ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Четыре недели спустя Грейс в черном креповом платье и плаще стояла возле церкви в центральной части Лондона и дрожала от холода. Погода установилась прохладная, и креп, хоть и был самой модной тканью как для скорбящих, так и для наемных участников процессии, не очень согревал: ветер продувал его, к тому же от малейшего намека на влажность в воздухе одежда промокала и прилипала к телу.

Грейс и ее напарницу, Джейн, поставили по разные стороны церковного портала; в своих черных капюшонах и вуалях они походили на предвестниц проклятья, и сходство лишь усиливалось благодаря тростям, украшенным черными лентами. Родственники покойного наняли их, приказав отстоять шесть часов перед входом в церковь с выражением глубокого горя на лицах, пока не прибудут основные участники церемонии и погребение не начнется; так что девушки находились здесь с семи часов утра.

Похороны предполагались величественные и роскошные. Семье Седрика Вэлланда-Скропса, покойника, принадлежал большой мавзолей на церковном кладбище, места в котором хватило бы на добрых два десятка могил, и потому церемонию собирались разбить на две части: первая должна была пройти в церкви, а вторая — непосредственно у места упокоения усопшего, в дальнем конце кладбища. Процессию скорбящих от дома покойного до церкви должен был возглавлять человек, несущий подушечку с регалиями; лошадей украшали свежевыкрашенные плюмажи; дубовый гроб на повозке со стеклянным верхом был накрыт бархатным покровом, богато отделанным бахромой, а за гробом следовал по меньшей мере десяток экипажей. Для всех, кто придет на похороны, были приготовлены памятные подарки: черные шелковые шарфы, ленты на шляпы и перчатки.

Грейс несколько раз пыталась завязать разговор со своей напарницей, чтобы скоротать время, но Джейн жила и работала в похоронном бюро уже десять лет, с тех пор как ей исполнилось девять, и относилась к своей роли чрезвычайно ответственно. Ей не составляло никакого труда постоянно сохранять на лице трагическое выражение, а иногда, когда ей удавалось убедить себя в том, что это она лежит в гробу, девушка даже проливала несколько настоящих слезинок. Нервная и подобострастная, она мало разговаривала, когда не работала, и никогда — во время похорон: миссис Победоноссон сумела убедить ее в том, что наемная скорбящая должна делать лишь одно — скорбеть, а каждое слово миссис Победоноссон было законом. Таким образом, Грейс, поняв, что разговорить Джейн не удастся, наконец замолчала и стала наблюдать за подготовкой к похоронам нищих, происходившей менее чем в тридцати шагах от церкви.

Церковь Сент-Джуд была одной из немногих церквей в Лондоне, где еще оставалось свободное место для новых захоронений, и здесь, в заброшенной части кладбища, двое гробокопателей орудовали лопатами на участке примерно десять футов длиной. Копая землю, они наткнулись на большое количество человеческих костей, оставшихся от предыдущих захоронений и лежавших у самой поверхности: бедренная кость тут, ключица там, а однажды из большого кома земли они извлекли человеческий череп. Однако жуткие находки не вызвали у гробокопателей ни малейшего трепета: погружая заступы в землю, они насвистывали нехитрый мотив, весело переругивались и подшучивали друг над другом. В это утро они могли вести себя беззаботно: поскольку хоронить должны были нищих из работного дома, рядом не было ни друзей, ни родственников умерших, чувства которых следовало уважать, а следовательно, не было нужды демонстрировать почтительность.

С одной стороны ямы стояла тележка с запряженным в нее осликом. В ней лежали три неаккуратных, рваных свертка: нищим не полагалось гробов, и трупы заворачивали в жалкое тряпье, предоставленное церковным приходом. Из одного свертка торчали клок волос и нога, и, заметив это, Грейс содрогнулась. По крайней мере, подумалось ей, мама избежала ужасной участи быть погребенной как нищенка: когда она умерла, им хватило денег обеспечить ей достойные похороны и, кроме прочего, — отдельную могилу. Деньги дали добросердечные соседи, хотя самих похорон Грейс уже почти не помнила. Грейс также мысленно поблагодарила повитуху, миссис Смит, за помощь: не дай она девушке добрый совет (и денег на билет до Бруквуда), ее собственный ребенок оказался бы в общей могиле, такой же, как эта, выкапываемая у нее на глазах.

В полдень гробокопатели устроили обеденный перерыв, достали завернутые в газету ломти хлеба с сыром и стали с аппетитом их уплетать, после чего, ввиду отсутствия свидетелей, спокойно бросили газету, хлебные корки и огрызки яблок в общую могилу. («Ты это видела?!» — в ужасе спросила Грейс у своей напарницы, но Джейн промолчала и продолжала смотреть строго перед собой.) Покончив с нехитрым обедом, один из мужчин скрылся в близлежащей таверне под названием «Лиса и виноград» и вскоре вернулся, неся кувшин с элем на недавно вырытом черепе — эта шутка вызвала новый приступ веселья у его товарища. Опустошив кувшин, гробокопатели возобновили работу и, когда могила показалась им достаточно глубокой, сбросили в нее тела, присыпали их землей и небольшим количеством извести, после чего вместе направились в таверну, чтобы пропить полученные деньги.

