Слишком тихо. Слишком пусто. После трех дней, наполненных хотя бы отголосками детских голосов из телефонной трубки, когда Паша коротко докладывал, что «все нормально, катаются», эта абсолютная беззвучность давит на виски.
Я стою посреди гостиной, и мой взгляд скользит по пыльной коробке, что так и осталась лежать у подножия лестницы. Рядом с ней та самая роковая папка. Раскрытая. Фотографии и конверт лежат поверх, будто напоминание, что всю жизнь рядом со мной была ложь. Мне кажется я даже могу ее прощупать, настолько сильно она ощущается.
«Кристина. Наша умница».
Имя жужжит в голове, как пойманная муха, бьется о стекло сознания. Юля. Кристина. Связь есть, я чувствую ее кожей, каждым нервом. Но соединять точки, строить догадки… Нет. У меня нет на это сил. Это как пытаться сложить пазл с завязанными глазами, когда половины деталей не хватает.
Я резко наклоняюсь, хватаю папку и зашвыриваю ее обратно на антресоль, в темноту и пыль. Потом запихиваю следом и коробку с вещами. Люк с грохотом захлопывается.
— Потом, — говорю я вслух. Голос звучит хрипло и неуверенно. — Разберемся потом. Когда он вернется. Спрошу в лоб.
Мысль о прямом вопросе Павлу кажется одновременно и пугающей, и единственно верной. Но не сейчас. Не по телефону. Сейчас мне нужно… что? Дышать. Просто дышать.
Мой ритм нарушает навязчивая вибрация телефона. На экране улыбающаяся аватарка мамы. Сердце неприятно сжимается. Еще один разговор. Еще порция нравоучений, жалости и немого укора в глазах: «А я тебя предупреждала».
Я принимаю вызов, делая глубокий вдох и натягивая на лицо маску спокойствия.
— Привет, мам.
— Лизонька! Наконец-то! Я уже начала волноваться. Как ты? Одна там не скучаешь?
Ее голос звенит фальшивой бодростью. Я вижу на экране ее пристальный, изучающий взгляд. Она ищет следы страданий, новые морщины, серый цвет лица.
— Всё нормально. Как раз собиралась на прогулку выйти, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Свет из окна падает на пол, и я ловлю себя на том, что показываю ей макушку головы, отводя взгляд.
— На прогулку? Одна? Может, лучше полежишь? Тебе вредно нервничать, а на улице кто его знает… Да и погода сегодня так себе, ветрено.
— Мне нужен воздух, мам. Я дома засиделась.
— Понимаю… — в ее голосе сквозит неодобрение. Пауза становится тягучей, некомфортной. — А Паша звонил? Дети как?
— Звонил. Всё хорошо. Катаются.
— И… она с ними? — мама понижает голос до конспиративного шепота, будто Юля может подслушать нас через спутник.
Внутри всё сжимается в тугой, болезненный комок.
— Мам, не знаю. И не хочу знать. Условия я ему поставила. Дальше — его дело.
— Ну, знаешь… Мужчины они такие. Пообещает всё что угодно, а там, глядишь, и соврет. Тебе надо быть начеку, Лизка. Контролировать ситуацию. Звонить детям каждые полчаса! Чтобы они тебе всё докладывали.
Представление о том, как я каждые тридцать минут прерываю их катание с горы истеричным допросом, вызывает у меня тошноту. Именно так я и потеряю их окончательно — превращусь в контролирующую фурию.
— Я не буду этого делать, — говорю я тверже. — Они отдыхают. Я им доверяю.
— Доверяешь?! — мама фыркает. — После всего? Да ты сама… Лиза, опомнись! Он тебе жизнь поломал, а ты…
— Мам, у меня связь плохая! — перебиваю я ее, чувствуя, как трещит моё хрупкое самообладание. — Перезвоню позже, хорошо? Мне правда надо выходить.
Не дожидаясь ответа, я тычу в экран. Ее удивленное, обиженное лицо гаснет. Чувство вины тут же накатывает новой волной. Она же волнуется. Но если я сейчас выслушаю всю ее тираду, во мне не останется сил даже на то, чтобы подняться с дивана.
