Последние романтики

1

Полет Линдберга и шестьдесят домов Бейб Рут; Эл Джолсон в первом звуковом кинофильме «Певец из джаза»; Лаурел и Харди, Чарли Чаплин и Бастер Китон; Канны, Антиб и Лидо; высочайшие ставки на фондовой бирже и самые короткие юбки; Ноэл Коуард, ставший событием театрального сезона в Лондоне – четыре его пьесы идут одновременно в различных театрах Вест-Энда; кокаин и шампанское, Кит Кэт Клаб, принц Уэльский, серебряные шейкеры для коктейлей, конференция сюрреалистов по вопросам секса, кинодворцы и встреча на ринге Демпси и Танни; набриллиантиненные волосы и обведенные карандашом глаза; устрицы и орхидеи, приколотые на корсажах; Пола Негри и Таллула Бэнкхед;

Морганы, Глория Вандербильд и леди Тельма Фурнесс; миссис Реджинальд Феллоуэсс в зеленом вечернем жакете, украшенном блестками; Оливер Мессел и Сесил Битон, а также Гертруда Лоуренс – в белых сатиновых костюмах, – одним словом, двадцатые годы неслись с грохотом, а 1927 год был назван годом миллиона приемов.

И для Кима и для Николь год стал в высшей степени удачным. Все началось в каюте владельца грузового судна «Генерал Хельбшмидт», па борту которого они отплыли из Марселя в Южную Африку.

Второе путешествие в течение одного года! Для Николь это было событием! Сначала в Нью-Йорк – а теперь в Африку! Небоскребы и сафари! Ким перевернул ее жизнь с ног на голову. Между двумя путешествиями Николь работала. Наконец были пущены в производство духи «Николь». Реклама духов была опубликована в нескольких французских журналах и занимала там целые развороты. Отныне француженки могли купить флакон этих духов в любом парфюмерном магазине. По настоянию Николь реклама была опубликована в ряде немецких, английских и американских журналов, хотя духи еще и не шли на экспорт. Люди, авторитетные в парфюмерном бизнесе, утверждали, что Редон выбрасывает деньги на ветер. Разве слыханное дело – рекламировать духи там, где их никто не сможет купить? Но Николь настояла на своем. С самого начала она хотела укрепить за своими духами международную репутацию. К тому времени, когда Лео наладил их экспорт, женщины в разных концах света уже будут знать о духах «Николь», будут мечтать ими обладать.

Сама реклама привлекла огромное внимание – она была беспрецедентна! Никто никогда не видел ничего подобного! Идея пришла Николь в голову во время пребывания в Нью-Йорке. Вместо обычного, пастельного, как будто в дымке, рисунка Мэн Рей сделал фотографию в ракурсе, который делал флакон духов огромным, как небоскреб! Текст рекламы не обещал ни любви, ни романтики. Только одно слово – «Николь». Лео предупредил Николь, что лишь через полгода можно будет говорить с некоторой определенностью, как восприняли женщины новый запах новых духов в новом флаконе после принципиально новой рекламной кампании.

К ноябрю были показаны и распроданы осенние коллекции 1926 года, сети же, в которые попадутся женщины весной 1927 года, еще только плелись в студиях и ателье. Ким прислал ей телеграмму с предложением отправиться в путешествие. Она немедленно подумала об Африке, раз уж выбор маршрута зависел лишь от нее. Бой провел там медовый месяц; Пикассо рассказывал ей, как повлияла на его творчество коллекция африканских масок, хранящаяся у него дома; мадам Валери Люсьен, жена французского генерала – наместника Туниса, была постоянной клиенткой Николь и во время примерок взахлеб рассказывала ей о красоте и великолепии Африки, которую она изъездила вдоль и поперек. Киму идея понравилась, он предложил съездить на сафари. Ким был горожанином до мозга костей, он вырос в городе и любил города Но в нем жила страсть и тоска по дикой природе, сохранившиеся вместе с мальчишескими впечатлениями об охоте, на которую брал его дядя. Эта страсть жила в нем, зародившись в свое время под влиянием романтических юношеских идей о единстве человека и природы.

Ким завершил свои дела и уехал из Нью-Йорка. Их отношения с Салли так и не были разрешены окончательно, но и не висели над ним, подобно дамоклову мечу. С ложью было покончено. Ким больше не жил двойной жизнью. Прекратилась и связанная с этим депрессия, начавшаяся в апреле и достигшая крайнего предела во время посещения Фицджеральдов. Теперь путешествие сможет послужить мостиком от прежней жизни к новой.

Первым портом, куда зашел «Генерал Хельбшмидт», стал Порт-Саид. Именно там Ким и Николь впервые ступили на землю Африки. Это не было знакомством с новой страной – это было знакомство с новой планетой. Планета, кишащая людьми, пахнущая только что изготовленными пряными специями и землей, гниющим мусором и апельсинами, дымящаяся фимиамом, окрашенная в лазурный и серовато-коричневый, терракотовый и оливковый цвета, – планета обрушилась на Николь и поглотила ее целиком. В лабиринте домишек, заполненном людьми и внушающем страх, она рассталась со своим обычным консерватизмом и со своим умеренным вкусом. Она покупала и покупала нитки цветных бус, янтаря и бирюзы, обсидиана, розового кварца, аквамарина, топаза, коралла, яшмы и граната. Она надевала их не по одной, а по четыре-пять сразу, как это делают арабские женщины.

