Плененные сердца

17.

Психея переводила взгляд с леди Эль на Аннабеллу, стараясь убедиться, видела ли какая-нибудь из них, как Брэндрейт наблюдал за полураздетой Эвелиной. Она чувствовала себя виноватой. Следовало бы предупредить леди Эль о его присутствии. Но она видела, что обе дамы были слишком заняты. Леди Эль старалась разобраться, какой фасон больше пойдет к шелку, а Аннабелла все еще возилась с лентами и кружевами. Они были так поглощены своими занятиями, что ни одна из них не заметила скандального поведения маркиза и совершенно неприличного демарша Эвелины.

Психея нервно стиснула руки. Ах, надо было бы сказать леди Эль, как только Брэндрейт появился. Но с каждой секундой, в особенности с того момента, как Эвелина увидела, что маркиз наблюдает за ней, Психея все больше чувствовала себя обязанной хранить молчание. Что-то удивительное произошло – не с Эвелиной, поскольку ее новая подруга и раньше обладала способностью сохранять полное хладнокровие в любой ситуации, – но с Брэндрейтом. Он вдруг увидел Эвелину совершенно в ином свете, чего никак не могло бы случиться при обычных обстоятельствах! Какой подарок судьбы, что эта глупая экономка – столь же некрасивая, сколь и рассеянная – не закрыла за собой дверь. Сама бы Психея ни за что до такого не додумалась. Даже и пробовать бы не стала. Она вообще считала, что все смертные женщины, особенно благородного происхождения, должны быть ужасно сконфужены, если их застанут раздетыми.

Но какова Эвелина! Психея с любопытством смотрела на свою приятельницу, то подбиравшую, то распускавшую волосы перед зеркалом. Хотя вряд ли Эвелина отнеслась к случившемуся так же, если бы у дверей обнаружились мистер Шелфорд или мистер Элленби. Она, конечно, не замедлила бы пожаловаться тетке на совершенно неприличное поведение джентльменов. Подумать только, подглядывать за ней! И она бы уж ни за что не прошлась по комнате перед тем, как закрыть дверь, чтобы позволить им как следует на себя насмотреться.

В общем и целом Психея была довольна. Все получилось как нельзя лучше. Подойдя к Эвелине, она шепнула, что ей необходимо на некоторое время вернуться на Олимп. Но завтра она непременно будет присутствовать на состязании.

Психею до глубины души тронуло, как огорчилась Эвелина этим известием. Порывисто обняв свою новую подругу. Психея поблагодарила ее за то терпение, с которым Эвелина выслушала рассказы о ее домашних неурядицах.

– Боюсь, что я ничем не смогла вам помочь, – сказала Эвелина. – Но откуда мне знать, что такое быть замужем несколько тысяч лет, пусть даже и за самим Эротом! Я бы очень хотела побывать у вас дома, на Олимпе. Как это, должно быть, интересно.

– К сожалению, это невозможно. Ели бы Зевс увидел вас, нам обеим не сносить бы голов в буквальном смысле! Он бы отдал их Циклопу!

Психея притворно вздрогнула, потом снова засмеялась. Зевс уже несколько столетий не совершал таких чудовищных поступков.

– Прошу вас, не смешите меня, – прошептала Эвелина, – а то Аннабелла подумает, будто я и вправду сошла с ума. Скажите мне только, неужели Эрот так рассердился на вас за ваше вмешательство в наши дела, что не желает простить вас?

– Очень меня это волнует! – передернула плечами Психея. – Хотела бы я только… впрочем, не важно! Если я сейчас не уйду, мне никогда не уйти!

Обняв Эвелину на прощание, она исчезла сквозь стену гостиной.

Часом позже она сидела, слушая Эрота и с каждым словом все больше приходя в уныние. Она нервно теребила золотые ленты своего платья. Ее ноги в золоченых сандалиях чуть-чуть не доставали до мраморного пола, так что со стороны ее можно было принять скорее за напроказившего ребенка, чем за взрослую женщину.

– И во-вторых, моя любезная супруга, почему это ты продолжаешь нарушать приказ Зевса и вмешиваться в дела этих несносных смертных? Не понимаю, что тебя в них прельщает. Все они абсолютно никчемные существа, как тебе известно.

– И я была когда-то смертной, – вставила она, глядя на паутинообразную инкрустацию из аметистов в мраморном полу.

Он пропустил ее замечание мимо ушей.

– Мне нет необходимости повторять тебе, что сплетни о твоей деятельности начинают распространяться даже среди низших существ. Эриннии давно уже потешаются над твоими выходками. У одной из них змеи так и шевелились на голове, когда она мне говорила: «Где же твоя Психея? Мы ждем. Если она не поостережется, ей одна дорога – к нам в Аид. Сам Зевс сошлет ее сюда!» Можешь себе представить, каково мне знать, что над тобой – а следовательно, и надо мной, надо мной! – потешаются даже в подземном царстве Персефоны. Разве тебе больше дела нет до моих чувств? Ты думаешь только о себе.

Психею это все мало тронуло. Ей казалось, что возлюбленный Эрот больше заботится, что подумают небожители о нем, а вовсе не о чувствах жены.

