Последние романтики

1

Салли Кашман была первой, кого заметил Ким, спускаясь по трапу «Белой звезды».

– Ким! Дорогой! – Салли восторженно замахала руками, и Ким помахал ей в ответ. На ней была бобровая шуба, на холодном декабрьском воздухе ее лицо порозовело. Несколько прядей волос выбились из-под шляпки и свободно развевались на ветру. Она выглядела гораздо моложе Кима, хотя он был старше ее всего на год, и казалась очень здоровой – типичной американкой с русыми волосами и глазами небесно-голубого цвета. Едва Ким увидел Салли, она снова стала для него реальной, и он понял, почему влюбился в нее. Все было не так-то просто.

Салли держала в руках газету, но находилась слишком далеко, чтобы Ким мог прочитать заголовок, на который она указывала. Его заинтересовало, что же случилось за те восемь дней, пока «Белая звезда» пересекала Атлантику.

– Хелло! – отозвался Ким, поскольку знал, что это нравилось ей, и поскольку это нравилось и ему, он любил почувствовать себя космополитом – на словах. – Хелло, Салли, мон амур!

– Добро пожаловать домой, Ким! – Рядом с Салли стоял Лэнсинг Хендрикс, отец Кима. Он был пожилым «вариантом» Кима: тот же рост и те же изящные пропорции; те же красивые голубые глаза и утонченные черты лица. Волосы Лэнсинга Хендрикса стали совершенно седыми, в то время как у Кима волосы были темно-русыми и летом на солнце они приобретали соломенный цвет; вокруг глаз старшего Хендрикса были привлекательные волевые морщины. Лэнсинг Хендрикс хорошо выглядел для своих лет, то же самое будет с Кимом. Лэнсинг гордился Кимом, а Ким очень любил своего отца; они были больше, чем отцом и сыном, – они были лучшими друзьями.

– Отец! Хелло, отец! – крикнул Ким. Как только он окажется наедине с отцом, он расскажет ему про Николь.

– Ким, смотри! – крикнула Салли и снова показала на газету. Он все равно находился еще слишком далеко, чтобы прочитать заголовок, к тому же его внимание отвлек таможенник, проводивший досмотр его багажа. Наконец, он закончил и разрешил Киму пройти. Через секунду Ким был уже в объятиях Салли.

– Время тянулось так медленно! Я думала, что ты никогда не вернешься! – сказала она, улыбаясь сквозь слезы. – Эти часы просто ползли… и смотри, что у нас есть для тебя!

Статья Кима о еврейской женщине из местечка Фосгес была на первой полосе. Первая полоса!

– «Сан» печатала твои репортажи из Парижа на первой полосе ежедневно! – сказал Лэнсинг. – Телефон звонил непрерывно. Каждая газета хочет взять тебя на работу – у тебя во всем этом городе куча предложений. – Лицо Лэнсинга выражало радость и гордость, которые усиливались, отражаясь от лица Салли.

– Мы так горды за тебя… – одновременно произнесли Салли и Лэнсинг, они повернулись сначала друг к другу, потом к Киму и рассмеялись от счастья и восхищения, – Мы так счастливы, что ты вернулся!

Обняв правой рукой Салли, а левой – своего отца, Ким направился к веренице свободных такси у тротуара, сзади носильщик нес его багаж. В правой руке Кима была газета «Сан», сложенная так, что видна была только статья Кима. Он крепче обнял Салли, и она прижалась к нему, расценивая это как особую интимную ласку. Ким же, думая о чем-то другом, приподнял правую руку, чтобы просто взглянуть на свою фамилию, напечатанную в газете. Слова, которые он написал в кафе Парижа, напечатаны! Значит, телефоны звонили! Значит, он может выбрать себе работу! И никто еще не знал о тех двух репортажах, которые он сочинил! Они лежали во внутреннем кармане его полушинели, аккуратно сложенные, вместе с письмами, написанными к Николь на борту «Белой звезды»; он отправит их отсюда, из Нью-Йорка.

Ким не мог оторвать глаз от своей фамилии и от своих слов, напечатанных шрифтом. Первая полоса! Второй раз за год он возвращался из Парижа в Нью-Йорк героем! Мир был у его ног! Не было ничего такого, чего он не смог бы сделать!

Лэнсинг Хендрикс попросил, чтобы его высадили из такси у Йельского клуба.

– Отвези Салли домой, – сказал Лэнсинг. Киму не терпелось встретиться с отцом с глазу на глаз. Рассказать ему о Николь, спросить его о том, что делать с Салли. – У меня здесь встреча с клиентом. Увидимся позже. Сегодня мы обедаем у Шерри. Черепашье мясо и фазан – все, что ты захочешь! Мы устроим специальное торжество!