Они плыли на юг, Ким и Николь часами стояли у поручней корабля, проходящего через Суэцкий канал, и смотрели на расстилающуюся вокруг пустыню, на проплывающие мимо бесконечные песчаные просторы. Они были очарованы песчаными холмами и долинами, покрытыми рябью, которую нагнал сирокко, дующий с Атласских гор. Они даже не подозревали, что песок может быть так многоцветен: розовый и рыжевато-коричневый рано утром; розовато-лиловый и сиреневый, наконец пурпурный на закате; золотой под прямыми солнечными лучами; оливковый и черный на склоне дня, когда песчаные холмы отбрасывают тень на песчаные долины. В тот вечер солнце тихо садилось, из ниоткуда вдруг появился араб, закутанный в белое с ног до головы, верхом на верблюде. Он пустил животное в галоп, обогнал корабль и, сделав это, исчез в пустыне; он исчез в никуда, так же бесшумно, как и появился из ниоткуда.

– Это волшебство, мираж, – сказала Николь, очарованная человеком, верблюдом, песками, тишиной, яркостью красок и теми новыми ощущениями, которые ее захватили. – Все теперь по-иному. Я и вещи вижу по-иному. Африка обострила мои чувства. – Она вспомнила, как Кокто рассказывал о том, что опиум обострял его чувства. Она этого не понимала, теперь же ей стал доступен смысл его слов.

– У меня никогда не было медового месяца, – сказал Ким. Он не добавил «до сих пор» – но именно это он имел в виду, и оба без слов понимали друг друга. Они стояли у поручней, обнявшись, наблюдая, как изменилось освещение после заката, ощущая как резко похолодело, как задул ветер с наступлением темноты. Оба были поглощены чувством нахождения вне времени и пространства, оба были поглощены друг другом.

Пройдя Красное море, они пересекли Аденский пролив и продолжили плавание вдоль восточного побережья Африки. Они сошли на берег в Момбасе, взяли билеты на поезд и вскоре поднимались от насыщенного морской влагой тропического побережья к Найроби, лежащему среди покатых холмов и долин Кении – прохладной, залитой солнцем, сверкающей под его лучами. В баре отеля «Нью Стенли» они впервые повстречали своего белого проводника, рекомендованного Боем.

Найджел Стори был довольно массивным, среднего роста. На нем были шорты и куртка цвета хаки. Мускулистые ноги заядлого футболиста, голубые настороженные глаза, своим оттенком напоминавшие яйца малиновки. Глаза эти поражали своей яркостью на постоянно коричневом от загара лице. Отец Найджела владел кофейной плантацией, сам Найджел родился в Африке, знал страну и ее животный мир, как никто. Это был один из легендарных белых охотников, посредник между белыми и африканцами, между горожанами, дикими равнинами и охотой. Он научился моментально определять характер любого человека – жизнь его напрямую зависела от этого умения. Он сразу мог сказать, сумеет ли человек правильно держать ружье в руках, как он поведет себя, столкнувшись с испуганным слоном, решившим вдруг не бежать, а вступить в бой. Он мог сразу сказать, что будет делать тот или иной человек, напившись, и зависим ли он от своих женщин. Ким Хендрикс не был болтлив – он лишь рассказал ему о своем ружье «Пэрди» ручной работы, о том, как охотился на оленей в штате Мейн и на кабанов в Северной Италии. Он производил впечатление сильного человека, на которого можно положиться. Пожалуй, он не доставит много хлопот, решил Найджел, потому что охота для него – не способ самоутверждения. Хотя Ким Хендрикс и не прочь иногда покрасоваться, подумал Найджел, но он знает эту свою черту и умеет себя контролировать.

Модельер Николь Редон была красива и умна. Как сказал Бой Меллани, она была метким стрелком. Она была и соблазнительна, и эмоционально устойчива. Найджелу она понравилась с первого взгляда. Любовные осложнения на сафари были совершенно ни к чему, поэтому он никогда не покажет ей, что чувствует, подумал Найджел, хотя это ему будет сложно скрыть.

Через полтора часа знакомства, проведенных за порцией джина с тоником, клиенты и охотник договорились встретиться на следующий день. Два дня они провели в Найроби, готовясь к охоте, потом по дороге, соединявшей Каир с Кейптауном, поехали на юг, в национальный заповедник на равнине Серенгетти.

К их услугам были все виды животных – в Африке еще было довольно мало охотников. В первую неделю они поймали антилопу и двух оленей. Они подстрелили несколько газелей – двух на мясо, а импалу для того, чтобы сделать чучело головы. Николь была отличным стрелком – она не суетилась, нажимая курок точно в нужный момент, чуть-чуть опережая цель, и не совершая типичной ошибки любителей, делающих выстрел секундой позже, когда цель оказывалась точно на прицеле. За ужином она рассказала, что ее научил стрелять отец, очень элегантный мужчина и отличный спортсмен. В Солони, г двух часах езды от Парижа, они отлично охотились.

