Плененные сердца

5.

– Клянусь Зевсом! – воскликнула Афродита и тут же проворно зажала себе рот рукой. Потом предостерегающе нахмурилась в сторону своего сына и Психеи. – Только посмейте обмолвиться Громовержцу, что я упомянула его имя, как это делают смертные. Я вас живо сошлю в подземный мир лет на десяток, а то и на два. Смотрите у меня! – Черты ее лица вдруг смягчились, и она медленно обратила свой вспыхнувший любовью взор на маркиза Брэндрейта. – Кто это дивное создание? – проговорила она наконец мечтательно.

Психея назвала имя маркиза. Пренебрежительно ткнув пальцем в сторону Эвелины, Афродита спросила невестку:

– И ты хочешь, чтобы это жалкое подобие женщины влюбилось в это изумительное воплощение лучших черт человечества?

Психея не опустила глаз под презрительным взглядом свекрови. Стушеваться перед суровостью Афродиты означало погубить себя окончательно. Поэтому, приняв вид решительный и независимый, она отвечала со всей уверенностью, на какую была способна:

– Право же, это неплохая идея. Вот увидите, хотя они и постоянно ссорятся, они очень подходят друг другу.

Запрокинув голову, Афродита рассмеялась. Звук был настолько прелестный, что Психея не сомневалась: если бы обитатели Флитвик-Лодж могли услышать эти восхитительные переливы, они бы плакали от восторга. Успокоившись и утерев несколько слезинок, прокатившихся по ее белоснежному лицу, она потрепала Психею по щеке. Этот жест мог показаться самым дружелюбным и даже нежным выражением родственных чувств. Но Психею он не обманул.

– Ну и дурочка же ты. Как ты можешь терпеть такую глупость, Эрот? Да проживи я еще миллион лет, мне никогда не понять нелепый склад ее ума.

– Мама, – укоризненно заметил Эрот, – по-моему, уже довольно.

– Нет уж, ты послушай! Чтобы такой великолепный образец человеческой породы, – она послала Брэндрейту воздушный поцелуй, – увлекся подобной невзрачной особой. – Она досадливо щелкнула пальцами в сторону Эвелины, словно стряхивая какую-то мошку со своих одежд. – Только полная идиотка могла додуматься до такого.

К большому удовольствию Психеи, Эрот снова сделал попытку вступиться за жену, но Психея, нежно коснувшись его белой батистовой туники, остановила резкие слова, готовые сорваться с его языка. После такого заступничества ей доставалось от свекрови больше обычного.

– Купидон, любовь моя, – начала она ласково, пользуясь римским вариантом его имени, – твоя мать говорит, увы, лишь горькую правду. Не стану притворяться, у меня нет таких способностей, как у тебя или у нее. Но я знаю одно: под притворным равнодушием Эвелины скрывается страстная натура, ожидающая только пробуждения. А что до Брэндрейта, – тут она бросила лукавый взгляд на Афродиту, – ему не позволяет полюбить невероятная гордость. Такой я еще никогда ни в ком не замечала.

Психея сразу же убедилась, что нашла верный подход. Брови Афродиты недоуменно изогнулись над сверкающими глазами.

– Гордость? – повторила она. – Ну так он имеет полное право гордиться своей внешностью. Сам Зевс, наверное, приложил руку к созданию такой восхитительной фигуры и столь прекрасного лица.

С озабоченным видом, наморщив брови. Психея сказала:

– Возможно, вы правы. Не стану спорить, он очень хорош собой. Я слышала вчера вечером, как он хвастался перед одним своим знакомым, что может завоевать любую женщину, какую пожелает, стоит ему поманить ее пальцем. Быть может, я и заблуждаюсь, но мне кажется, что его гордость превратилась в нечто более опасное – в тщеславие и высокомерие.

Поджав губы, Афродита устремила на лорда Брэндрейта проницательный взгляд, в котором уже сквозило явное недовольство. Психея постаралась скрыть улыбку. Как легко ее свекровь попалась на удочку! Красавица-богиня никогда не могла удержаться, чтобы не осадить при случае высокомерного мужчину.

Психея прислушалась к разговору Эвелины с лордом Брэндрейтом. Предмет их спора вызвал у нее дрожь в коленях. Речь шла о бюсте Зевса, а Психея меньше всего желала бы привлечь к нему внимание Афродиты. У свекрови и так уже возникли подозрения на ее счет, хотя Психея довольно удачно притворилась, что понятия не имеет, каким образом бюст очутился во Флитвик-Лодж.

Прошло по меньшей мере три десятилетия с тех пор, как Психея украла бюст из великолепного дворца свекрови на Олимпе. Шум, поднявшийся по этому поводу, так напугал Психею, что она позволила отцу Эвелины случайно обнаружить его на раскопках в Греции. Она считала тогда, что, если бюст окажется во владении смертного, Афродита никогда не узнает о его местонахождении.

