После развода. Ты мне нужна (СИ)

Глава 12. Лиза

Мир сужается до точки. До бледного, искаженного страданием лица этой девушки, которая во второй раз вторгается в мою жизнь. Звук собственного сердца бьет в ушах, и я понимаю, что это стучит кровь. Бешеными, неистовыми ударами.

Кристина…

Это имя висит в воздухе между нами, тяжелое, как надгробный камень. Оно не абстрактное. Оно теперь имеет лицо. Смугловатую кожу, темные волосы, умный, чуть раскосый разрез глаз с той старой фотографии. «Наша умница».

И это лицо — лицо ее сестры.

Я чувствую, как подкашиваются ноги. Инстинктивно отступаю на шаг назад, вглубь двора. Моя рука сама собой делает жест — заходи. Не потому, что я хочу ее видеть. А потому, что понимаю: если я сейчас не узнаю всё, этот осколок стекла, воткнувшийся мне в грудь, так и останется там, отравляя каждый мой вздох.

Юля замирает, не решаясь поверить. Потом робко переступает порог. Я захлопываю дверь ворот. Скрип железа звучит оглушительно громко в звенящей тишине моего личного апокалипсиса.

Я не веду ее в дом. Не могу допустить ее в свое святилище, которое она уже однажды осквернила. Я указываю на садовую скамейку под старой яблоней. Сама опускаюсь на противоположную, стараясь дышать глубже, но воздух не проходит дальше горла.

— Говори, — выдавливаю я, и мой голос чужд мне, он низкий, прокуренный, хотя я не курю. — Быстро и по делу. Кто такая Кристина? Еще раз.

Юля садится на край скамейки, прячет свои тонкие, беспомощные пальцы в карманы ветровки. Она выглядит девочкой. Запуганной и одинокой.

— Моя старшая сестра, — начинает она, и голос ее дрожит. — Они учились вместе с Пашей. В Политехе. Это была… любовь с первого взгляда. Ну, или около того. Все им завидовали. Они были такими яркими, такой идеальной парой.

Она говорит, а я слушаю, и передо мной, как в кино, проносятся кадры. Молодой Паша, с которым я только познакомилась. Красивый, умный, но всегда с какой-то грустинкой в глазах. Я списывала это на сложный характер, на усталость от учебы. А это была тень. Тень Кристины.

— Они планировали пожениться, — Юля глотает слезы. — Как только он получит диплом. А потом… потом она попала в аварию. Все случилось так быстро…

Я закрываю глаза. Теперь ясно, откуда эта папка с чертежами. Почему он ее хранил. Это была не просто память о работе. Это была память о времени, когда он был счастлив. По-настоящему.

А как же наш брак? Мы кто тогда все это время были друг другу?

— Он практически жил в больнице, — шепчет Юля. — А когда ее не стало… он сломался. Я помню его на похоронах. Он был пустой. Как будто из него вынули душу.

Я представляю это. Моего сильного, уверенного Павла — сломленным. И мне, его жене, он никогда этого не показывал. Никогда не говорил. Со мной он был просто уставшим. Я была его тихой гаванью, его «нормальной» жизнью после бури. Утешением. Заменой.

— А вы? — спрашиваю я, открывая глаза. Во взгляде нет ненависти. Только леденящая пустота. — Когда вы появились?

— Я была глупым подростком, — горько усмехается она. — Я всегда в него была влюблена, с тех самых пор, как он приходил к нам домой к Кристе. Для меня он был принцем. А потом… мы случайно встретились пару лет назад. На какой-то конференции. Он увидел меня… и просто замер. Сказал, что я стала вылитой Кристиной.

Вот оно. Ключ ко всему. Не она его соблазнила. Он нашел ее. Нашел живое напоминание о своей утраченной любви. И воспользовался этим.

— И вы позволили ему? Позволили видеть в вас другую?

— Я его люблю! — снова вырывается у нее с отчаянием. — Мне было все равно! Для меня было счастьем просто быть рядом! Я думала… я думала, что смогу его исцелить. Что мы сможем начать все сначала.

И тут во мне что-то срывается. Не злость к ней. Жалость. Дикая, всепоглощающая жалость к ней, ко мне. Ко всем нам, запутавшимся в этой паутине лжи и невысказанной боли.

— Вы ничего не начнете, — говорю я тихо. — Он смотрит на вас и видит ее. А когда он смотрел на меня… — мой голос предает меня, срываясь на шепот. — Он, наверное, вообще никого не видел.

Я поднимаюсь со скамейки. Мне нужно, чтобы она ушла. Сейчас. Потому что еще секунда, и я развалюсь здесь, на земле, в своем саду, перед этой девочкой.

— Уходите, Юля. И передайте Павлу… — я ищу слова, но нахожу только правду. — Передайте, что жалеть его я теперь буду сильнее, чем ненавидеть. И это в тысячу раз хуже.

Она смотрит на меня широко раскрытыми, полными слез глазами. Потом кивает, встает и, понурив голову, быстро идет к воротам. Уходит, не оглядываясь.

Я остаюсь одна. Стою посреди своего сада и смотрю на дом, который мы строили. На детские качели, которые он вешал. На террасу, где он объявил о разводе.

И вдруг я все вижу совсем по-другому.

Это был не наш дом. Это был его мавзолей. А я — смотрительница при музее памяти другой женщины. Все семнадцать лет.

Я медленно иду в дом, захожу внутрь и прислоняюсь спиной к закрытой двери. Тишина. Та самая, звенящая, которую я так жаждала. Теперь она кажется мне враждебной.

Рука сама ложится на живот. Малыш шевелится, будто чувствуя мое смятение.

«Кто ты?» — думаю я, обращаясь к нему. — «Дитя любви, которой не было? Или последняя попытка твоего отца привязать себя к реальности? Ко мне?»

Ответа нет. Есть только тяжелое, давящее знание.

Паша не ушел от меня к другой. Он всю жизнь пытался вернуться к той, единственной. А я была просто… фоном. Удобным, привычным, но фоном.

И этот новый ребенок — не повод для воссоединения. Это еще один заложник в этой бесконечной драме, главную роль в которой я так и не разглядела.