Когда такси тронулось с места и поехало по Вандер-бильд-авеню, Салли бросилась в объятия Кима.

– Вот как я хотела поцеловать тебя, – сказала она, целуя его сильно и страстно.

Они начали заниматься любовью до того, как Ким уехал в Париж, и Салли, которая на людях вела себя очень сдержанно, научилась под нежным напором Кима быть страстной в интимной обстановке. Он немного забыл про это.

– Я скучала по тебе, очень скучала, – сказала Салли. – А ты скучал по мне так же, как я по тебе?

– Даже больше. – Ким на секунду задумался, на один какой-то миг, прежде чем дал Салли ответ – тот, который, он знал, она ожидала.

– Теперь нам не придется больше расставаться. Никогда, – сказала Салли. – Потерпи, и ты увидишь, какой у меня для тебя сюрприз!

– Как? Опять сюрприз! – Ким все еще не мог преодолеть волнения, глядя на свою фамилию на первой полосе. Даже страстные поцелуи и слова Салли не могли помешать ему бросать взгляд на эту сложенную газету. Ему просто не терпелось послать газетную вырезку Николь.

– Ты не думаешь, что сюрпризов для одного дня уже достаточно?

– Но именно ты говорил мне, что тебе всегда всего недоставало! – напомнила ему Салли. – А теперь поцелуй меня еще раз. Мне всегда не хватает твоих поцелуев.

В такси она целовала его, закрыв его рот своим и обнимая его.

– Я не могу дождаться, когда мы останемся наедине, – сказала она и почувствовала, как щеки ее слегка запылали; они оба поняли, что именно имелось в виду.

Салли Кашман приехала из Сен-Луиса навестить свою кузину Флору Уилсон весной 1918 года. Она собиралась побыть всего один день, а осталась на все лето. Причиной этого был Ким Хендрикс. В мае 1918 года, в тот же день, когда Салли приехала в Нью-Йорк, Ким, ковыляя, спустился по трапу транспортного корабля «Генерал Лемон», все еще чувствуя боль от раны, которую получил во Франции. Заместитель мэра встретил Кима букетом алых роз, а «Нью-Йорк Сан», в которой Ким работал посыльным, направила репортера и фотографа. Ким представлял собой колоритную фигуру: он опирался на палку из черного дерева, был одет в военную шинель с большими отворотами, опоясанную немецким военным ремнем с огромной серебряной пряжкой, а на шее у него висел бинокль. Всех заинтересовало его участие в смелом рейде на батарею орудий «Большая Берта», из которых немцы обстреливали Париж из леса Сен-Гобе. На следующий день на первой полосе «Сан» появились фотография и сопровождающая ее статья, в которой Кима называли «журналистом, человеком из Йеля и героем войны». Ким достаточно спокойно принял поздравления от своих друзей, но внутри себя он гордился тем, что газета сделала его героем.

В тот же вечер Ким и Салли Кашман встретились на танцах в «Никербокф-клубе». Ким «разбивал» Салли на каждом танце, хотя это и вызывало недоуменные взгляды у многих, а потом присоединился к группе, которая отправилась в «Дельмонико» на поздний ужин. Однажды ночью, когда Салли и Флора залезли в две одинаковые постели в бледно-желтой спальне Флоры в шикарном особняке Уилсонов на Вашингтон-сквере, Салли спросила:

– Ты помнишь Кима Хендрикса?

– Кто же его не помнит? – ответила Флора. – Он самый симпатичный мужчина в Нью-Йорке.

– Ну так вот, я собираюсь выйти за него замуж.

– Салли, как ты можешь так говорить? Ты же только что с ним познакомилась! – Решительное молчание Салли свидетельствовало о многом. – Ты это всерьез, да? – спросила Флора, пораженная своей обычно консервативной и «правильной» кузиной. – Ты это всерьез!

– Я не шучу, – сказала Салли и долго не могла заснуть, вспоминая то ощущение, которое она почувствовала, когда рука Кима Хендрикса коснулась ее руки.

Хотя Салли думала только о Мак Киме Хендриксе, она не оставляла светской жизни Нью-Йорка, состоящей из балов, обедов, ленчей, и наслаждалась слухами и нарядами. Ким, отец которого был адвокатом двух поколений семейства Уилсонов, посещал те же самые балы, обеды, ленчи и вечеринки, что и Салли, и хотя другие девушки, возможно, были симпатичнее, ни одна из них не нравилась ему так, как Салли: она относилась к его мечтам серьезно, она одобряла их и ободряла его точно так, как это делал его отец, она, в отличие от других девушек, старавшихся казаться интеллигентными и пресыщенными, никогда не скрывала своего восхищения им. Не удивительно, что за Кимом был записан последний танец перед перерывом, и они проводили вместе тихие антракты в освещенных свечами гостиных, на романтических лестницах, в оранжереях с цветами. Салли сделала все, чтобы понравиться ему, и всегда была готова встречаться, но не желала броситься ему в ноги. Она ни разу не позволила Киму проводить ее домой; другие поклонники сопровождали ее, приносили ей блюда и напитки из буфетов; возили на дневные воскресные концерты и вечерние мюзиклы по четвергам.

