Подкидыш

Глава 8

Герцог не очень хорошо провел ночь в «Голове сарацина». Перина, на которой он вертелся, казалось, состояла из комков; и вдобавок, видимо, кроме него никто не собирался спать. Шум из распивочной доносился далеко за полночь, хлопали двери, стучали чьи-то башмаки в коридорах, о чем-то болтали посудомойки, отдыхавшие от своих трудов. К тому же, было очень жарко из-за нескольких одеял и грелки-сковороды. Герцог допоздна засиделся у кузена, и очень устал, когда пришел в гостиницу. Если бы он набрался мужества сказать себе правду (а он не хотел себе ее говорить), то, пожалуй, его бы не огорчило появление Нитлбеда, который распаковал бы его чемодан, снял бы с него сапоги и полил теплой водой на руки, давая ему умыться. В маленькой и душной спальне, освещенной единственной свечой на туалетном столике, он почувствовал себя странно одиноко. Будь с ним Нитлбед, все необходимое было бы уже разложено перед ним, на постели лежали бы его собственные простыни, и… Но будь с ним Нитлбед, они не остановились бы в гостинице такого класса, а приехали бы на станцию, обслуживающую только аристократов и дворян. Герцог прогнал мысли о Нитлбеде и лег. Он не знал, можно ли попросить разбудить его утром, но, по счастью, коридорный сам спросил его, в какое время ему принести воды для бритья. Оказалось, что он отвел себе слишком мало времени, необходимого на бритье, одевание и сборы, и поэтому прибежал в кофейню запыхавшись и позавтракал наскоро. Так как он не оставил свои сапоги за дверью, их не почистили, и они казались ему пыльными и тусклыми. Но, войдя во двор, он обнаружил чистильщика, и поставил перед ним ногу.

Пока тот работал, герцог наблюдал происходящее вокруг.

Его экипаж уже въехал во двор и теперь загружался всевозможным багажом. Все самые тяжелые ящики и сундуки размещались наверху, и герцог широко открытыми глазами смотрел, как их там громоздили, закрепляя веревками груз за грузом, так что, под конец казалось, что дилижанс должен был перевернуться на первом повороте. Тем временем несколько человек помогали охраннику устанавливать более мелкий багаж, включая и чемодан герцога, в багажный ящик под козлами. Когда он был наполнен, то остальные предметы — корзина с рыбой, сумки, пакеты — привязывались у оси заднего колеса или у фонарей.

Между тем возница, дюжий джентльмен в многочисленных одежках и с большим букетом в петлице, стоя в одной из дверей, кокетничал с горничной, не обращая внимания на экипаж, который ему предстояло везти, пока конюхи не вывели из конюшни несколько рыжих лошадей, которых он критически осмотрел г стал давать разные советы и инструкции, в частности по технике безопасности.

Пассажиры в основном спорили с охранником и отмахивались от лондонских уличных торговцев, которые, по непонятной герцогу причине, собрались здесь, чтобы предложить проезжим всякую всячину, от голландских носок до пряников. Сам он успел отказаться от апельсинов, крысоловки и булавок. Некоторые пассажиры — особенно один тощий, в пальто, шарфе и пледе, — были явно настроены агрессивно, а две пожилые дамы все время препирались с охранником из-за правильного размещения корзин и чемоданов. Кто-то из джентльменов, собиравшихся в дорогу, не успел побриться, а еще один ругался с извозчиком, который привез его в гостиницу.

Лошадей, наконец, запрягли, кучер с сожалением распрощался с горничной, подошел к экипажу и небрежно просмотрел путевой лист. Герцог бросил чистильщику серебряную монету и полез на свое место на крыше. Тощий заставил кучера заверить, что лошадь у колеса не будет лягаться, две пожилые дамы продолжали что-то доказывать, а охранник предупредил всех, что дилижанс сейчас отправится и ждать никого не будет.

Кучер внимательно поглядел на лошадей, предупредил конюха в полосатых штанах и грязно-серой куртке, чтобы тот не трогал молодую лошадь, пока он ему этого не разрешит, запихнул лист в карман и, взобравшись на свое неудобное сиденье, тронул вожжи. Он явно презирал пассажиров, так как, взяв в руки кнут, дал команду конюхам отпустить лошадей, не удосужившись оглянуться назад. Единственной его инструкцией пассажирам было краткое указание самим побеспокоиться о себе; охранник предупредил их, чтобы они берегли головы при выезде под аркой на узкую улицу.