Тишина снова обволакивает меня. Но теперь она не мирная, а тревожная. Наполненная эхом маминых слов и призраками из старой картонной коробки.
«На прогулку. Сейчас».
Я почти приказываю себе, поднимаюсь с дивана. Накидываю первое, что попадается под руку — вязаный просторный кардиган и удобные спортивные штаны ему в тон.
Выхожу из дома. Воздух и правда холодный, колючий, с примесью влаги от недавно прошедшего дождя. Я делаю первый глоток, потом второй. Легкие расширяются, голова немного проясняется. Иду, не глядя по сторонам, просто вперед, по знакомой дорожке к воротам.
Мне нужно просто идти. Ни о чем не думать. Слушать, как хрустит под ногами гравий, как щебечут где-то вдали птицы.
Я протягиваю руку, чтобы отодвинуть железную задвижку ворот, и замираю.
По ту сторону, прислонившись к столбу, стоит Юлия.
На этот раз никакого кашемира, никакого гламура. Джинсы, простые кроссовки, легкая ветровка. Волосы собраны в небрежный хвост. Лицо бледное, без макияжа, глаза покрасневшие, заплаканные. Она выглядит… юной. Испуганной. Совсем не той фурией, что орала на моем пороге.
Увидев меня, она выпрямляется, словно по команде. В ее позе читается напряжение, неуверенность.
— Лиза… — голос тихий и хриплый. — Можно я с вами поговорю? Всего на минуту.
Во мне всё сжимается. Инстинктивное желание — захлопнуть ворота, повернуться, уйти. Защитить свой крошечный островок покоя.
— Юля, вы всё уже сказали, — отвечаю я. Удивительно, но я не чувствую злости. Только глухую, изматывающую усталость. — Уходите, пожалуйста. Не надо новых сцен.
— Это не сцена! — она делает шаг вперед, и в ее глазах вспыхивает отчаянная мольба. Она похожа на затравленного зверька. — Я умоляю вас. Выслушайте меня. Пять минут. Я больше не приду, слово даю.
— Мне нечего вам сказать. И слышать от вас я ничего не хочу. То, что между вами и Павлом, это ваши проблемы. Меня это больше не касается.
Я отодвигаю задвижку до конца. Скрип железа кажется неестественно громким. Делаю шаг за ворота, намереваясь пройти мимо, сквозь нее, как сквозь пустое место.
— Я его люблю! — она выпаливает это с такой силой, что я невольно останавливаюсь. — Вы не понимаете! Это не просто так, не мимолетный роман!
Я медленно поворачиваюсь к ней. Смотрю на это молодое, искаженное болью лицо. И впервые вижу не расчетливую любовницу, а глупую, влюбленную девочку. Мне вдруг становится ее жаль. Такой же глупой, молодой и влюбленной когда-то была я.
— Юля… Какая разница, что вы его любите? Он был моим мужем. У нас трое детей. И сейчас четвертый будет. Ваша любовь ничего не меняет. Она лишь всех ранила. Оставьте меня в покое. Идите и любите его где-нибудь подальше от моего дома. Я же вам не мешаю… Не строю казней, не пытаюсь вернуть в семью. Он ваш. Забирайте. На здоровье!
Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Ее следующий выкрик пригвождает меня к месту точнее любого приказа.
— Дело не во мне!
Спиной чувствую ее тяжелое, прерывистое дыхание.
— Дело не во мне, — повторяет она, и голос ее срывается. — Вся эта история… она началась не из-за меня. Она из-за Кристины.
Воздух вышибает из легких. Словно кто-то ударил меня под дых. Мир на секунду уплывает, теряет четкость. Я медленно, очень медленно поворачиваюсь.
Юля стоит, сжав кулаки, по щекам у нее текут слезы. Она больше не пытается их сдерживать.
— Кристина. Моя старшая сестра.
Время останавливается. Молодой Паша. И девушка с темными волосами, смотрящая на него с обожанием.
«И Кристина. Наша умница».
— Она погибла, — выдыхает она. — Погибла давно. А Паша… Паша так и не смог ее забыть. А я… я просто напоминаю ему о ней.