– Почему ты не позволяешь мне проводить тебя домой? – спросил Ким спустя пять недель после того, как они встретились. Они находились в дансинге отеля «Плаза».

– Сегодня ты можешь это сделать, – ответила Салли.

– Раньше ты не позволяла мне этого. А почему сейчас можно?

Салли изящно, загадочно и очаровательно пожала плечами. Она держала его на расстоянии уже достаточно долго.

Тем вечером, в гостиной дома Уилсонов, в котором слышалось лишь тиканье дедушкиных часов внизу в холле, а комната слегка освещалась газовыми лампами с Вашингтон-сквера, Салли разрешила Киму поцеловать себя. В ту ночь Ким и Салли стали близки.

Ким Хендрикс не походил на тех молодых мужчин, с которыми росла Салли, – молодых мужчин из Нью-Йорка или Сен-Луиса, чье будущее было спланировано с самого момента рождения уже тем обстоятельством, что их отцам принадлежали адвокатские конторы, брокерские фирмы, банки, через которые они были связаны сетями семейных уз. Ким был другой: он был героем войны, публиковавшимся журналистом, который хотел стать писателем; он называл ее «дорогая» по-французски; он приносил ей огромные букеты цветов, в то время как другие молодые люди приносили ей лишь маленькие букетики; он писал ей поэмы, в то время как другие мужчины предлагали коробку шоколада; он устроил для них полет над Манхэттеном на одномоторном биплане с открытой кабиной, в то время как другие ее поклонники были счастливы прокатить ее на взятой по случаю у отца «модели-Т». В разгар лета Ким сделал ей предложение: ни он, ни она не сомневались, каким будет ее ответ. В середине июля Ким поехал в Сен-Луис знакомиться с родителями Салли, те оказались не более стойкими к его обаянию, чем когда-то сама Салли. Его личная привлекательность и то, что он происходил из хорошей семьи, известной Уилсонам, оказались решающим для родителей Кашманов. Лэнсинг Хендрикс, чья единственная отговорка состояла в том, что Ким, возможно, был еще очень молод, чтобы жениться, полностью одобрил Салли, у которой, говорил он, было все для того, чтобы стать хорошей женой. Лэнсинг дал Салли обручальное алмазное кольцо своей матери, и пока его переделывали под палец Салли, та носила на цепочке кусочек металла, извлеченный из ноги Кима, как свидетельство их обязательства друг перед другом. В конце июля было официально объявлено о помолвке. Свадьба назначалась на Рождество 1918 года.

Пока мать Салли заказывала цветы, шампанское, музыкантов и угощение, а отец Салли шутливо жаловался на то, во сколько обойдется свадьба дочери, Ким и Салли были в Нью-Йорке, там, где они собирались жить после свадьбы и старались получше узнать друг друга. Как понял Ким, Салли была умной и чувствительной девушкой, однако старалась скрывать свои переживания. Ким, насколько поняла Салли, являл миру энергичное и уверенное лицо, но иногда он бывал в подавленном настроении и тогда отказывался выходить из дома или встречаться с кем-нибудь.

– Ты – единственный человек, кого я не прочь видеть в такой момент, – сказал Ким: одна из его статей была возвращена ему третий раз.

Ты можешь позволять мне видеть тебя любым, – сказала она. – Потому что я люблю тебя… всего.

– Я не стою этого. Я никогда ничего не достигну, – сказал Ким. Было три часа дня, а он все еще ходил в пижаме. Когда он хандрил, он отказывался даже бриться и одеваться.

– Не говори так! Ты сделаешь все, что захочешь – и даже больше!

– Ты действительно так думаешь? – спросил он.

– Я это знаю!

– Салли, Салли, – сказал он, обнимая девушку: ее поддержка была способна восстановить его веру в самого себя. – Я буду твоим вечным поклонником. Твоим рыцарем. Твоим покровителем. Твоим любовником. Твоим мужем. Обещаю тебе это.

– И я буду твоей любовницей, твоей женой… навсегда. Я обещаю.