Но по воле этого чудовища, Немезиды, она оказалась теперь вместе с Афродитой – не говоря уже о своем муже! – в каких-нибудь тридцати шагах от бюста. Живи она хоть еще пятьдесят тысяч лет, ей никогда не понять, что затевают Мойры – суровые богини судьбы, ведающие всем на Олимпе. Ничего нельзя сохранить в тайне дольше чем на десяток лет. Кто-нибудь обязательно обнаружит твой секрет, потому что нити Судьбы непременно пересекутся наихудшим образом там, где не нужно. Ни одного прегрешения нельзя скрыть от неистовой богини мщения Немезиды.

Психея с досадой прикусила губы, вспомнив множество предметов, украденных ею из разных уголков славного царства Зевса и спрятанных у нее в шкафу. Она сама не понимала, зачем она это делала. Пожалуй, все началось лет двести тому назад, когда она застала Эрота флиртующим со служанкой из гостиницы в Глостершире. Она не знала до тех пор, что временами он может преображаться в простого смертного. Потом выяснилось, что сама она тоже может пребывать среди смертных и принимать участие в их жизни, правда будучи невидимой. Эрот так и не догадался, что именно она призвала из кухни обуянного гневом отца девушки, чтобы спасти дочь от приставаний подозрительного незнакомца.

Психея улыбнулась при этом воспоминании. Как поразился тогда ее супруг! От неожиданности он вернулся в свой подлинный облик на глазах у изумленных смертных, причем одно его крыло выскользнуло из-под бархатной туники, при виде чего бедная девушка упала в обморок. На лице его отразилось такое смятение, что Психея хохотала до слез. Но впоследствии, подумав об этом происшествии, она поняла, что привязанность к ней ее драгоценного супруга, которого она преданно обожала уже два тысячелетия, начинает понемногу ослабевать.

В ту ночь она украла одну из его стрел, кончик которой был заострен кровью агнца, и спрятала под подушкой. Она заснула в слезах, и с того дня отношения между ними стали осложняться. Психея не знала, что делать, и не представляла себе, как вновь возбудить в нем прежнюю страсть.

Но она недолго предавалась печали из-за своих личных проблем, найдя утешение в играх со смертными. Она с упоением предалась новому занятию. Одной из ее последних затей был роман отца Эвелины, а теперь в ее помощи явно нуждалась его дочь.

«Но как бы все-таки скрыть от Афродиты, что я украла ее любимую скульптуру?» – подумала Психея со вздохом.

Взглянув на супруга, она еще больше пала духом. Суждено ли ей когда-нибудь вернуть его любовь?

Эвелина с силой сжала в руке щипцы для снятия нагара.

– Как вы смеете, Брэндрейт, предъявлять мне подобные обвинения! Я водворилась в Фли-твик-Лодж с целью подольститься к леди Эль! Уму непостижимо! Все, кому ведом мой характер, знают, что я не способна опуститься до таких низких происков. Зато все, кто знает вас, нисколько не сомневаются, что вы способны на любой образ действий для достижения ваших целей. Слава богу, моя преданность тетушке всем известна. Вы можете спросить хотя бы нашего доброго викария, способна ли я на такое чудовищное притворство, коварство и бессовестные поступки.

Эвелина всегда бесстрашно вступала в стычки с маркизом. Она не боялась его, как большинство ее знакомых. Да и все их общество почитало за лучшее не связываться со столь опасным противником. Но в данный момент Эвелина, преисполнившись праведным гневом, смело заняла позицию между Брэндрейтом и бюстом Зевса, угрожающе помахивая щипцами, словно шпагой.

– Мне никогда не понять, почему вам понадобилось сделать эту вещь – единственную в этом доме, да и в целом мире, имеющую для меня ценность как память, – предметом ваших вожделений. Вам известно, что мой отец нашел эту скульптуру на раскопках в Греции.

– И подарил ее леди Эль.

– Которая с тех пор неоднократно выражала желание передать ее мне. Она так бы и поступила, не вмешайся вы с вашим неслыханным предложением. Можно было бы подумать, что вы соблазняете ее этими десятью тысячами исключительно из антипатии ко мне. Но этого просто не может быть. Я не совершила ничего, что могло бы в такой степени настроить вас против меня.

Она с удивлением заметила, как в серых глазах Брэндрейта появился стальной блеск. Он открыл было рот, но тут же снова сжал губы, что явно стоило ему немалого усилия. Она не сомневалась: он хотел ей что-то сказать, но сдержался. О чем он думает? Эвелина заморгала глазами, как она всегда непроизвольно делала в минуты напряженной работы мысли. Она мгновенно воспроизвела в памяти все столкновения с маркизом, пытаясь уяснить себе причину его недоброжелательства, но не смогла припомнить ничего особенного. Что могло вызвать такой недобрый взгляд? И почему он молчит?