– Мне казалось, ты упоминала Варенжвилль, – заметил Ким.

– Так оно и было, – продолжила лгать Николь. – Мы охотились в разных местах. У нас было несколько загородных домов.

– Не стоит стараться произвести на меня впечатление, – сказал ей Ким, когда они остались одни.

– Стрелять меня научил Бой, – спокойно ответила Николь.

– Я знаю, что не твой отец.

– Откуда?

– Я всегда знаю, когда ты лжешь.

Николь не стала ни возражать, ни спорить. Она уже приучила себя к мысли, что когда-нибудь откроет Киму правду. Не сейчас. Но однажды.

Правда было новым понятием для Николь, однако именно сейчас, в Африке, она испытывала новые захватывающие ее ощущения; она открывала свое чувственное «я». Ее чувственное «я» было тесно связано с ее эмоциональным «я» и находилось под контролем, она всегда обуздывала его прежде. Но здесь, в Африке, наедине с Кимом, она ощущала, что живет полнокровной физической жизнью. Их любовь не была ограничена во времени, а в самом ее начале вовсе не был виден конец. Она всегда любила свое тело, хорошо одевалась, поддерживала его в хорошей форме, но здесь она начала его ценить. Ночью, после целого дня охоты, уставшая и расслабленная, Николь становилась особенно отзывчивой. Она осознавала, как много может доставить удовольствия, как много удовлетворения может от этого получить сама. Она любила Кима. Она любила его с самого первого дня их знакомства. Но именно сейчас, захватывающе, совершенно по-иному, ее тело тоже полюбило его.

– Ты мне открыл новый мир, – сказала она однажды ночью, когда они закончили заниматься любовью и лежали рядом, ощущая особенную близость и теплоту друг к другу. – Этот мир был внутри меня, но я не знала его.

– Я чувствую то же самое, – сказал Ким. – Я думал, что любовь – это когда любишь кого-то. Я не думал, что это, когда любишь и самого себя.

Впервые она услышала от Кима слово «любовь». У Николь перехватило дыхание. Она ждала, когда он скажет другие слова, логически вытекающие из предыдущих. Она почти слышала эти слова. «Я люблю тебя», – скажет он в любой момент, в любую секунду. Он только крепко прижал ее к себе и не сказал ничего. Как никогда близко он подошел к этому порогу, столькими словами он уже объяснил ей, что любит ее. Глубоко в сердце, в своей душе она знала, что он ее любит. Почему же он никогда не произносил этих слов, и Николь преследовало чувство, что пока слова не будут произнесены, что-то между ними останется недоговоренным.

Крепко обняв друг друга, обернутые в молчание, они погрузились в глубокий, освежающий сон, который навсегда у них будет связан с Африкой, и ни с чем иным.

Ежедневно на восходе солнца «роллс-ройс», выполненный по индивидуальному заказу, отвозил их в буш. Массивный автомобиль вмещал шестерых. Рядом с водителем Кикуйу садился Найджел с биноклем на шее, за ними Ким и Николь, а дальше – вторая пара охотников – М'Баула и Камуту. М'Баула, помощник Кима, был чернокожий жилистый африканец с желтыми глазами, его лицо и грудь были украшены ритуальными шрамами. Камуту, помощник у Николь, можно было дать и двадцать восемь и пятьдесят лет. У него было крепкое атлетическое сложение, мышцы четко вырисовывались под черной кожей. С достоинством и даже элегантностью Камуту носил залатанные шорты и рубашку, чисто выстиранные и безукоризненно отглаженные. На нем был шлем американской армии и сандалии, сделанные из автомобильных покрышек. У пего был глубокий бас, редкий для человека, но он почти ничего не говорил. Само его присутствие было выразительнее всяких слов.

Они увидели своего первого льва незадолго до захода солнца. Воздух, меняющий оттенки в течение дня, становился лилово-розовым. В нем еще ощущалась теплота дня, но холод ночи уже давал о себе знать. Даже воздух в Африке жил своей собственной жизнью.

Лев с косматой темной гривой появился желтым пятном на фоне колючего кустарника. Голова его была огромна. Она казалась слишком тяжелой для его гибкого гладкого тела. Тяжелая грива еще больше увеличивала тяжесть головы. Первый лев на сафари принадлежал Киму. Ким вышел из машины, М'Баула последовал за ним. Николь встала по левую сторону. Найджел по правую. Они застыли, ожидая льва в полной неподвижности. Лев лениво вылизывал бока, полностью занятый своим туалетом. Все как бы зависло в тишине: время, расстояние, животное. Раздался шепот Найджела. Ким встал на колено, вскинул «Пэрди» на плечо, прицелился. Он нажал на курок плавно и твердо. Ружье грохнуло, отдало в плечо. Лев повернулся и неожиданно бросился к Киму. Он бесшумно двигался по выгоревшей бесцветной траве. На его плече виднелась небольшая ранка – выстрел прошел выше сердца. Пасть льва была разверста, из нее изливался рык, видны были его огромные страшные зубы. Он двигался необычайно быстро, готовый к нападению, Ким был парализован. Все это продолжалось долю секунды, – последовал выстрел Найджела. Лев рухнул на землю, не завершив прыжка. Он упал на бок, перевернулся на спину. Все происшествие заняло считанные секунды, а два выстрела прозвучали почти одновременно.