Они скрепили свои обещания поцелуем, как скрепляли все свои обещания друг другу – обещания быть честными и искренними, чуткими и нежными. Была сотня обещаний, сотня поцелуев, и не было никакой причины полагать, что они не сдержат любое из них. Поцелуи возбудили у них желание близости. С самого начала это оказалось для них настолько естественным и правильным, что они не ощущали ни смущения, ни вины, ни стыда; это было так, будто земля, которая до этого находилась непонятно где, просто вернулась на свою орбиту. Когда все закончилось, Салли поцеловала его в колено, покрытое шрамами.

Это произошло в конце октября, как раз перед отъездом Кима в Париж, где он должен был сделать репортаж об ожидаемом объявлении перемирия. Сейчас же, в начале декабря, для Кима все изменилось. Салли заставила Кима закрыть глаза и ввела его в гостиную дома Уилсонов.

– Теперь можешь открыть глаза! – приказала она. В комнате буквой «П» стояли длинные столы, накрытые белыми скатертями. На них были разложены свадебные подарки, направленные по просьбе невесты не в Сен-Луис, а в Нью-Йорк. – Моя тетя Кристина из Бостона прислала серебряный соусник, а твой кузен и его жена – дюжину столовых тарелок! А вот взгляни: компаньон моего отца подарил нам серебряный канделябр прямо из Англии, из Шеффилда… – Салли продолжала перечислять подарки, лицо ее светилось счастьем. – Вот это трехъярусное блюдо – от двоюродной кузины, с которой я никогда не встречалась, а на этом столовом приборе сделана монограмма. – Салли взяла вилку и показала ее Киму. – МакКХ! Твоя монограмма! Наша монограмма.

– Это напоминает филиал магазина «Тиффани», – сказал Ким. Его слова прозвучали так странно, что заставили Салли отвлечься от впечатляющей коллекции подарков.

– Ким?

Его колени подогнулись, и, чтобы не упасть, он схватился за край стола, потянув за собой скатерть, угрожая стянуть ее совсем, а с ней – всю массу стоявших на ней подарков. Он не ответил ей. Его плечи болезненно обвисли, а голова упала на грудь, так что Салли не могла увидеть его лица.

– Ким? С тобой все в порядке?

Ким молчал. Он начал дрожать, его зубы стучали, а дыхание превратилось в конвульсивные вздохи. Он пойман в ловушку этими свадебными подарками, этим браком и будущим, которое, после пронзительных чувств, испытанных с Николь Редон в Париже, показалось ему безопасным и скучным. Он оказался в ловушке и не знал, как из' нее выбраться. С бесконечно спокойной, удаленной точки он наблюдал, как пол поплыл вверх, навстречу его лицу, а хрустальный стакан отскочил три раза от украшенного цветами ковра.

2

– Доктор говорит, что ты, по-видимому, чем-то заразился в Европе. От пищи или от воды, – сказала Салли – У тебя три дня была сильная горячка, и ты все время повторял: «подарки сделают это реальным… подарки сделают это реальным…» Что ты имел в виду?

– Эти подарки делают свадьбу реальностью, – сказал Ким. Он очень ясно вспомнил, о чем думал, когда потерял сознание.

– Свадьбу? – спросила Салли, почувствовав сейчас некоторое облегчение: горячка прошла и Ким был на пути к выздоровлению. – Ты имел в виду нашу свадьбу?

– Нашу свадьбу, – послушно повторил Ким. Он бредил два дня – два дня, которые он не мог вспомнить и которые всегда исчезали из его жизни. Он находился в своей комнате – в ней он жил еще тогда, когда был мальчиком. На стене – бело-голубой вымпел Йеля, а рядом фотографии кумиров Кима: капитана Эдди Рикен-бэкера, Карла Сандбурга, Теодора Драйзера, а также Вернона и Ирены Касл. Киму удалось вспомнить тот обморок и тот момент, как цветастый ковер поплыл ему навстречу. Когда его ранили в лесу Сен-Гобе, там была кровь и паника, и под ногами была французская земля, но ощущение было таким же: странное сочетание ужасающей беспомощности и обморочного больного удовольствия. Ему нужно запомнить это. Когда-нибудь он выразит эти ощущения в своей книге.

– Теперь тебе нужно хорошо есть и отдыхать, чтобы восстановить силы, – сказала Салли. Она находилась рядом с Кимом постоянно, прикладывая к его лбу холодные компрессы, помогая менять влажные от пота простыни, укрывая одеялами, когда он чувствовал озноб, и снимая их, когда у него начиналась лихорадка. Все время она выглядела милой, и в бессознательном состоянии Ким ощущал ее нежные пальцы и мягкий голос. – Доктор сказал, что этот грипп у тебя скоро пройдет. Тебе нужно быть хорошим пациентом и слушаться приказаний. Ты должен поправиться к нашей свадьбе. Ты должен насладиться каждой ее секундой.