Грейс и Джейн продолжали стоять. Ожидание, подумала Грейс, не такое уж приятное занятие, ведь оно означало слишком много свободного времени, чтобы беспокоиться о своей судьбе, а еще больше — о судьбе Лили. О бедняжке всегда кто-то заботился: сначала мама, затем Грейс; обе делали скидку на ее простодушие и защищали от неприятной и тяжелой реальности. А сейчас… Кто сейчас заботится о благополучии Лили? Хорошо ли к ней относятся в доме Победоноссонов? Грейс несколько раз интересовалась у миссис Победоноссон, как дела у сестры, но получала лишь уклончивый ответ: «У нее все так, как того и следовало ожидать» или «Горбатого могила исправит», и эти заявления никак не могли успокоить Грейс. Она понимала, что перестанет волноваться, только если сможет навестить Лили и сама во всем разобраться, но пока что у нее никак не получалось сходить в дом в Кенсингтоне: Победоноссоны позволяли прислуге по воскресеньям отдыхать (в разумных пределах, конечно), но в этот день они должны были сходить в общественную баню, постирать свои вещи, заштопать чулки, починить одежду, выгладить и вычистить похоронное платье, а также отстоять утреннюю и вечернюю службы в церкви. Впрочем, Грейс прикинула, что до Кенсингтона сможет дойти за час, а потому решила в ближайшее воскресенье встать очень рано, совершить все предписанные действия до полудня, потом сходить в церковь и сразу же после окончания службы отправиться в Кенсингтон.

За то время, что она работала на семейство Победоноссон, она многому научилась. Первые несколько дней Грейс чувствовала себя ужасно несчастной, пытаясь примириться с новым поворотом судьбы; наконец ей удалось смириться с тем, что теперь она будет жить именно так — одна, без Лили, выполняя утомительную, тяжелую работу (когда она была свободна от участия в похоронах, ей приходилось шить саваны или внутреннюю обивку гробов или вышивать памятные вещицы), деля крохотную комнатушку с Джейн и не имея ни личного пространства, ни какой-либо собственной жизни. Грейс уговаривала себя, что, по крайней мере, ей не приходится беспокоиться об оплате за комнату, или о том, где раздобыть денег на корочку хлеба, или как не замерзнуть насмерть на лондонских улицах. Жизнь в доме Победоноссонов избавила ее от прежних тягот — голода, лишений и постоянно маячившей вероятности оказаться в работном доме. Однако на смену старым трудностям пришли новые: четырнадцатичасовой рабочий день в ужасных условиях и отсутствие человека, которого она могла бы считать другом.

К тому же Грейс одолевало чувство, похожее на ностальгию. Это не имело никакого смысла, ведь последним ее домом была уродливая комната без мебели и они с Лили чуть не умерли там от голода; но это слово было единственным, с помощью которого она могла описать свое ощущение одиночества и потери собственного уголка.

Грейс ни секунды не сомневалась в том, что вина за все происшедшее лежит исключительно на том человеке — одноруком, который пришел к ней ночью и разрушил все. Если бы с ней не случилось того, ей не пришлось бы бежать; она осталась бы в пансионе вместе с Лили, стала учительницей, а со временем, возможно, удачно вышла бы замуж. Теперь же достойная жизнь выскользнула у нее из-под носа, а будущее казалось покрытым мраком. Она падшая женщина и навсегда такой останется.

Замерзнув и устав от долгого неподвижного стояния, Грейс пошевелила пальцами обутых в дешевые черные туфли ног, пытаясь согреться.

— Разве тебе не холодно? — спросила она у Джейн, по-прежнему неподвижно стоящей рядом с ней. — Разве ты не мечтаешь о том, как сядешь у жарко натопленного камина?

Джейн смотрела перед собой.

— Или о том, как будешь прятаться под зонтиком от солнца? — безрассудно продолжала Грейс. — Или сидеть в лодке, когда кто-то будет катать тебя по озеру, а рядом будет стоять корзинка для пикника? Пожалуйста, ответь мне, да ответь же!

Джейн отреагировала на ее слова лишь легким кивком головы в сторону улицы, где звуки медленно катящихся по камню колес и барабанного боя возвещали о прибытии похоронной процессии. Сразу за носителем подушечки с регалиями и перед скорбящими, пожелавшими ехать верхом, мистер Джордж Победоноссон вел жеребца покойника, в стремена которому вставили задом наперед кожаные сапоги его хозяина как символ смерти. Далее следовали несколько пустых карет, принадлежащих уважаемым семьям: поскольку их самих в Лондоне не было, они послали свои ландо в знак почтения к умершему.

