Пленница Кощея (СИ)

Глава 11

Бушевал ветер, сдернул с головы моей ленту, волосы по лицу разметались, да как налетел, так и стих вдруг. Я глаз один приоткрыла и увидела молодца, что как и Финист в кафтан, перьями расшитый, был одет. Глаза яркие, голубые, с хитрым прищуром всех гостей Кощеевых оглядывали. Те косились на молодца недовольно, а он как ни в чем не бывало перья с крыльев стряхнул и совсем человеком сделался.

К Кощею подошел и поклонился до земли.

— Прости меня, царь-батюшка, запоздал я, да тучу надобно было разогнать над Тихим озером, русалки-проказницы меня упросили, чтоб вода в нем не волновалась.

Кощей лишь мрачным взглядом молодца одарил, потом за руку меня взял незаметно и обратно усадил.

— Как не старайся, от Закона тебе спасения не будет. Признавайся перед всеми нами, Гамаюн, пошто на деревню ураган нагнал. По твоей милости Ядвига и Милава тут оказались, тебе и ответ держать.

Гамаюн-проказник, тот самый! Я уж было с места подорваться хотела и с кулаками на него кинуться. Из-на него, проклятого, Милавушка тут оказалась, из-за него я об ее судьбе теперь пуще жизни своей волнуюсь, а он тут с русалками забавляется!

Да Кощей руку мою не отпустил, и сжал не боль, но сильно, так, что поняла я — не надобно мне сейчас говорить, не положено.

— Не гневись, царь Кощей, простите меня наместники, — тут Гамаюн снова поклонился низенько. — да не могу я сказать, отчего к деревне приблизился. Видал я пророчество, в небе оно мне явилось, в туче грозовой, да наверняка знаю — раскрывать его вам сейчас не следует, иначе не сбудется предсказание, а мне уж страсть как хочется, чтобы сбылось оно: благо большой сойдет тогда на Черный лес, да на тебя, царь наш, особенно.

Слушали все удивленно, а я и совсем запуталась. Слыхала я россказни про птицу-Гамаюна и про умение его будущее по небесным облакам и птичьему полету читать, но вот хитрец: вроде бы и ответил многословно, а ни слова внятного не сказал!

Кощей застыл задумчиво, а руку мою все еще не отпускал. По телу моему дрожь легкая побежала, когда он пальцы мои в широкой ладони слова сжал легонько, да потом и выпустил. захотелось вдруг потянуться за ним, будто я девка какая несмышленая, да я только ладошку в кулак сжала. Не собака чай, хозяйской милости искать!

Встал Кощей, всех гостей взглядом смурным обвел.

— Что ж, раз говорить не желаешь, никто тут неволить тебя не станет — молчи. Но от наказания увиливать не смей! Выношу на ваш суд, властители Черного леса: выбирайте, как гамаюн вину свою будет отрабатывать!

Зашумели наместники, поднялся гвалт в зале такой, что уши хотелось руками задать. Я, страх переборов, к Кощею наклонилась и спросила тихонько:

— Неужто в законе вашем не сказано, как наказать Гамаюна следует?

— В законе сказано, что изгнать паршивца полагается, навеки он в простого коршуна обратится и отживет, сколько простой птице положено. Но советники мои большую власть имеют, и если сговорятся меж собой, то к их слову я прислушаюсь.

Милавушка разговор наш услышала, за локоток меня схватила и в глаза заглянула жалостливо.

— Не сладят они, не сговорятся!

На спорщиков моя девочка указала и вижу я, что права она: Водяной утопить мальчишку грозится, Леший хочет, чтобы медведи его задрали, Змей все ворчит, что на рудники его надобно отправить, чтобы он там злато-серебро для казны Кощеевой добывал до конца дней, Финист перья мальчишке ощипать грозится да и выгнать его голым на мороз, Яга же молчит, да на меня то и дело поглядывает и улыбается так, что от ужаса ноги сводит.

— Он ведь добра хотел, царь Кощей, неужто наказывать за это следует? — спросила Милавушка.

Кощей на нее как на дурочку поглядел и улыбнулся мрачно.

— Добра — не добра, а в дела смертных мы, жители Нави, вмешиваться не должны. Коли хочет кто, кроме Яги, с людьми якшаться, так пусть и уходит к ним навек. Коли нарушим Закон — тьма на землю найдет ужасная, смерть от нас отвернется, и боги Яви отрекутся, и тогда все больные, старые и увечные вместо покоя посмертного вечно страдать станут.

Милавушка руками всплеснула да слезами залилась. Я же на Гамаюна-проказника внимательно посмотрела. Стоял мальчика, голову опустив, кудри буйные черные на глаза слезящиеся упали. Руками дрожащими мял кушак, узорами причудливыми вышитый, но молчал.