Полина

12

Я была разбужена малайцем, стучавшим в дверь, запертую мною изнутри. Я была одета и тотчас встала, чтобы отодвинуть засов. Слуга открыл ставни, и я, увидев в своей комнате свет и солнце, бросилась к окну. Это был один из прекрасных дней осени, когда солнце, прежде чем покроется облачной вуалью, бросает последнюю улыбку на землю. Все было так тихо и так спокойно в парке, что я начала сомневаться в самой себе. Но происшествия ночи были так живы в моем сердце, к тому же вид из окна напоминал мне малейшие подробности. Опять я увидела ворота, отворявшиеся, чтобы дать пройти трем мужчинам с их ношей, аллею, по которой они шли, следы, которые остались на песке, более заметные в том месте, где жертва сопротивлялась, потому что те, которые несли ее, ступали тверже, чтобы умерить ее движения. Эти следы вели по описанному уже мною направлению и терялись в тополиной аллее. Тогда я захотела увидеть еще что-нибудь, еще более убеждающее меня. Я пошла в библиотеку: ставня была полуотворена, как я оставила ее, опрокинутый стул валялся посреди комнаты, — это его падение я слышала. Я подошла к перегородке и, рассмотрев ее очень тщательно, увидела неприметную выемку, по которой она двигалась. Я попробовала отодвинуть ее и почувствовала, что она поддается. В эту минуту дверь моей комнаты отворилась. Я успела только отскочить от перегородки и схватить книгу в библиотеке.

Это был малаец, он пришел сказать, что завтрак готов, и я пошла за ним.

Войдя в залу, я вздрогнула от удивления: я была уверена, что увижу там Горация, но его не было, а стол был накрыт на одну персону.

— Граф не возвращался? — спросила я.

Малаец отвечал мне знаками отрицательно.

— Нет? — бормотала я, изумленная.

— Нет! — повторил он жестом.

Я упала в кресло; граф не возвращался!.. Однако я видела его, он подходил к моей кровати, поднимал занавеси через час после того, как эти три человека… Но эти трое — не были ли это граф и его друзья Генрих и Макс, похитившие женщину?.. Они одни в самом деле могли иметь ключ от парка и войти так свободно, никем не видимые и никого не беспокоя. Нет сомнения, это так. Вот почему граф не хотел, чтобы я приехала в замок, вот почему принял меня так холодно и удалился под предлогом охоты. Похищение женщины было задумано до моего приезда, теперь оно исполнено. Граф не любит меня, он любит другую, и эта женщина в замке, в павильоне, без сомнения!

Граф, чтобы увериться, что я ничего не видела, ничего не слышала, что, наконец, не подозреваю его, вошел по лестнице библиотеки, отодвинул перегородку, поднял мои занавеси и, уверясь, что я сплю, возвратился к своей любви. Все было для меня так ясно и точно, как будто я сама видела. В минуту ревность моя осветила темноту, проникла сквозь стены, мне нечего было узнавать еще. Я вышла — мне стало душно.

Уже загладили следы шагов, и метла разровняла песок. Я направилась к тополиной аллее, дошла до дубового леса, увидела павильон и обошла его. Он был заперт и казался необитаемым, как и накануне. Возвратясь в замок, я вошла в свою комнату, бросилась в кресло, на котором в прошедшую ночь провела столько ужасных часов, и удивилась своему страху!.. Это была тень, тьма или, скорее, отсутствие бурной страсти, которая таким образом ослабила мое сердце.

Я провела часть дня, прохаживаясь по своей комнате, отворяя и затворяя окно и ожидая вечера с таким же нетерпением, с каким страхом накануне ждала его приближения. Пришли доложить мне, что обед готов. Я вошла и увидела опять один прибор, и подле него письмо. Узнав руку Горация, я поспешно разломала печать.

Он извинялся, что оставлял меня одну в продолжении двух дней, но он не мог возвратиться: с него взяли слово еще до моего приезда, и он должен был сдержать его, как бы дорого оно ему ни стоило. Я смяла письмо в руках, не дочитав его, и бросила в камин, потом заставила себя есть, чтобы не вызвать подозрения малайца. Окончив обед, я вернулась в свою комнату.

Вчерашнее приказание мое не было забыто: в камине горел большой огонь, но в этот вечер не он занимал меня. Я хотела составить себе план и села, чтобы поразмыслить. Вчерашний страх был совершенно забыт.