– Я попытаюсь, – пообещал Ким, чувствуя себя слабым и опустошенным, и когда его веки, невыносимо тяжелые, закрылись, он не пытался этому противиться и легко позволил себе впасть в теплое, приятное состояние полудремы.

Он любил Николь… он любил и Салли, но по-другому. Если бы у него было время… если бы можно было перенести свадьбу… Ему нужно время, чтобы подумать, разобраться… он посоветуется с отцом… интересно, не пришли ли письма от Николь… и он вспомнил, что не отправил те, которые написал на борту «Белой звезды». Они по-прежнему должны лежать в кармане его шинели. Нужно отправить их… он так устал… ему так хочется спать…

– Как ты себя чувствуешь? – Это был голос отца.

– Лучше, – ответил Ким.

– Ты нас здорово напугал, – сказал Лэнсинг Хендрикс. Ему не нужно было говорить, что грипп мог привести к смертельному исходу, – мать Кима стала когда-то одной из жертв этой болезни.

– Извини, – сказал Ким. – Ты же знаешь, я это не специально. Для меня не было писем?

– Нет, – сказал его отец. – Но из всех нью-йоркских газет опять звонили, а Эс. Ай. Брэйс звонил два раза в день.

– Я не готов к свадьбе, отец, – выпалил разом Ким. – Она слишком скоро! Все случилось так быстро! Мне нужно еще время…

– Это означает, что ты напуган, – сказал Лэнсинг и с пониманием улыбнулся. – То же самое случается с каждым мужчиной. Ответственное решение, оно пугает любого. Если тебе от этого станет легче, то я могу сказать, как называется твое состояние: жениховский мандраж.

– Отец, это – совсем не мандраж, – заявил Ким. Он был очень бледен, но в дрожащем голосе появилась сила.

– За две недели до того, как я женился на твоей матери, я сказал ей, чтобы она вернула мое кольцо. Я сказал ей, что не люблю ее и что не могу жениться на ней. За три дня до свадьбы я снова успокоился. Ким, у нас была счастливая свадьба и счастливая жизнь. То же самое будет у тебя с Салли.

– Папа, здесь все сложнее. Я встретил другую женщину, – признался Ким. – Я люблю ее.

– Кого? – Отец моргнул от удивления. – Кого? Я не знал, что ты встречаешься с кем-то, кроме Салли.

– Это случилось в Париже. Я встретил эту женщину, и мы влюбились, – сказал Ким. – До тех пор пока я не встретил Николь, я, по существу, не знал, что такое любовь. Это – восхитительно! Она дала мне гораздо больше, о чем я думал и на что имел право рассчитывать, больше того, что я мог ожидать от женщины. Я не думал, что она существует где-нибудь. Это женщина из моего воображения. – Лэнсинг-старший слушал в молчании. Ким говорил страстно и в этот момент напоминал свою мать, Лэнсингу было больно его слушать. – Ты не веришь мне, да? Ты думаешь, что я сошел с ума? Да?

– Ким, подумай сам! Салли любит тебя, и ты любишь ее. Салли из того же крута, что и ты; она – американка; мы знаем семью Уилсонов на протяжении многих лет. А с этой Николь ты знаком всего две недели. Ты ведь ничего не знаешь о ней. Ким, это увлечение не должно вскружить тебе голову.

– Николь – это не увлечение! – Ким был в ярости оттого, что отец упростил его чувства. – Ты не понимаешь, что случилось со мной в Париже. Я не могу участвовать в этом цирке!

– Ким, я не хочу слышать подобные слова о свадьбе. – Сейчас Лэнсинг, который всегда был сдержаннее в своих эмоциях, чем его сын, показал свой гнев и нетерпеливость. – Твоя свадьба – это не цирк. Ты был болен и бредил. Это сказывается на твоем настроении. Выкинь эту Николь из головы. У многих мужчин бывают подобные флирты. Они малозначительны, – сказал его отец. – Твоя Николь – просто эпизод!

– Значит, ты не поможешь мне? – Ким был шокирован. Размолвки между ним и отцом случались очень редко.

Немногие мужчины распорядились бы своими собственными судьбами так, как это сделал Лэнсинг Хендрикс, После смерти матери Кима у него почти не было личной жизни; он отказывался от предложений привлекательных вдов, посвящал много времени своей адвокатской практике, а уик-энды и праздники – своему сыну, следя за тем, чтобы Ким имел то, что имели его ровесники: вечеринки по случаю дня рождения, уроки танца и верховой езды, хорошие частные школы и летние спортивные лагеря. Он помогал Киму готовить домашние уроки, выслушивал его проблемы и поддерживал его устремления. Он следил за тем, чтобы Ким, насколько это было возможно, вырос нормальным юношей, несмотря на то, что он потерял мать. Лэнсинг посвятил свою жизнь Киму. Ким знал и ценил это. Но это обстоятельство давало отцу право влиять на него. Открыто не послушаться своего отца, который делал для него все, было для Кима немыслимо.