Когда в церковь заехали дроги с гробом, Грейс заметила тщательно сложенный британский флаг на украшенном дорогой бахромой покрове, а также треуголку с пером этого великого человека: треуголка была частью его костюма, когда он занимал должность лорд-мэра Лондона. Родственники попросили устроителей похоронить треуголку и флаг вместе с телом, но Грейс провела с владельцами похоронного бюро уже достаточно много времени, чтобы понимать: эти вещи чудесным образом избегнут могилы, и, если Победоноссонам поручат организовать еще одни шикарные похороны, вышеуказанные предметы восстанут из мертвых и обойдутся заказчикам в кругленькую сумму.

Впрочем, все эти закулисные игры нисколько ее не удивляли. Победоноссоны были людьми нечестными, но в этом отношении они совершенно не отличались от шулеров, ростовщиков или похитителей детей, населявших огромный город. Ну и что с того, что они демонстрировали клиенту гроб из первоклассного красного дерева, а в результате делали его из дешевых досок? Кому какое дело, если они используют жестяные именные дощечки вместо обещанных серебряных? Какая разница, раздевают ли они труп догола и присваивают ли себе золотые часы, вместо того чтобы похоронить его, по просьбе ближайших родственников, в таком виде, словно он идет на званый вечер? Ничто из вышеперечисленного ее не касалось. Грейс не могла себе позволить переживать из-за богачей, у которых было столько денег, что они могли тратить их на помпезные похороны. Не могла — если не хотела потерять работу.

Грейс стояла, опустив глаза, когда в церковь вслед за гробом входили родственники усопшего, друзья и знакомые. Присутствовало огромное количество тех, кто считал себя значимыми членами общества, поскольку покойный, уйдя в отставку, превратился в ярчайший пример лояльного гражданина: он поддерживал благотворительные организации, открывал приюты для обездоленных и даже, подвергая себя немалому риску, ходил по ночному Лондону и раздавал одеяла. Особый интерес он проявлял к бездомным и падшим женщинам и работал, не зная ни сна ни отдыха, стараясь исправить их, — иногда даже впускал в свой дом и учил на прислугу.

Грейс смотрела из-под полуопущенных век, как скорбящие по двое заходили в церковь: на дамах, сумевших в достаточной степени совладать с нервным потрясением, чтобы поучаствовать в процессии, были траурные платья по последней парижской моде (широкие рукава, стянутые у запястья, пышные юбки с кринолинами из кости, плотные черные вуали до пола). Мужчины, со своей стороны, тоже не отставали от моды: торговцы готовым траурным платьем выдавали за истину в последней инстанции поверье, что держать в доме черную одежду — к беде и для каждых похорон следует покупать новый наряд. Таким образом, как любил повторять Джордж Победоноссон, его счастью весьма помогали несчастья родственников покойных.

Уже почти все скорбящие собрались в церкви, когда Грейс неожиданно охватила странная и неприятная дрожь. Обдумывая случившееся впоследствии, она не могла понять, какое из пяти чувств вызвало у нее ощущение беспокойства: уловила ли она слабый запах, окатило ли ее ледяным холодом, закружилась ли у нее неожиданно голова или ее пробила дрожь, обычно вызываемая тем, как говорят в народе, что кто-то наступил на ее могилу? Что бы это ни было, человек, проходивший мимо нее, когда она испытала это странное чувство, вошел в церковь и сел в последнем ряду. Поняв, что все скорбящие уже вошли внутрь, а значит, она может позволить себе пошевелиться, Грейс посмотрела в ту сторону и увидела спину мужчины, уже прожившего большую часть жизни. Он был одет в безупречное траурное платье, держал псалтырь в одной руке, затянутой в черную кожаную перчатку, а цилиндр — в другой. Он был ей незнаком, и в нем не было ничего, что выделяло бы его среди остальных скорбящих господ.

Возможно, решила Грейс, когда большие двери церкви закрылись, она все это просто придумала…


В воскресенье Грейс, как и собиралась, пересекла парк в Кенсингтоне и постучала в дверь черного хода дома Победоноссонов. Она потратила некоторое время на то, чтобы продумать свой гардероб: ведь, несмотря на то что ей вручили новые черные ботинки и платье, приличествующие наемной скорбящей (стоимость всего вышеперечисленного, разумеется, вычтут из ее зарплаты), если она выйдет на улицу в шляпке с траурной черной вуалью, на нее, возможно, будут оглядываться. Однако Роуз любезно одолжила ей старый жакет из коричневого бархата и миленькую шляпку; надев (помимо черного корсажа и юбки из крепа) эти обновки, Грейс уже не производила впечатления девушки в глубоком трауре.