М'Баула подпрыгнул:

– Папа попал! – заорал он. – Папа пига симба!

Он бросился, крича на ходу, чтобы поскорее сообщить новость обитателям лагеря. Те побросали утюги и стирку, котлы с готовящейся пищей и домашнюю работу, бросились к месту, где лежал убитый лев. Что-то лепеча и выкрикивая, они подняли Кима на свои плечи. Они пели песню о поверженном льве, торжественно перенесли Кима в лагерь и посадили его перед палаткой как вождя. Появилось шампанское, и среди криков и радостных возгласов было выпито немало бокалов. Киму шампанское казалось горьким. Он точно знал, что его льва убил Найджел.

– Это лев Бвана Стори, – повторял без конца Ким, пытаясь восстановить справедливость. Он не мог простить себе момента, когда буквально застыл от объявшего его ужаса, не мог простить себе трусости. Память жгла его, разрушая чувство самоуважения. Но, по крайней мере, он мог сказать правду, он мог восстановить истину. – Это лев Бвана Стори!

– Папа симба! – настаивал на своем М'Баула, его большие белые зубы сияли в счастливой улыбке. – Папа симба. – М'Баула был убежден в своей правоте и уже сумел убедить в ней и парней из лагеря. В каждом сафари должен быть свой герой, героем этого сафари стал Ким.

– Это ложь, – сказал Ким ночью Николь, когда они остались наедине. – Я чувствую себя мошенником. Льва убил Найджел. Не я. – Но даже Николь он не признался бы в опустошающем душу унижении – в том, что он пережил мгновение паники.

– Неважно, кто именно застрелил льва, – сказала Николь осторожно.

– Нет, важно, – стоял на своем Ким. – Камуту знает, что это ложь. Ты видела его? Он отказался пить тосты за мое здоровье. Он не хочет смотреть на меня!

– Ты не виноват! М'Баула ошибся, вот и все, – сказала Николь.

– Для меня это принципиально, – сказал Ким. – Это – ложь. Я не могу жить во лжи. Я не буду жить во лжи. – Слова его были оружием обоюдоострым, направленным и против ее лжи. Об одной он догадался, в другой она ему не призналась. В той лжи – какой бы она ни была – она предпочла жить.

– Я застрелю другого льва, и я сделаю это честно и однозначно. Камуту увидит, что я настоящий мужчина, – сказал Ким.

Николь ничего не ответила. Она чувствовала, что они находятся на опасной территории, и предпочитала передвигаться по ней крайне осторожно.

По всем правилам следующего льва должна была застрелить Николь. Могли пройти еще дни и даже недели, прежде чем они увидят двух других львов. Обстоятельства тоже должны соответствовать их возможности. Можно увидеть сразу пять львов, но не иметь ни малейшего шанса для точного выстрела. Они были охотники, а не мясники. Ким договорился с Найджелом, что сафари продлится столько, сколько потребуется, чтобы он мог застрелить одного льва. Его не интересовало, как дорого это будет стоить. Он хотел застрелить льва, убить его точным выстрелом.

Он хотел доказать Николь, что ничуть не хуже Найджела. Найджел был влюблен в Николь. Ким видел это. Киму было крайне необходимо доказать Николь, что он не уступал любому мужчине, а в данных конкретных обстоятельствах он был равным легендарному белому охотнику Африки. Лицензия, купленная Кимом, давала ему право убить двух львов. Тот лев, которого подстрелил Найджел, уже пошел в зачет. Остался лишь один шанс.

Ким стал как одержимый – целыми днями он только и говорил и думал о том льве, которого подстрелит. Целую неделю они колесили по пересохшему бушу, их «лендровер» рыскал по сухим руслам рек – именно там рано утром и по вечерам можно было скорее всего увидеть львов. Неделя тянулась целую вечность. Ким был одержим идеей подстрелить своего собственного льва. Он сходил с ума оттого, что Найджел был влюблен в Николь и уже с трудом скрывал свои чувства. Он видел, как Найджел смотрел на Николь; он видел, как все сложнее было ему прикасаться к ней; он видел, каких усилий стоило Найджелу быть так же дружески расположенным к Киму, как и к Николь. В самом конце недели заметили львов – их было три, два взрослых и один детеныш. Они заметили их на рассвете, но утренний ветер донес до львов их запах, и звери исчезли в мгновение ока. Прошло еще несколько дней, – они не встретили ни одного льва, хотя по ночам, издалека, доносился их рык. Киму все стало безразлично. Он классическим выстрелом свалил буйвола, но лишь почувствовал легкое разочарование. Огромное неуклюжее животное почти не двигалось, по такой мишени было несложно метко стрелять.

– Он стоял как привязанный, – сказал Ким Николь позже. – Буйвол всегда обречен. Стрелять в него – это как стрелять по грузовику. Все, что требуется для этого – это достаточно большое ружье.