– Нет, Ким. Я не собираюсь помогать тебе избежать брака, который идеален для тебя. Женись на Салли. Ты никогда не будешь жалеть об этом. Я обещаю тебе.

Ким почувствовал, что проиграл схватку. Но, отдавая себе отчет в том, что сражался не так отчаянно, как мог, подумал, что причиной тому было его собственное смятение. Неожиданно ему в голову пришла новая мысль:

– Папа, а у тебя когда-нибудь был роман?

– Нет, сынок, – сказал отец, мягко и немного грустно улыбнувшись. – У меня никогда не было романа. Твоя мать была единственной женщиной, которую я любил.

– Почему моя жизнь не может быть простой? – спросил Ким. – Зачем мне нужно было встретить Николь? Если бы я не встретил ее, все было бы так просто. Отец, я хочу, чтобы моя жизнь была такой же простой, как твоя.

– Жизнь не бывает простой, Ким, – сказал отец, признавая юношеское высокомерие и прощая его. – Она лишь такой кажется. А сейчас попробуй отдохнуть. Ты все еще выглядишь бледным.

Для Салли неделя перед свадьбой прошла в вечеринках, в примерках своего свадебного платья и получении подарков. Для Кима она оказалась заполненной поздравлениями, восхищением друзей, родственников и незнакомцев, которые узнали о нем из газеты. Две статьи, написанные в Париже, были сразу же куплены «Сатердей ивнинг пост», которая, помимо того что имела тираж более двух миллионов, публиковала также высококачественную беллетристику таких писателей, как Эдит Уортон и Ринг Ларднер. «Пост» также выразила желание посмотреть «все, что вы когда-либо написали». На этой же неделе Киму предложили работу в пяти газетах, и все эти комплименты и успех были действительно опьяняющими. Все это внимание, вся эта лесть смягчили боль и тоску Кима по Николь, и в какой-то самовлюбленной дымке волнений Ким смирился с приближающимся днем свадьбы.

За день до того, как ему, Салли и его отцу надо было уехать в Сен-Луис, Ким отправился навестить Эс. Ай. Брэйса.

– Сейчас, когда я сделал тебя знаменитостью, я думаю, ты стал очень дорогим, – сказал этот редактор тоном, который был на добрых два тона менее грубоватым, чем обычно. Газетный мир был слишком узок, и Эс. Ай. прекрасно знал, что после него репортажи Кима из Парижа опубликовали все газеты Нью-Йорка. – Насколько поднялись в цене твои услуги с тех пор, как ты вернулся из Парижа?

– Этим летом вы сказали, что будете платить мне двадцать долларов в неделю, – сказал Ким. То, что Эс. Ай. Брэйс сейчас оборонялся, доставляло Киму приятное удовольствие.

– Мне звонили из многих газет, – продолжил он. – «Джорнал», «Таймс»…

– «Геральд», «Кроникл», «Триб» и «Ньюс». Я знаю, знаю! – вмешался Эс. Ай., подняв руки в знак капитуляции, – Пожалуйста! Помни, что у меня язва, и просто скажи: сколько «Сан» должна платить тебе, чтобы ты остался у нас?

Трудно было поверить, что это был тот же самый человек, который позвонил Киму в мае, сразу же после того, как «Сан» поместила его фотографию и интервью.

– Я заплачу тебе сто долларов за эксклюзивный репортаж о рейде на батарею орудий, обстреливающих Париж. – Эс. Ай. говорил по телефону кратко и грубоватым голосом, даже не потратив время на обычные приветствия бывшему посыльному. – При условии, что он будет достаточно хорош для публикации.

– Я напишу его, и он вам понравится, – ответил тогда Ким. – Когда вы хотите получить его?

– Тогда же, когда мне нужно все остальное! Вчера! Вчера! – прокричал Эс. Ай. и бросил трубку.