— Хозяйка запретила прислуге принимать гостей, — скрестив на груди руки, заявила миссис Биман, решительно загородив черный ход. — Кроме как по особому разрешению.

— Но я прошу вас, пожалуйста, спросите у нее! — не сдавалась Грейс.

— Не могу. Все семейство отправилось наносить визиты.

— Но я сестра Лили. — Грейс умоляюще посмотрела на нее — точно так же, как когда-то, умирая от голода, смотрела на прохожих, предлагая им купить водяной кресс. — Пожалуйста, позвольте мне зайти лишь на одну минутку и убедиться, что моя сестра жива и здорова! Мы с ней никогда прежде не разлучались, и я буду вам очень благодарна!

Миссис Биман посмотрела на трагически-прекрасное лицо Грейс («Словно у ангела над могилой», — призналась она позже Блоссом) и смягчилась.

— Хорошо, но только на десять минут, — заявила она, отходя в сторону, чтобы дать Грейс пройти.

Грейс не очень удивилась, когда ее провели в ледяную кухню вместо комнаты для прислуги, где можно было бы найти горничную в воскресный день. Лили чистила ножи, яростно терла их лезвия наждачной бумагой и порошком — она уже дважды оттирала их, и оба раза миссис Биман не приняла ее работу.

Увидев Грейс, Лили подбежала к ней, обхватила руками за шею и так отчаянно разрыдалась, что Грейс испугалась, что десять минут пройдут, а им так и не удастся обменяться хотя бы словом.

— Ш-ш… Ш-ш… Неужели все настолько плохо? — спросила Грейс, смахивая с плеч наждачный порошок. — Пожалуйста, скажи мне, что у тебя все хорошо.

Лили еще пару раз горько всхлипнула и засопела.

— Все хорошо. — Она тяжело вздохнула. — Но я так по тебе скучаю!

— Как тебе здесь живется? Тебя учат?

Лили кивнула.

— Мне разрешают чистить обувь и ножи. Хотя миссис Биман говорит, что я не справляюсь.

Грейс посмотрела на руки сестры — они покраснели и были растерты до крови. Грейс просто получила подтверждение тому, что на самом деле, в глубине души, давно знала: Лили — не та девушка, из которой выйдет личная горничная, и мистер Победоноссон просто обманывал, когда говорил, что даст ей эту должность, лишь бы сестры согласились остаться у него. Как странно устроен мир! Подумать только: мистер Победоноссон — такой прижимистый, равнодушный и бесчувственный человек — оказался настолько добр, что не только взял Лили на работу, но и тщательно продумал, как это правильно обставить.

Грейс спросила:

— Как к тебе относятся?

— Кормят меня, в общем, неплохо, — ответила Лили, вытирая лицо рукавом. — Мясо каждый день дают.

— А остальные слуги как тебя приняли? — продолжала ее сестра, поскольку этот вопрос весьма ее беспокоил: она боялась, что Лили может стать изгоем. — Они позволяют тебе участвовать в их разговорах и тому подобное?

— Нет, не позволяют! — призналась Лили. — Блоссом и Лиззи слишком гордые и важные. Но со мной иногда разговаривает Элла. И молодая хозяйка дома тоже очень добра ко мне.

— Мисс Шарлотта? — переспросила Грейс, не веря своим ушам. С этой юной дамой она не встречалась, но до нее дошли слухи, что Шарлотта — эгоистичная, избалованная, ветреная особа.

— Да, мисс Шарлотта. Вот ей я понравилась, — с некоторой гордостью заявила Лили. Она ахнула: — Ты ведь еще не видела гостиную и приемную! У них есть кувшин с синими птицами!

— Неужели? — изобразила удивление Грейс, гладя натруженные руки Лили. — Но когда это мисс Шарлотта находит время на беседы с тобой?

— О, она иногда выходит в сад, когда я там гуляю одна, или говорит со мной на кухне, когда остальные поднимаются в господскую часть дома.

— Да ты что? — искренне изумилась Грейс. Все удивительнее и удивительнее… — И о чем же вы говорите?

— Ой, о разных забавных вещах. Иногда она придумывает сказки — вот как ты раньше.

— Придумывает? Как это мило с ее стороны. — Возможно, слухи, которые ходят о мисс Шарлотте, не так уж и правдивы. — И что это за сказки?

— Ну, о маме и тому подобном, — неопределенно ответила Лили. — О всяком разном. Мисс Шарлотта очень мною интересуется.

Грейс подумала: как это благородно со стороны мисс Шарлотты — снисходить до разговора с ничтожнейшей из своих служанок.

— Значит, она настоящая леди, — произнесла Грейс.

Загрузка...