– Я не сделала ничего такого, чтобы повредить тебе, Эрот, мне только хотелось развлечься. – Тут она подняла голову и встретилась с ним взглядом, не опустив при этом глаз. – Мне же нужно было чем-то заполнять одинокие дни и часы.

– В высшей степени неудовлетворительное объяснение, – возразил он. – Каковы бы ни были твои чувства ко мне – хотя я догадываюсь, что ты считаешь меня чудовищем, – прошу тебя прекратить всякое общение со смертными. Если Зевс узнает, что ты нарушаешь его приказы, я не смогу защитить тебя от его гнева. И потом, ну что тебе в них? Они не обращают внимания на уроки, которые дает им Судьба, и совсем не почитают нас. А следовало бы! Они о нас и думать забыли.

– Что же в этом удивительного? – не сдержалась Психея. – Все, чем боги занимались, так это крали девушек из их домов и поставляли другим сладострастным божествам. И Олимп нас помилуй, если кто-нибудь осмеливался перечить какой-нибудь богине в неподходящий момент. Того и гляди, превратят тебя в дерево или в оленя, а то и вообще расстанешься с жизнью. Меня только удивляет, что культ Олимпа так долго продержался. Слишком долго, на мой взгляд!

– Ты сама-то соображаешь, что говоришь?! – прошептал Купидон. Он ходил по спальне большими шагами. Взмахи его огромных крыльев колыхали занавески на постели, как ветер белье на веревке. Но когда она высказала такое возмутительное мнение, он резко остановился с обиженным и испуганным выражением на лице. – Боюсь, что я тебя потеряю из-за твоего взбалмошного поведения. Неужели ты меня совсем больше не любишь? Может быть, тебе хотелось бы, чтобы мы никогда не встречались и я никогда не уводил тебя из отцовского дома? У Психеи слезы подступили к глазам.

– Это, наверное, то, что ты пыталась дать мне понять все эти десятилетия? – продолжал он. – Ты жалеешь, что стала моей женой, вместо того чтобы остаться с отцом и всеми теми, кого уже нет много тысяч лет? Стало быть, я сделал ошибку, любовь моя?

Психея чуть не сорвалась с места и бросилась к любимому. Ей так хотелось разгладить складки у него на лбу, поцелуями заставить его умолкнуть. Но она поступала так уже трижды за последнее столетие, и каждый раз неделю-другую спустя супруг ее снова становился холодным и отчужденным.

Поэтому, не сходя с места, она отвечала:

– Тебе, пожалуй, и впрямь не стоило на мне жениться. Твоя мать была права. И сейчас я и правда жалею, что меня не похоронили вместе с моими родными.

Как только эти слова были произнесены, ей показалось, что целая плотина прорвалась в ее нежном сердце. Слезы хлынули у нее из глаз. Она выбежала из спальни, чтобы найти приют в маленькой комнатке, куда вела дверь из столовой. Там она упала на колени у софы, обитой золотой парчой, и дала волю своему горю, властвовавшему в ее сердце уже целую вечность.

Только несколько часов спустя, когда на мир опустилась ночь. Психея поднялась с уставших колен. Она была рада, что Эрот не последовал за ней. Она больше не верила его словам, не верила, что эти слова будут подкреплены делами, рассчитанными на то, чтобы вернуть ее любовь. Сердце ее замкнулось. Она снова вспомнила об Эвелине, обдумывая тщательно все происшедшее, но эти мысли отступали перед ее собственной болью. Ей хотелось сказать Эроту, что, помогая смертным, особенно в сердечных делах, она искала для себя покоя. Но разве он мог ее понять?

Немного придя в себя, она с удовольствием оглядела комнату. По цвету и убранству на Олимпе не было ничего подобного. Используя самые яркие тона, зеленый, синий и фиолетовый, она расписала одну стену бабочками, изящными созданиями, порхающими среди высокой травы. Ткани она напряла сама, так как нигде не могла найти того, что ей нужно. Темно-красные и пурпурные цвета царили здесь. На стене напротив бабочек висели ее собственные работы, всего около двадцати, преимущественно портреты и пейзажи. Среди них были изображения дворца, в котором она провела детство, и даже несколько видов Англии, ее любимого местопребывания последние сто лет.

Эрот не любил эту комнату, называл ее вульгарной и вот уже два десятилетия не входил сюда.

Психея была довольна этим, поскольку всегда могла рассчитывать спокойно побыть в ней одна.

Она прислушалась к тишине ночи. Не было слышно ни звука. На Олимпе все ложились рано, если, конечно, Вакх не затевал один из своих праздников. В пустоте было свободнее передвигаться, да никто и не заметит. А дело предстояло такое, что свидетели ни к чему. Она не сказала об этом Эвелине, но вернулась она на Олимп вовсе не для встречи с мужем. Психея собиралась проникнуть в апартаменты свекрови и похитить не только пояс, который она нехотя вернула Афродите, но и ее знаменитые любовные эликсиры. Пора было наконец соединить Брэндрейта и Эвелину.