Граф Гораций и его друзья — потому что это были они — вошли в ворота и пронесли эту женщину к павильону, потом граф вошел потаенной лестницей, чтобы увериться, хорошо ли я спала и не слышала ли или не видела ли чего-нибудь. Итак, мне остается только спуститься по лестнице, пройти той же дорогой туда, откуда он приходил: я решилась следовать этому плану.

Часы показывали только четверть девятого. Я подошла к ставням, они не были заперты. Без сомнения, этой ночью ничего не увидишь, потому и не принято вчерашних мер предосторожности; я отворила окно.

Ночь была бурная, я слышала отдаленные раскаты грома. Шум волн, разбивавшихся о берег, доносился до замка. В моем сердце была буря ужаснее, чем за окном, и мысли мои толпились в голове мрачнее и теснее, чем волны океана. Два часа прошло, я не сделала ни одного движения и смотрела на небольшую статую, скрытую деревьями. Правда, я не видела ее.

Наконец, мне показалось, что время уже наступило: я не слышала никакого шума в замке. Тот самый дождь, который в вечер с 27 на 28 сентября вынудил вас искать убежище в развалинах, начал низвергаться потоками; я подставила на минуту голову под небесный душ, потом закрыла окно и притворила ставни.

Я вышла из своей комнаты и сделала несколько шагов по коридору. В замке было тихо. Малаец, без сомнения, спал или прислуживал господину в обитаемой части. Я вернулась и заперла дверь на засов. В это время пробило десять часов с половиною. На дворе слышны были только вопли урагана, и шум его помогал мне скрывать тот, который сама я могла сделать. Я взяла свечу и подошла к двери, ведущей в библиотеку: она была заперта на ключ.

Меня видели там утром, боялись, чтобы я вновь не вошла в библиотеку. К счастью, граф прошлой ночью показал мне другой вход.

Я прошла за своей постелью, отодвинула перегородку и очутилась в библиотеке.

Я шла твердыми шагами, без размышлений, к потаенной двери, вынула том, скрывавший кнопочку, надавила ее, и дверь отворилась.

Лестница представляла собой тесный проход для одного человека; я спустилась по ней на три этажа, прислушиваясь на каждом, но все было тихо.

В конце третьего этажа я нашла вторую дверь, она не была заперта на замок, при первой попытке отворить ее, она открылась.

Я очутилась под сводом, углублявшимся по прямой линии. Пройдя его в пять минут, нашла третью дверь и отворила ее также без труда; она выходила на другую лестницу, подобную первой, но только в два этажа. На последнем я увидела железную дверь, приоткрыла ее и услышала голоса. Тогда я погасила свечу, поставила ее на последней ступени и проскользнула в отверстие, сделанное в камине и закрытое плитой. Отодвинув ее немного, я очутилась в химической лаборатории, очень слабо освещенной: свет соседней комнаты проникал в этот кабинет только сквозь круглое отверстие над дверью, закрытое занавесками. Окна были так плотно закрыты, что даже днем ни один луч света не мог туда проникнуть.

Я не ошиблась, сказав, что мне послышались голоса. Кто-то говорил в соседней комнате. Я узнала голос графа и его друзей. Пододвинув кресло к двери, я встала на него и увидела другую комнату.

Граф Гораций, Макс и Генрих сидели за столом, однако, оргия подходила к концу. Малаец прислуживал им, стоя позади графа. Каждый из пирующих был одет в голубую блузу с охотничьим ножом за поясом и имел при себе по паре пистолетов. Гораций встал, как будто желая уйти.

— Уже? — сказал ему Макс.

— Что же мне здесь делать? — спросил граф.

— Пей! — предложил Генрих, наливая ему стакан.

— Прекрасное удовольствие пить с вами. При третьей бутылке вы уже пьяны, как сапожники.

— Будем играть!

— Я не мошенник, чтобы обыгрывать вас, когда вы не в состоянии защищать свои деньги, — сказал граф, пожимая плечами и отворачиваясь.

— Так поухаживай за нашей прекрасной англичанкой; твой слуга принял меры, чтобы она не была жестока. Клянусь честью, вот славный малый. Возьми, мой милый.

Макс дал малайцу горсть золота.

— Великодушен как вор! — сказал граф.

— Хорошо, но это не ответ, — возразил Макс в свою очередь. — Хочешь ли ты эту жинщину или нет?

— Не хочу!

— Ну, так я беру ее.

— Постой! — закричал Генрих, протягивая руку. — Мне кажется, что и я здесь что-нибудь значу и что имею такие же права, как и другой… Кто убил мужа?