Николь ничего не ответила. Что бы она ни сказала, Ким не расстанется со своей идеей. Она была напугана степенью его одержимости. Она чувствовала какую-то опасность, крывшуюся в ней, но не понимала, в чем именно заключается опасность. Она надеялась, что скоро он подстрелит своего льва.

Десять дней спустя после неудачного выстрела Ким, наконец, получил свой шанс. Был тот же довольно поздний час, ландшафт начал приобретать бледно-сиреневый оттенок. С «лендровера» они заметили льва, и не одного, а двух зверей. Пышногривого льва сопровождала гибкая и меньшая в размерах львица. Их силуэты четко вырисовывались на фоне неба, а вдали виднелся пик Кибо гор Килиманджаро. Львы удалялись от них, идя против ветра, и не знали о присутствии людей.

– Застрели льва, – шепнул Найджел Киму. – А ты застрелишь львицу. – Николь кивнула в знак согласия.

Ким встал, приготовившись к выстрелу. Лев, неожиданно, как будто чем-то потревоженный, обернулся, облизывая верхнюю губу. Его пышную гриву шевелил легкий ветер. Ким видел это все, как в замедленной съемке. Он прицелился, лев оказался точно в центре оптического прицела; ведя свой «Пэрди» вслед за неспешным передвижением льва, Ким выстрелил. Лев осел, как будто из него выпустили воздух, и затем повалился на иссушенную африканскую землю. Львица, почувствовав угрозу, повернулась на девяносто градусов и одним мощным бесшумным прыжком, достигнув кустарников, оказалась вне поля их зрения.

– Отличный выстрел, – сказал Найджел. – Чертовски хороший выстрел.

Они двинулись в сторону, где лежал поверженный лев. Его рыжевато-коричневое тело лежало недвижно, вытянувшись, его массивная голова казалась вблизи еще больше, чем через оптический прицел «Пэрди». Этот лев был значительно крупнее предыдущего. Он был больше и красивее. Ким ощутил прилив гордости, стоя над своей жертвой.

– Ким! Не двигайся, – крикнула Николь. Ким повернулся на ее голос. Его лицо было озарено выражением триумфа. Никогда он не казался Николь таким красивым и желанным. Она сфотографировала Кима.

Той ночью, крепко прижав Николь к себе, Ким предложил ей выйти за него замуж.

2

Ким и Николь вернулись в Париж в марте 1927 года после почти двухмесячного отсутствия. Его лицо было загорелым, тело более поджарым. Когда он сходил с поезда в куртке цвета хаки, то был самим олицетворением великого белого охотника – легендарной, романтической и мифической фигуры. Щелкали камеры, потрескивали вспышки, а репортеры, ожидавшие его на Восточном вокзале, обращались к нему не иначе как «Папа».

– Где вы этому научились? – спросил Ким. Николь прибыла в столицу более ранним поездом и избежала докучливых журналистов.

– Мне рассказали об этом барабаны джунглей, – ответил Пит Астуриас, приятель Кима из «Пари трибюн».

– Называйте меня Ким, ладно? Во время сафари африканцы называют своих клиентов «папа». Я не сумел их от этого отучить. Но мне не понравится, если это слово попадет на газетные страницы, – объяснил он. – Оно слишком поганое.

– Ваша следующая книга будет посвящена Африке? – спросил кто-то. Интервью началось, появились блокноты и карандаши.

– Будьте уверены в этом! – ответил Ким. – Именно в Африке мужчина может убедиться в том, мужчина он или нет.

– Что чувствуешь, когда охотишься на льва?

– Расскажите нам, как вы подстрелили буйвола!

– Мы слышали, вы застрелили трех антилоп импала ради их красивых голов!

– Есть ли среди ваших трофеев газели?

Они выкрикивали вопросы, мешая друг другу.

– Как вы узнали о буйволе и о газели? – спросил Ким изумленно.

– Африканские барабаны донесли до нас эту весть, – ответил Пит.

– А как поживает Николь? – выкрикнул кто-то. – Мы слышали, что вы собираетесь заключить с мадемуазель брачный союз.

– Откуда у вас подобная информация? – Ким потерял бдительность.

– Вы и мадемуазель будете жить в Париже или в Нью-Йорке?

– Как они прознали о Николь? – спросил Ким Пита.

– Парижские барабаны бьют так же громко, как и барабаны немецкой армии.

– Я расскажу вам все, что вы хотите об Африке, но прошу не упоминать имя мадемуазель Редон, – начал торговаться Ким. Он не хотел, чтобы Салли была поставлена в неловкое положение, но больше всего ему не хотелось, чтобы Салли разозлилась. Вопрос о разводе еще не был урегулирован. И он не хотел, чтобы она поменяла свое решение. – Я хочу пощадить чувства Салли и не хочу, чтобы она узнала, что в Африке я был вместе с Николь.

– Уже поздно, – сказал Пит. – Информация просочилась на страницы парижской прессы. Нью-йоркские газеты обязательно подхватят новость, вопрос только, как скоро это произойдет. Ведь вы оба очень известны.

– Но у нас есть право на личную жизнь, – сказал Ким, обеспокоенный тем, как воспримет весть о его романе Салли. Для нее это станет публичным унижением.