Утро было пасмурное и сырое. Герцог пожалел, что не запасся пледом, но кучер заверил его, что к тому времени, когда они достигнут Ислингтон Грин, распогодится, и получил за это полугинею. Правда, пока ехали по улицам Лондона, кучер больше молчал, озабоченный тем, чтобы не столкнуться со встречными экипажами и повозками со скотом, но на выезде из Метрополиса разговорился и на постоянные нервозные вопросы и замечания тощего, сидевшего позади герцога, ответил с юмором, что водит экипаж ухе тридцать лет и ни разу не перевернул его. Тощий хмуро сказал, что при всех случаях обгона на дороге следовало бы сообщать об этом владельцу, и добавил, что обыкновенно путешествует в почтовых экипажах, где отличное обслуживание и вооруженные охранники, а возчики строго соблюдают правила. Кучер дружелюбно подмигнул герцогу и начал рассказывать всякие жуткие истории об ужасных происшествиях с почтовыми каретами, которые, по его словам, постоянно налетали друг на друга, а кучера не обращали никакого внимания на безопасность пассажиров. Что до охраны почтовых карет, то он мог бы рассказать тощему, что было время, когда ни один уважающий себя разбойник не терпел неудачи, нападая на них.

Первой станцией должен был быть Барнет, где пассажиры, которые еще не позавтракали, могли перекусить за четверть часа. Но за заставой Ислингтона, когда показались высокие вязы, кучер вдруг остановил лошадей. Судя по количеству карет, стоявших у гостиницы «Павлин», остановка эта бала обычной. Конюх выкрикнул наименование кареты, и из гостиницы, торопясь и застегивая плащ на ходу, вышел мужчина с саквояжем. Какая-то женщина в шали вступила в переговоры с охранником, нельзя ли доставить двух уток в какой-то из следующих пунктов. Тощий подозрительно заявил, что мужчины с саквояжем нет в путевом листе, но его сосед, человек более терпимый, возразил, что не будет ничего страшного, если немного потесниться. На это кучер ответил едким трактатом о доносчиках, которые-де на каждом повороте только и шпионят за честными кучерами, отнимая у них кусок хлеба. Герцог ответил ему что-то одобрительное; дело с женщиной в шали было к этому времени улажено, и карета снова тронулась, мимо деревенского загона, где мычала одинокая корова, и магазина, продававшего, судя по вывеске, старые касторовые шляпы.

Вскоре выехали на дорогу Холлоуэй, и тут кучер решил подбодрить тощего воспоминаниями о разных отчаянных персонажах, не раз бывавших в этих местах.

— А не здесь ли некогда ограбили Гримальди? — спросил герцог, в детстве слышавший эти истории.

— Точно! — одобрительно кивнул кучер. — Лет десять назад. Но, знаете, когда у него забрали часы и увидели, что на них нарисована его физиономия, и услышали, как они играют «Я и мой Недди», их ему отдали назад, потому что его очень любили.

— Я видел его однажды, — сказал герцог, — кажется, в Сэндлеровых Ключах. Он тогда меня очень насмешил.

— Ну, еще бы, сэр, глядя на него, попробуй не рассмеяться. А до какого места я имею удовольствие вас везти?

— Только до Бэлдока, — ответил герцог. Кучер покачал головой и сказал, что жаль, так как есть несколько участков со стороны Бигглсвэйда, где он бы рискнул передать вожжи тому, кому видать, прямо не терпится самому вести карету. Тощий, услышав это, поднял такой шум, что герцог счел нужным успокоить его, заверив, что этого не случится. Покладистый человек, которому, видно, не нравился его сосед, высказался насчет тех, кто портит людям настроение, особенно о тех, у кого постная физиономия. А самонадеянный джентльмен разразился длинной историей о том, как он когда-то управлял чистокровными лошадьми.

Когда оставили позади Финчли Коммон, считавшийся опасным, пассажиры уже думали только о завтраке в Барнете. Когда же приехали во двор гостиницы в Барнете, все кинулись в кофейню, где пара усталых официантов деревянными голосами кричали: «Сейчас, сэр!».

Герцог не был удовлетворен едой на бегу в «Голове сарацина», но ему не хотелось толкаться из-за кофе с ветчиной, и он решил лучше пройтись, чтобы размять ноги. Во время прежних поездок на север он, бывало, менял лошадей в «Красном льве», но в этой гостинице не снисходили до рейсовых экипажей, хотя ее хозяин имел довольно скверную манеру перебивать клиентов у ненавистного соперника из «Зеленого человека», расположенного немного подальше. Бывало и так, что его конюхи перехватывали на дороге частную карету, хозяин которой вовсе не думал о перемене лошадей, и заводили ее во двор, чтобы силой поменять лошадей. Герцог сам был свидетелем потасовки между двумя парнями в желтом из «Красного льва» и тремя в синем из «Зеленого человека» и видел, как старый джентльмен пытался убедить кучеров «Красного льва», что он едет только до Вель-вина и ему не нужны новые лошади.

Когда герцог вновь забрался на крышу, то обнаружил, что все были на месте, кроме кучера, который после царского угощения с крепкими напитками был в беспорядочном состоянии духа. Даже покладистый пассажир сказал, что платить полную цену за завтрак, когда едва успеваешь проглотить два глотка кофе, и не хватает ножей и вилок, — это скандал.