Летом Ким подрабатывал в редакции «Сан», разнося копии, сигары и кофе, вдыхая запах газетной бумаги и неспокойную атмосферу в комнате новостей и восхищаясь главным редактором Эс. Ай. Брэйсом – ворчливым, выпивающим и жестоким (среди сотрудников этой газеты ходила легенда о том, что Эс. Ай. переехал свою любовницу, когда та приняла в качестве подарка автомобиль от другого поклонника, и оставил ее на тротуаре, истекающей кровью и просящей прощения). Конечная цель Кима заключалась в том, чтобы стать известным писателем, пока же он хотел стать журналистом. Он рассказал о своей мечте Эс. Ай., тот рассмеялся над ним, отхлебнул глоток виски из бутылки, всегда стоящей на его столе, и сообщил ему, что мальчики из высшего света не приживаются в суровом мире газетчиков. Но вместе с тем Эс. Ай. восхищался настойчивостью Кима, изредка брал его на ленч – ленч состоял из шести рюмок виски и сандвича с ветчиной в темном баре напротив здания, в котором размещалась редакция «Сан», – и знакомил его с печатниками, разносчиками, репортерами и агентами по рекламе, работающими в «Сан». Ему нравился Ким: он никому бы не признался, что был поражен социальным происхождением Кима; и в не меньшей мере удивлен, когда Ким вернулся с войны как один из героев того дневного рейда на батарею орудий, из которых немцы обстреливали Париж. Ким написал репортаж, назвав его «МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО Я ГЕРОЙ». Репортаж получился живым, увлекательным и в то же время достаточно сдержанным.

– Неплохо, – заметил Эс. Ай., после того как прочитал его, и тут же отправил в набор.

– Сейчас-то вы дадите мне работу? – спросил Ким. Он просил работу у Эс. Ай. с того самого первого лета, кода начал служить в «Сан».

– Жалованье начинающих репортеров – двадцать долларов в неделю, – сказал Эс. Ай, – Я хочу заключить с тобой сделку. Если ты сможешь вернуться в Париж ко дню перемирия и написать для меня лучшие репортажи из тех, что поступают из Европы, ты получишь работу. Мне нужны статьи, которые заставят людей смеяться и плакать. Мне нужны статьи, которые заставят их просить номера «Сан». Как думаешь, сможешь это сделать? – Ким уже собирался ответить, как Эс. Ай. жестом опередил его. – Я знаю, ты думаешь, что сможешь. Докажи это! И помни, что жалованье – двадцать долларов в неделю, Ни цента больше. Договорились?

– Договорились, – ответил Ким, и они ударили по рукам.

Опьяненный своим романом с Николь, чувствуя в себе силы, о которых раньше и не подозревал, Ким слал свои репортажи из Парижа, наполненные такими подробностями, которые интересовали читателей. Факты всегда соответствовали действительности, а сообщения были написаны как рассказы – с началом, серединой и концовкой, а не в традициях обычной журналистики типа кто-что-когда-где-почему. Они вызвали сенсацию, и Эс. Ай. распорядился поместить их на первой полосе.

– Да, я хотел, чтобы ты справился с этой работой, – сказал Эс. Ай. в декабре Киму, который был все еще слегка бледен после болезни гриппом, – но я не думал, что ты сделаешь это так успешно! Ты не слишком обольщайся, но ты хорош. Ты чертовски хорош. И ты стоишь столько, сколько сможешь заставить «Сан» заплатить тебе, – продолжил Эс. Ай., а его голубые глаза, смотревшие на него из-за очков в проволочной оправе, выражали восхищение. – Скажи мне плохие новости. – Он откинулся назад, со смирением ожидая астрономической суммы.

– Сэр, у нас с вами была договоренность, что если вам понравятся репортажи, которые я пришлю из Парижа, то я получу работу, начиная со следующего года, и жалованье будет двадцать долларов в неделю, – сказал Ким и сделал паузу, видя, как Эс. Ай. нервничает, ожидая услышать, какую же прибавку он собирается потребовать. – Сэр, что касается меня, то я начну работать с первого января 1919 года и надеюсь, что вы будете мне платить двадцать долларов в неделю.

– И только? – Эс. Ай. был ошеломлен. – И это все?

– Это все, что касается меня, – сказал Ким. – У нас ведь была договоренность. Договоренность есть договоренность.

Ким встал, пожал руку Эс. Ай. и попрощался, пожелав своему боссу приятного Рождества и счастливого Нового года.

Через час эту историю уже знал весь газетный мир Манхэттена. Фраза «договоренность есть договоренность» повторялась снова и снова с благоговением и изумлением, и ей предстояло стать частью легенды о Киме Хендриксе, которая представляла его непоколебимой цельной личностью.

К тому времени, когда Ким прибыл в Сен-Луис, он пришел к выводу, что женитьба на Салли будет правильным шагом. Он не сомневался в том, что Салли сделает все, чтобы ему жилось счастливо. Возбуждение, которое окружало его свадьбу и рождественские каникулы, продажа его репортажей в «Пост» и новая работа в редакции «Сан» – все это отодвинуло прошлое; Париж казался теперь очень далеким. Иногда он спрашивал себя, не является ли Николь и его отношения с ней просто плодом его воображения? Но потом он вспоминал шампанское и гвоздики, квартиру с видом на Сену и понимал, что все это было реальным. Горьковато-сладкая история любви, концовка которой была написана в начале. Он просто не знал, что эта боль будет такой сильной.