– Не стройте из себя невинность, – заметил Пит. – Вы – знаменитость, и люди хотят знать о вас как можно больше.

– Черт подери, но я не хочу этого, – запротестовал Ким, хотя и не слишком убедительно. Ему нравилась известность, он получал нескрываемое удовольствие от того, что находился в центре внимания прессы, а его наигранное возмущение никого не убедило в обратном. – Почему бы вам не написать о ком-нибудь еще?

– Но вы действительно собираетесь жениться на мадемуазель Редон? – настаивали на своем журналисты.

– А как насчет развода? Что говорит ваша жена?

– Вы уже наметили дату бракосочетания?

– Ладно, – вынужден был сдаться Ким. – Вы загнали меня в угол. Мадемуазель Редон и я говорили о возможном браке. Но окончательно еще ничего не решено.

– А развод?

– Моя жена сказала, что не будет мне мешать.

– Вы сделала предложение мадемуазель Редон в Африке? – выкрикнул кто-то очередной вопрос.

– Днем? Или под звездами? – крикнул кто-то еще.

– Или в палатке? Валяй, Ким, дай нам несколько ярких деталей.

– Нет-нет! Больше ничего. Я сказал вам все, что собирался сказать, есть вещи сугубо личные.

Глаза его блеснули. Ему льстило внимание, он с трудом мог сопротивляться прессе; журналисты получили все, что он собирался им рассказать. Необходимо только, чтобы отношения с Салли остались ровными. Газетная история о его романе с Николь могла ему крупно повредить. Он стоял на платформе, улыбаясь, загорелый и жизнерадостный, производя впечатление самого счастливого человека на свете. Этим наблюдением и начиналась большая часть статей о намеченном браке известного американского писателя и известной французской модельерши.

3

Ким поехал в Нью-Йорк просить Салли о разводе, К этому времени во многих газетах появились фотографии и статьи, посвященные очаровательному роману между Кимом и Николь. Одна из статей так и называлась: «Медовый месяц во время сафари».

Салли была преисполнена горечи и боли, она была унижена и хотела отомстить за унижение.

Она рыдала и кричала, она умоляла Кима не сходить с ума. Она клялась, что никогда не даст ему свободы. Она постоянно возвращалась к тому, что они давно женаты. У них общее прошлое, у них дети – Кимджи и Кристи, у них многообещающее будущее. Они дали друг другу обещание перед Богом и обменялись кольцами. Не было никакого основания бросать все ради какого-то романтического приключения.

Ким просил, спорил, угрожал. Салли отказалась даже думать о разводе. Ким, у которого уже было все, чего он хотел, вдруг всерьез понял, что сейчас он может не получить того, чего жаждет. Это привело его в бешенство. Его мучили, и он сам стал мучителем.

– Ты хочешь остаться замужем за человеком, который тебя не любит? – спросил он. – За человеком, который никогда тебя не любил?

– Никогда? – Салли побледнела. Ее как будто ударили. На это Ким и рассчитывал.

– Я встретил Николь еще до женитьбы на тебе. Я был влюблен в нее, когда стоял перед алтарем рядом с тобой! Я жил во лжи долгие годы. Я не люблю тебя сейчас, и я не любил тебя раньше.

– Я не верю тебе, – сказала наконец Салли. Голос ее звучал как хриплое карканье. – Ты сошел с ума.

– Верь мне, – сказал Ким. – Это – правда.

Салли выглядела как побитая. Ее лицо скривилось. Глаза помертвели и вдруг зажглись безумным огнем.

– Я ненавижу тебя! – закричала она. – Я тебя ненавижу!

– Очень хорошо, – сказал Ким. – Я очень рад. Теперь у тебя есть все основания для развода. – Он повернулся, чтобы выйти.

Они спорили на кухне в доме на Чарльтон-стрит. Салли вдруг схватила нож, острый, как бритва, и бросилась на пего.

– Я убью тебя! – завизжала она не своим голосом. – Я убью тебя за то, что ты хочешь отшвырнуть меня, как мусор!

Ким в ужасе отпрянул. Он был напуган за себя. За Салли.

– Нет! – закричал он, пытаясь поймать ее за руку. – Не делай этого!

– Я убью тебя! – рычала Салли, вновь бросаясь на него, движимая только своей яростью. Неожиданно – как будто это был совершенно другой человек – она посмотрела на нож в руке – это не была ее рука. Она не сразу отвела взгляд от ножа, потом увидела свое лицо, отраженное блестящей поверхностью оказавшегося рядом утюга. Рот ее кривила уродливая гримаса, ее волосы были растрепаны, тело ее содрогалось от гнева, в ее руках было оружие, взятое с ужасным намерением. Она подумала, что похожа на сумасшедшую.

– Боже мой! – вымолвила она в ужасе. Она положила нож. – Ким, уходи. Просто уходи, – сказала она, напуганная тем ураганом чувств, который она с трудом обуздала. Она боялась оставаться с Кимом в одной комнате.

Он повернулся, чтобы выйти, напуганный и обескураженный тем, во что превратились их отношения.

– Запомни только одно, – добавила Салли, когда Ким уже был в дверях. – Запомни: я никогда не дам тебе развода. Никогда!