Герцог пришел к выводу, что езда на крыше не согласуется с его конституцией. Первые несколько миль это давало ощущение новизны, но ухабистая дорога в сочетании с очень неудобным сиденьем сдедали его равнодушным даже к поучительным разговорам с возницей. Начала болеть голова; он вспомнил, что вообще не очень хорошо переносил дорогу. Бэлдок казался очень далеким, и, когда около Стевениджа кучер попытался соблазнить его пари насчет того, какой из Шести Холмов дальше всех, он ответил вяло: — Первый и последний. Я узнал это еще в детстве.

Кучер был разочарован упущенной возможностью выпить на следующей остановке. Он начал думать, что у молодого пассажира испортился характер, но пересмотрел эту точку зрения, когда, высадив его в Бэлдоке у «Белой лошади», получил целую гинею. Он решил, что этот парень добрый, хотя и глуповатый, и пожалел, что расстается с ним.

Охранник снял чемодан и поставил его перед герцогом, и его светлость остался стоять на дороге, словно ожидая, что сейчас кто-нибудь явится и внесет чемодан в гостиницу.

Но, увы, гостиницы, обслуживавшие дилижансы, не имели в избытке слуг, ожидающих прибытия гостей, так что герцогу пришлось взять чемодан и внести в гостиницу.

Он прошел в вестибюль, откуда вела лестница на верхний этаж. К коридору примыкали распивочная и кофейня; последняя была просто старой комнатой с единственным длинным столом.

Герцог поставил свой чемодан на пол. Дверь в глубине помещения открылась, и вышла дородная хозяйка. Она приветствовала герцога вежливо, но сухо.

— Здравствуйте сэр, что вам угодно?

— Я хотел бы снять комнату, если можно, — сказал он с вежливым достоинством. Она поглядела на него.

— Да, сэр. Надолго ли, позвольте вас спросить?

— Я сам точно не знаю. На день-два.

Она внимательно осмотрела его элегантный наряд, затем поглядела на лицо. Кажется, оно ей понравилось, потому что выражение ее лица утратило суровость. Тон был тот же, но в нем появились материнские интонации.

— Ясно, сэр. Вас, я думаю, устроит хорошая спальня в передней части дома и маленькая гостиная. Вам незачем сидеть в этой шумной кофейне.

Герцог поблагодарил и сказал, что будет очень рад.

— Прибыли из Лондона, сэр? — спросила хозяйка. — Скверные эти кареты у них! Всего тебя растрясет, пока доедешь, да еще надо держаться, чтобы не свалиться. Вы, видно, устали, сэр, вид у вас утомленный.

— Нет, нет, — ответил он, слегка покраснев, — ничего, только голова немного болит.

— Я велю сразу подать вам туда чай, сэр. Ничто так не помогает, как чай. Я сама не переношу этих тряских карет, тошнит от них. Полли! Нед! Отнесите чемодан молодого джентльмена в номер 1, Нед. А ты, моя девочка, затопи камин в розовой гостиной! Ну, быстрее, нечего стоять и глазеть.

— Но мне не нужен огонь, и так тепло, спасибо, — сказал Джилли.

— Всегда уютнее посидеть у очага, сэр, — твердо заявила хозяйка. — Эти осенние дни очень коварны, а вы, прошу прощения, не выглядите очень крепким. Но у меня в доме нечего бояться влажного постельного белья, и если вам понадобится горячий посеет, только позвоните, и я с удовольствием приготовлю его для вас.

Тут герцог понял, что он ускользнул от Нитлбеда только для того, чтобы попасть под опеку хозяйки гостиницы, и невольно рассмеялся. Хозяйка добродушно улыбнулась ему и сказала:

— Ага, вы чувствуете себя теперь уже лучше, сэр. Я провожу вас в ваш номер. А как ваше имя, позвольте узнать?

— Руффорд, — сказал Джилли, выбрав один из своих титулов.

— Хорошо, сэр. А я — Эплбай, если вам угодно будет меня позвать, когда что-нибудь потребуется.

Он поднялся с ней наверх, в комнату, выходящую окнами на улицу, со старомодной мебелью, но прибранную и, кажется, чистую, с удобной на вид кроватью. Он снял шляпу и, прежде, чем снять шарф, на секунду приложил руки к глазам. Хозяйка, заметив этот невольный жест; порекомендовала ему лечь и обещала принести горячий кирпич-грелку для ног. Герцог, знавший уже, что лучшее для него средство от головной боли — полежать в темной комнате, сказал, что сейчас ляжет, но отказался от грелки. Но миссис Эплбай так была похожа на его старую няню, что он не удивился, когда она все же вскоре вернулась с обещанным кирпичом, завернутым в кусок фланели. Пришел коридорный с чаем, а Полли послали за уксусом, чтобы молодой джентльмен смог приложить компресс к вискам. Обслуживаемый тремя людьми герцог снова почувствовал себя почти как дома. Миссис Эплбай стояла рядом, пока он пил чай и рассказывала, что у ее сына, у которого есть хорошее дело в Лютоне, тоже в юности сильно болела голова, но теперь все это прошло, и то же, конечно, будет с мистером Руффордом. Потом она опустила шторы, забрала чайный поднос и ушла, оставив Джилли в странном состоянии между раздражением от своей слабости и удовольствием от ее расположения к нему.