок, полный напитка. И флакон с зельем чуточку опустел.

- Чудное у вас вино, святой отец. Не пойму, скисло оно, что ли? Для причастия такое не пойдет. Я пришлю вам бочонок хорошего, дорогого вина. Это лучше вылить, - мужчина крепко ухватил бутыль за горло и собрался уже опрокинуть ее на пол.

- Всякому дару нужно быть благодарным. И этому тоже. Оставьте мое вино на столе.

- Вы не поняли, я принесу вам целый бочонок. В знак благодарности. Вы сохранили верность святому престолу, не стали потакать барону. Бедолага, он оморочен.

- То будет завтра. Грядущей ночью вино мне понадобится. Вышивальщица совсем плоха, не ровен час меня призовут к несчастной. Говорят, бык ударил ее копытом аккурат в голову, - Паул осторожно забрал бутыль зелья из рук незваного гостя, - Что же мы будем делать без Анны? Только ее рука была настолько легкой, что могла вышить лучшие полотна.

- Вы думаете обо всей своей пастве. Я счастлив быть с вами на одной стороне, - голос градоначальника дрогнул, - Вы не думаете, что наш барон и сам того? Колдун, то есть.

- Ведьма оморочила душу несчастного. Будем добры к нему.

- Вы правы. Барон в момент просветления отправил все драгоценности Люции и даже рубины на сохранение к мм-м, - градоначальник немного замялся, понял, что чуть не сболтнул лишнего, - На сохранение к другу.

- И зачем же он это сделал?

- Чтоб ослабить власть колдовства над собой. Всякому известно, что драгоценные камни хранят чары веками.

- Но и это не помогло несчастному. Простите, но эту ночь я собирался провести в молитве. Да и отец вышивальщицы, не ровен час, призовет меня.

- Я понял вас. Станем молится. Только я для начала немного вздремну.

Градоначальник поспешил выйти из кельи. Паул вздохнул. Зелье Люции нужно как можно скорей спрятать. А еще лучше разделить на несколько флаконов поменьше. Потерять часть не так жаль, как потерять сразу все. Старик крутанул в руке полную чашу. Ну, хотя бы не яд. Не обманула Люция. Сам того не ведая, градоначальник выполнил роль подопытного. Жив, болтает то, в чем ничего не смыслит, сыплет обещаниями, которые не исполнит. Всё, как всегда.

Нехорошая мысль пришла в голову старика. Бедная Анна, умелая вышивальщица, добрая девушка. Может, испытать на ней действие зелья? Если оно способно вернуть жизнь после того, как человеку перережут горло, то вдруг и здесь поможет? Заодно дарует мастерице долгую жизнь. Вот только детей у девушки никогда не будет.

Паул исповедовал Анну буквально на той неделе. Вышивальщица хотела уйти в монастырь и не по крепости своей веры, а только для того, чтоб избежать брака, рождения детей. Очень уж она этого боялась. Глупость, конечно. На все воля бога! Да и повивальницы в городе есть, роженицы гибнут не слишком часто. Всего лишь каждая третья. Может, стоит Анне помочь? В семье она одна осталась, что станет с родителями, если они потеряют дочку?

Паул вздохнул и перелил капельку зелья в небольшую стекляшку. Подумал, и добавил еще. Вспомнить бы теперь слова заговора, которые ему передала ведьма. Где-то была спрятана ее записка. И сколько девушке нужно спать, чтоб выздороветь? Кости срастаются быстро. Наверное, хватит недели, чтоб избежать смерти. Там уж и само заживет.

Старик припрятал остатки зелья, после чего он накинул поверх рясы тонкий плащ из шерсти, ночью теперь прохладно, а ему ни к чему простужаться. Он неторопливо поднялся по лестнице, обсуждая сам с собой то, что намеревался сделать. По всему выходило, если он и рискует чьей-то душей, так только своей. Анна примет колдовское зелье помимо своей воли.

Свежий воздух наполнил грудь Паула трепетом. Часовня позади, он идет спасать, творить настоящее чудо, быть может, спасет юную жизнь. Внезапно ботинок наступил на что-то подозрительно мягкое. Священник отдернул ногу и пристально посмотрел вниз. Лицо градоначальника исказила гримаса ужаса. Помер? Люция обманула? Хорошо, что сам Паул не успел пригубить зелья!

Внезапно из-за угла выступила тень. Неужто сам дьявол пришел над ним поглумиться? С большим трудом в лице "дьявола" священник узнал Герберта. Легче не стало. Герберт и так опасен, а тут выходит, что Паула застукали на месте преступления. Яд наверняка определят. А его обвинят в преступлении! В убийстве! В сговоре с ведьмой!

- Должно быть, градоначальника хватил удар. Он так рьяно бился за правду.

- Должно быть, на него напали разбойники. Видите клинок в руке? Он до последнего защищал сокровища церкви и вас, святой отец.

- Разбойники?

- У градоначальника перерезано горло. Я сам только что подошел сюда, вы же видели это.

- И зачем же? - Паул вжался в стену часовни спиной. От Герберта исходило ощущение решимости и опасности.

- Вы сами пригласили меня на исповедь, разве не так?

- Именно так, сын мой. Но теперь я спешу в дом вышивальщицы Анны. Такое горе случилось! Градоначальника отмолить можно и потом. Исповедовать его теперь поздно.

Уверенность в том, что зелье необходимо испытать хоть на ком-то стократно выросла у священника. На ком-то, кого не жаль. Умирающая девушка подойдет лучше всего. Если удастся ей помочь – это будет чудо. А если нет? Она и так обречена.

- Вас проводить?

- Со мной моя вера и крест. Я пойду один.

- Доброго вам пути, отец Паул. Я сообщу страже о том, что стряслось.