Ким вернулся в Париж. У него было все, кроме развода. Только этого не хватало для полноты счастья. Всего было в изобилии: таланта, свободы, жизненных сил, успеха, Николь была рядом. Может быть, Салли передумает. Может быть, по прошествии некоторого времени… Он старался не вспоминать то, как она произнесла «Никогда!».

4

– У меня для тебя свадебный подарок, – сказал Ким Николь десятого мая.

– Для меня? Но это Эрни и Полин только что поженились, – ответила Николь. Она и Ким присутствовали на венчании в парижской церкви, в районе Пасси. Потом были на приеме у Ады Маклейш. Полин говорила с Николь о моде, Эрни выпытывал у Кима все, что тот знал об Африке, уверяя, будто сам всегда мечтал съездить на африканское сафари.

– Вот именно, для тебя! – сказал Ким Николь. Он наклонился вперед и велел шоферу такси ехать на улицу Де-Бретонвильер.

– Мы едем домой? – спросила Николь. Была только середина дня!

У Кима на губах плясала улыбка, его молчание было мучительным.

– Что происходит? Зачем мы едем домой? – спросила Николь. – Не держи меня в неведении. Ты же знаешь, я ненавижу сюрпризы!

– Этот сюрприз тебе понравится, – сказал Ким, наслаждаясь той таинственностью, которую он сумел создать и той неуверенностью, которую он вселил в Николь.

– Пожалуйста, – попросила Николь. – Скажи сейчас! Я не могу так долго ждать.

– Нет-нет! Тебе придется подождать.

– Но я не умею ждать. Я никогда не умела ждать.

– Вот и поучись, – сказал Ким, почти повторяя слова Лео, сказанные давным-давно. Он повернулся к Николь, обнял ее, возбужденный ее духами. – Давай целоваться, – предложил он, так же улыбаясь. Они обменялись улыбками давних любовников и начали целоваться, в то время как такси подпрыгивало по булыжным улицам города.

В этот послеполуденный час квартира Николь была особенно красива. Солнце проникало в гостиную через густую листву деревьев, блики от Сены отражались на потолке и на дальней стене. Бутылка шампанского в серебряном ведерке стояла на столике Для коктейлей – там же, где ее и оставил Ким сегодня утром. Он открыл бутылку и наполнил два бокала. Один протянул Николь. Ким пил шампанского больше, чем кто-либо, известный Николь. Иногда она задавалась вопросом, как бы он прожил, если бы шампанское не было изобретено.

– Это не только подарок, – догадалась Николь, зная привычки Кима почти так же хорошо, как и свои. – Мы что-то празднуем.

Ким улыбнулся.

– Ничто не становится реальным, пока ты не выпьешь за это бокал шампанского. – Он вручил Николь большой белый конверт из плотной бумаги, запечатанный голубым сургучом и перевязанный красной лентой. – Открой его.

Внутри был юридический документ. Акт о покупке дома. Николь прочла его.

– Дом! – воскликнула она. – Ты купил этот дом!

– Я решил, что тебе пора иметь свой собственный дом, – сказал Ким.

– Я даже не знаю, что сказать. У меня нет слов! Я не могу поверить! Дом! Мне! У меня никогда не было… я даже не думала. Я так удивлена. Я и не мечтала! Я и вообразить себе не могла, – Николь была потрясена и взволнована, начала что-то лепетать, захлестнутая переживаниями. – Когда тебе это пришло в голову? Как ты это сделал? Как такая идея пришла тебе в голову?

Ким подождал, пока она выдохнется.

– Ты жила в меблированных комнатах, а я – в гостинице, – сказал он. – Мы заслуживаем большего. Я очень хотел бы сделать тебе предложение. Салли отказывает мне в разводе. Но пора нам строить серьезные планы на будущее.

– Дом! – продолжала повторять Николь. Слова Кима еще не дошли до ее сознания.

– Он весь твой, – сказал Ким. – Делай с ним что хочешь. – На покупку дома он потратил весь свой аванс за африканский роман, несколько отчислений за переиздание его прежних книг, зато он выкупил квартиры у других жильцов. Его адвокат вел переговоры с января, когда они уехали в Африку. Киму не терпелось подкрепить их отношения чем-то весомым. Дом становился фундаментом их будущего. Николь так много дала ему, и он хотел сделать для нее нечто потрясающее. Он смотрел на нее и видел, что достиг своей цели.

– Ты разрешишь мне жить с тобой? – спросил он. – И быть твоим любимым?

Николь не сразу ответила на его вопрос, так она была тронута. Потом кивнула головой. Она была обеспокоена его неясными упоминаниями о будущем, не понимая, что именно он имеет в виду. Она знала, что Салли непреклонна в своем решении не дать ему развода. Она уже почти смирилась с тем, что никогда не выйдет замуж за Кима. Но он подарил ей дом и дарил себя самого. Будущее, поняла Николь, было рядом. Будущее лишь начиналось. На нее нахлынула благодарность и непередаваемое счастье.

– Ты мне разрешишь? – вновь спросил Ким.

– Да, – прошептала Николь.

– Да – что? – настаивал Ким.