– Прошу вас, объяснитесь, – произнесла она наконец. – Чем я вас оскорбила? Имейте в виду, что бы вы ни сказали, это не может меня обидеть. Хотя по вашему виду совершенно ясно, что вы полны дурных мыслей.

– Я не доставлю вам такого удовольствия. – Глаза его сузились в щелочки.

– Значит, вы признаете, что затаили на меня обиду?

– Спросите ваше сердце, вашу совесть, и вы получите ответ. Хотя я иногда сомневаюсь, есть ли у вас она. А сердца у вас уж точно нет, во всяком случае, в нем нет и крупицы чувства, иначе бы вы…

Он вдруг замолчал, как будто осознав, что чуть было не обнаружил то, что желал скрыть. Его точеные черты снова приобрели обычно свойственную им холодность и высокомерие, и он сдержанно докончил:

– Иначе бы вы не стали соперничать со мной за эту скульптуру.

– Это не то, что вы хотели сказать.

– Это все, что вы от меня услышите.

В гостиной воцарилось молчание. Эвелина не сводила с маркиза глаз. Она и представить себе не могла, чем вызваны все эти упреки. Покачав головой, она отошла к фортепьяно и опустилась в кресло возле запыленного инструмента.

– Мне очень жаль, Брэндрейт, – сказала она тихо. Он ошибался в ней. Сердца, быть может, у нее и не было, но совесть ее мучила, если она кого-то невольно задевала. – Я ничего не понимаю! Скажите мне, чем я вас обидела, чтобы я могла попросить прощения.

К ее удивлению, черты его несколько смягчились.

– Я вам почти верю, – произнес он. В этот момент в разговор вмешалась леди Эль, про которую оба спорщика, кажется, совсем забыли.

– Ах, я вспомнила одно досадное дело, которым мне следует заняться. Извини меня, Брэндрейт, я предоставляю тебе… занять мою племянницу несколько минут. Миссис Браун был нужен пластырь. Кухарка говорила мне об этом еще до ужина, а я совсем забыла. Кажется, она порезала себе палец. Надеюсь, что за это время она не истекла кровью. Впрочем, Мепперс уже давно бы мне об этом сообщил. Так что я еще успею. Я вернусь через несколько минут.

Эвелина рассеянно кивнула вслед тетке. Она была настолько озабочена своим разговором с маркизом, что даже не вслушалась в странно сбивчивые объяснения леди Эль. Глаза ее были устремлены на потертый дорогой ковер под ее стоптанными туфлями. Она все еще мучительно пыталась вспомнить, что она такое сказала и сделала, отчего Брэндрейт явно назло ей пытается купить дорогую ей вещь у леди Эль.

– Что это все значит? – услышала она в этот момент его голос.

Оторвавшись от созерцания ковра, Эвелина с изумлением увидела подозрительное выражение на лице маркиза.

– О чем вы? – спросила она.

– Да ладно! – воскликнул он. – Довольно вам прикидываться святой невинностью. Все это глупости! Неужели леди Эль всерьез верит, что стоит ей выйти за дверь, как я тут же объяснюсь вам в любви, завладею вашим сердцем и стану просить вас быть моей женой?

– Господи, Брэндрейт! Что вы такое говорите? Объяснитесь мне в любви? Вы? Уж если кто и говорит глупости, так это вы. А что до завладения моим сердцем, так вы же уже заметили – и совершенно справедливо! – что у меня его нет. Я и леди Эль то же самое говорила не более получаса тому назад. Я никогда не стремилась к замужеству и, насколько помню, ни разу не была влюблена, не считая одного мальчика-грека. Мне было тогда одиннадцать лет, и мы играли возле Акрополя, где мой отец возился со своими лопаточками и щеточками. Он знал по-английски не больше десятка слов, и у него были чудесные смеющиеся глаза – большие, карие, с пляшущими в них огоньками. Я думала, сердце у меня разорвется, когда пришло время возвращаться в Англию. Скажу больше, Брэндрейт, с вашей стороны в высшей степени самонадеянно думать, что леди Эль вдруг решила устроить наш союз. Мне смешно даже думать, что вы могли бы склонить меня на брак. Хотя должна признать, что в объяснении в любви есть нечто забавное. Вы не согласны?

Эвелину удивило, что маркиз не спешил с ней согласиться. С некоторой тревогой она заметила, что на лице его появилось выражение, с каким он преследовал лису на охоте с гончими. Рожок еще не протрубил, а он уже всадил шпоры в бока своего вороного коня и летит по полю. Что бы это значило?

Вздев очки на переносицу, Эвелина спросила:

– Брэндрейт! Что вы на меня так смотрите?