— В самом деле, он прав, — сказал, смеясь, граф.

При этих словах раздались стоны. Я посмотрела в ту сторону, откуда они раздались. Женщина лежала на постели у колонн, связанная по рукам и ногам. Внимание мое было так поглощено мужчинами, что я не заметила ее сначала.

— Да! — продолжал Макс. — Но кто ожидал их в Гавре? Кто прискакал сюда, чтобы известить вас?

— Черт возьми! — сказал граф. — Это становится затруднительным, и надо быть самим царем Соломоном[28], чтобы решить, кто имеет более прав — шпион или убийца.

— Следует, однако, это решить, — сказал Макс, — вы заставили меня думать об этой женщине, и вот я уже влюблен в нее.

— И я также, — сказал Генрих. — Но так как ты сам не думаешь о ней, то отдай ее тому, кому хочешь.

— Чтобы другой донес на меня после какой-нибудь пирушки или, как сегодня, не знал сам, что делает. О нет, господа. Вы оба красивы, оба молоды, оба богаты, вам нужно только десять минут, чтобы позабавиться. Начинайте, мои Дон Жуаны.

— В самом деле, ты внушил мне прекрасную мысль, — сказал Генрих. — Пусть сама она выберет того, кто ей больше нравится.

— Согласен! — отвечал Макс. — Но пусть поспешит. Объясни ей это ты, поскольку говоришь на всех языках.

— Охотно, — сказал Гораций.

Потом, обратясь к несчастной женщине, сказал на чистом английском языке:

— Миледи, вот два разбойника, мои друзья, оба из знатных семей, что можно доказать из записей на пергаменте, если хотите. Они после раздела имений сначала промотали свое состояние, потом, находя, что все дурно устроено в обществе, возымели желание засесть на больших дорогах, по которым это общество проезжает, чтобы исправить его несправедливости и пороки. Пять лет уже, к величайшей славе философии и полиции, они свято занимаются исполнением этой обязанности, которая дает им средства блистать в салонах Парижа и которая приведет их, как это и случилось со мной, к какому-нибудь выгодному супружеству. Тогда они перестанут играть роль Карлов Мооров и Жанов Сбогаров. В ожидании женитьбы, так как в замке нет женщин, кроме моей жены, которую я не хочу отдать им, они покорнейше умоляют вас избрать того, кто вам больше нравится, в противном случае они возьмут вас оба. Хорошо ли я выразился по-английски, миледи, и поняли ли вы меня?

— О, если у вас есть жалость в сердце, — воскликнула бедная женщина, — убейте меня! Убейте меня!

— Что она говорит? — бормотал Макс.

— Она отвечает только, что это бесчестно, — сказал Гораций, — и, признаюсь, я вполне согласен с нею.

— В таком случае… — сказали вдруг Генрих и Макс, вставая.

— В таком случае делайте, что хотите, — отвечал граф.

Он сел, налил себе стакан шампанского и выпил.

— О, убейте меня! Убейте меня! — закричала опять женщина, увидев двух молодых людей, готовых подойти к ней.

В эту минуту то, что легко было предвидеть, случилось: Макс и Генрих, разгоряченные вином, смотрели один на другого и, раздражаемые одним желанием, все более ожесточались.

— Итак, ты не хочешь уступить ее мне? — спросил Макс.

— Нет! — отвечал Генрих.

— Ну, так я возьму ее!

— Посмотрим!

— Генрих, Генрих! — сказал Макс, скрежеща зубами. — Клянусь честью, что эта женщина будет принадлежать мне.

— А я клянусь жизнью, что она будет моя, и я дорожу своей жизнью больше, чем ты честью.

Тогда они отступили назад, выхватили охотничьи ножи и стали нападать один на другого.

— Из жалости, из сострадания, во имя неба — убейте меня! — закричала в третий раз связанная женщина.

— Что вы сказали? — воскликнул Гораций, сидя по-прежнему, обращаясь к двум молодым людям тоном начальника.

— Я сказал, — отвечал Макс, нанося удар Генриху, — что я буду иметь эту женщину.

— А я, — возразил Генрих, нападая на противника, — я сказал, что она будет моя и сдержу свое слово.

— Нет! — возразил Гораций. — Вы оба солгали, вы не будете иметь ее.

Он взял со стола пистолет, медленно поднял его и выстрелил; пуля пролетела между сражающимися и поразила женщину в сердце.

При этом зрелище я испустила ужасный крик и упала без чувств, такая же мертвая на вид, как и та, которую убили.