– Я хочу, чтобы ты жил со мной и был моим любимым, – сказала Николь хрипловатым голосом.

Теперь пришла очередь Кима потерять дар речи.

– Мы должны скрепить свое обещание бокалом шампанского, – сказал наконец он, отхлебывая из бокала. – И поцелуем.

– Дорогой, – спросила Николь несколько недель спустя. – Где мы будем жить, пока дом будет ремонтироваться?

– Конечно, в «Рице», – сказал Ким. – Чтобы жить там, необязательно быть герцогом.

Николь всегда задевало то, что Ким никогда не упускал случая сравнить себя с кем-нибудь другим. Когда же он поймет, думалось Николь, что она любит его и нет нужды все время состязаться с призраками.

5

В конце мая Париж сходил с ума от триумфального перелета Линдберга через Атлантический океан, а Николь была вся погружена в планы перестройки и украшения своего дома на улице Де-Бретонвильер. Она попросила Стаса Раковского помочь ей в перепланировке, набросать эскизы интерьера и вообще принять участие в осуществлении ее затей. На первом этаже расположатся холл для приемов, салон, столовая и кухня. На втором этаже будет лишь две комнаты: гостиная и библиотека с книжными полками от пола до потолка, не только в самой библиотеке, но и в коридорчике с окном, соединяющем оба помещения. На третьем этаже – спальня с ванной и гардеробной комнатой. Единственным предметом роскоши во всем доме станет мраморная ванная. Четвертый этаж целиком отдавался Киму для его писательской работы. На пятом этаже будут находиться комнаты для гостей, а под крышей – комнаты для прислуги В июне Николь и Ким выехали из дома, чтобы там начали реконструкцию.

В доме предполагались современные удобства, редкие еще даже в богатых районах, – центральное отопление и ванная комната для каждой спальной комнаты. По мере того как Николь и Стас работали над проектом, дом приобрел черты, типичные для стиля Николь, – изысканная смесь раскованности и элегантности, простоты и роскоши. В Европе роскошь зачастую означала неудобства, выражавшиеся в музейных креслах восемнадцатого века, твердых и неудобных канапе. Николь же делала интерьер роскошным, исходя из своего понятия удобства. Все кресла и стулья были достаточно широкими, чтобы в них мог себя чувствовать удобно самый большой и толстый человек, сиденья были мягкими. Около каждого стула стоял столик для пепельницы, для книги, для бокала с вином. Она и Стас решили устроить освещение таким образом, чтобы его можно было регулировать и для чтения, и для большого приема. Она не использовала для обивки ни тафту, ни шелк, которыми обычно драпируют мебель в роскошных домах, но только хлопок, лен, кожу, шерсть, замшу. Дом, который они создавали, станет домом, рассчитанным на людей. Красота и роскошь дома станут следствием удобств жизни в нем, а не средством произвести впечатление и подавить пришедших.

В декабре ремонт был закончен. Уставшие от гостиничной жизни, Ким и Николь провели Рождество в своем новом доме. Они пригласили несколько близких друзей, а когда гости ушли, переместились в библиотеку, наслаждаясь огнем в камине и видом из больших окон. Мягко падал снег, он ложился на ветви деревьев, погружался в Сену и таял в ней.

– У меня есть для тебя рождественский подарок, – сказал Ким, когда они остались наедине. Он уже подарил ей серьги с ониксом и бриллиантами от Картье.

– Еще один? – удивленно спросила Николь, пораженная его размахом. Он тратил деньги так же широко, как широко осуществлял любой свой замысел. Он не раз повторял ей, когда она проявляла излишнюю осторожность в тратах, что деньги для него хороши только тем, что их можно тратить. В ином же случае они – бумага и металл, не представляющие для него никакой ценности.

– Это не бриллиантовые серьги, не дом и не букет цветов, но тебе наверняка понравится, – сказал он, протягивая Николь письмо.

Николь начала читать. Письмо было от Салли.

После первого шока и приступа злости Салли писала, что она наконец свыклась с мыслью о том, что у Кима роман, осознала реальность того, что их брак уже давно перестал быть тем, чем он был в ранние годы их совместной жизни. Салли больше стала матерью, чем женой, больше сестрой, чем любовницей Кима. Их брак превратился в удобную привычку, перестал быть страстным увлечением.

Салли писала далее, что она по-прежнему любит Кима и будет его любить всегда, но она изменила свое первоначальное решение и не намерена противиться разводу. Она лишь ставит одно условие: чтобы Ким и Николь подождали один год. В 1929 году, если Ким будет по-прежнему настаивать на разводе, они разведутся. Николь закончила чтение и вернула письмо Киму.

– Через год я буду по-прежнему любить тебя, – сказал Ким, обнимая ее. – И через десять лет. Всегда.

– И я, – добавила Николь. – Всегда, всегда, всю жизнь.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил Ким официальным тоном. Но голос его сорвался от волнения.

– Да, – прошептала Николь. Она закрыла глаза и полностью отдалась нахлынувшей радости.

– Здесь, – сказал Ким. – В этой комнате. У камина. – Он прижал Николь к себе, его тепло и сила стали частью ее.

– Дорогой, – повторила она в полузабытьи, – дорогой…