В канун Рождества отец Кима устроил для него мальчишник. Это была обильная пирушка со многими тостами и большим количеством шампанского. К тому времени, когда вечеринка закончилась, Ким был сильно пьян. Его отец помог ему добраться до его номера в отеле, раздел и уложил в постель.

– В день свадьбы у тебя будет ужасная головная боль, – сказал Лэнсинг. – Хотя я не одобряю этого, но понимаю, что сейчас многие молодые мужчины венчаются именно в таком состоянии. – После этих слов он тихо закрыл за собой дверь и пошел в свою комнату на первом этаже холла.

Находясь в темном гостиничном номере, в какой-то странной кровати, Ким не выдержал: алкоголь помог выпустить наружу сдерживаемые до поры чувства, – по его щекам потекли слезы, и скоро подушка от них стала мокрой. Салли будет ему хорошей женой, а он ей – хорошим мужем. Но он обманывал и себя, и ее. Он должен сейчас встать, должен отправиться в Париж, должен пойти к Николь…

Он не помнил, как заснул в ту ночь, и в день своей свадьбы у него жутко болела голова; Ким совсем не помнил пи о тех слезах, которые пролил этой ночью, ни о тех мыслях, которые у него были, пока он проливал слезы.

3

В январе Ким и Салли переехали в небольшую квартиру на Кармин-стрите в Гринвич-Виллидж, тогда же Ким начал работать в газете «Сан». Эс. Ай. назначил его ответственным за район Таймс-сквер. Он делал репортажи о пожарах и убийствах, скандалах и кражах; часами просиживал в участке, знакомясь с полицейскими и грабителями, и нашел естественное взаимопонимание с другими репортерами, перенимая их шутки, но не их цинизм. У Кима было романтическое отношение к написанному и печатному слову, и он был достаточно проницателен для того, чтобы не показывать этого тем мужчинам, которые, держа в одной руке бутылку виски, а в другой – трубку телефона, торопились рассказать какой-нибудь эпизод, сразу сообщая любое имя, дату и адрес. Он познакомился с мелкими воришками, крупными картежниками Бродвея владельцами магазинов, девочками, которые занимались древним ремеслом в отеле «Эндрю Хэмилтон».

В свободное время Ким много писал. В январе он закончил статью о реакции посетителей в одном из баров в Гринвич-Виллидж на ратификацию 18-й Поправки к Конституции, которая запрещала торговлю виски и вводила Сухой закон. В июле он сделал репортаж о торжественном открытии авиапочтового обслуживания между Нью-Йорком и Парижем. Когда закончился медовый месяц, дома его ждали три письма от Николь. Он собрал всю свою волю, чтобы сдержаться и не вскрыть их, и после того, как порвал письма на куски, почувствовал, что это было труднейшим испытанием его брака. Четвертого июля он написал свой первый спортивный репортаж, – Джек Демси нокаутировал Джесса Уилларда в третьем раунде из запланированного двенадцатираундового поединка. В августе он написал о забастовке актеров, которая привела к закрытию нью-йоркских театров, в ноябре – еще один спортивный репортаж: о том, как ВМС со счетом 6:0 выиграли у армии матч в поло.

Для Салли жизнь была восхитительным водоворотом, в центре которого находился Ким. Она никогда не знала, чего от него ожидать; один день не походил на другой. Иногда Ким приходил домой обедать, не сообщая заранее, когда он приедет и с кем; иногда он приводил неожиданных гостей – одного или дюжину; это мог быть судья, букмекер или девица из Зигфельда. Салли гордилась набором без конца расширявшихся меню, которые она придумывала, чтобы угощать постоянно менявшийся круг друзей и знакомых своего мужа. В какие-то вечера он звонил ей, в любое время – от пяти до полуночи, и просил ее встретиться с ним в баре на Третьей авеню, в шикарном гарлемском ресторане «Бар-Бе-Кю», в китайском ресторанчике на Мотт-стрите, в молочном ресторане на Эссекс-стрите. Жизнь с Кимом была сумасшедшей и прекрасной, и всякий раз, когда она становилась спокойной, Ким вновь ее взбалтывал. Жизнь представляла собой сплошной поток идей, знакомств и приключений. Салли обожала Кима: его босс считал, что он был лучшим молодым репортером, которого он когда-либо встречал. Для Кима прошедший год был полон любви и успеха. Все пришло к нему легко, без особых усилий. Но его всегда учили, что успех надо зарабатывать тяжелым трудом. Он решил бросить вызов. Он понял, что настало время написать роман, о котором он долго думал.