Последние романтики

1

«Западный фронт» получился очень длинной книгой – Киму понадобился весь 1920 год и половина 1921 года, чтобы написать ее, работая по ночам и без выходных. В июне 1921 года он отослал рукопись Максвеллу Перкинсу в «Скрибнерс», так как Перкинс был редактором самой лучшей, по мнению Кима, книги, вышедшей в 1920 году, – «По ту сторону рая», которая, хотя и не походила на «Западный фронт», имела с ней кое-что общее: во-первых, она была современной и, во-вторых, написана таким же исключительно молодым писателем. Три недели спустя Ким получил письмо: «Скрибнерс» заинтересован в публикации романа, и Перкинс просил его зайти в офис для встречи с последующим ленчем.

Офис «Скрибнерса» располагался над одноименным книжным магазином на пересечении Сорок восьмой улицы и Пятой авеню и, как это Ким сразу понял, не соответствовал его описанию в романах Диккенса. Когда двери лифта распахнулись на третьем этаже, Ким увидел людей в очках с зелеными стеклами, взгромоздившихся на высокие деревянные стулья и сгорбившихся над толстыми гроссбухами. Он не удивился бы, увидев гусиные перья вместо ручек, и подумал, не был ли язык, которым он описывал батальные сцены, слишком авангардно-современным для такого издательства, как «Скрибнерс». Кабинет Перкинса находился на пятом этаже, и, в отличие от шумных комнат в редакциях газет, к которым привык Ким, атмосфера редакции Чарльза Скрибнера была выдержана в нарочито-благородном духе. С одной стороны, в них совершенно не ощущался запах табака и предательский аромат крепких напитков; с другой стороны – не было слышно обычной ругани и грубых шуток. До Кима доносился лишь стук печатающих машинок – по крайней мере, хоть это было позаимствовано «Скрибнерс» от двадцатого века – и нежные, деликатные голоса юных и исключительно миловидных девушек, работавших за ними.

Сам Максвелл Перкинс тоже был молодым человеком, почти ровесником Кима, с выразительным лицом, голубыми глазами и густыми волосами, зачесанными назад со лба. Единственным предметом обстановки кабинета, не считая стола Перкинса и двух кресел, была деревянная вешалка с висевшей на ней одинокой серой фетровой шляпой. Настоящее обиталище спартанца.

– «Западный фронт» – хороший роман. Очень хороший, – сказал Перкинс, заинтригованный мужественным, но вместе с тем каким-то беззащитным видом Кима. Прочитав «Западный фронт», он ожидал увидеть здорового, рослого парня со свирепым выражением лица.

– Во-первых, сюжет очень драматичный – читатель просто не сможет отложить книгу, раз взяв ее в руки. Во-вторых, все характеры вызывают интерес и сочувствие. И в-третьих, с литературной точки зрения сильное впечатление производит экономичность языка.

– Благодарю, – сказал Ким.

Наблюдения, сделанные Перкинсом, были очень проницательными. Ким провел много часов в поисках наиболее точного способа выражения своих мыслей. Он все еще продолжал использовать метод, позаимствованный у Николь Редон когда-то в Париже.

– Во всей рукописи нет ни одного лишнего слова, – продолжал Перкинс. – Это длинная и многохарактерная книга, но все же вам удалось не раздуть ее до невероятных размеров. Это большое достижение.

– Я всегда считал, что писатели-викторианцы разрушают хороший язык своими цветистыми, пышными описаниями, – отреагировал Ким. – Не говоря уже об их «изящном» уклонении от правды жизни.

Он старался поделикатнее коснуться тех проблем, которые обычно обсуждал более грубым языком.

Перкинс улыбнулся смущенно и вместе с тем обаятельно. Ким не мог с точностью расшифровать значение его улыбки.

– Эти викторианцы – вообще сборище ханжей, – проговорил редактор.

Ким кивнул. Теперь настала его очередь улыбнуться. Он решил, что после подобных комментариев Перкинса сложностей с цензурой не будет.

– Как насчет некоторых исправлений? Мне не хотелось бы навязывать свое мнение и вмешиваться в намерения писателя, – предложил Перкинс.

– Я приветствую замечания, особенно конструктивные. Мне хотелось бы выслушать их, – ответил Ким.

В конце концов, он считал себя профессионалом и не мог представить себе профессионального писателя, отказывающегося принять предложения, улучшающие его работу.

– Конечно, я не могу пообещать, что обязательно переделаю, но готов послушать.

– Я считаю, и другие редакторы согласны со мной, что длинная ретроспективная сцена о том, как герой охотится на птиц вместе со своим отцом, тормозит развитие сюжета. Сцена хороша, но находится прямо в начале книги. Если бы вы поместили ее дальше, это помогло бы читателю понять сложное, двойственное отношение героя к оружию и не затягивало бы повествование, – сказал Перкинс. – Вторая проблема – и здесь мы все опять пришли к единому мнению – состоит в переходах. Особенно переходы во времени…

– Они неуклюжи и слишком затянуты, – перебил Ким, не дожидаясь оценки Перкинса. Тот кивнул.

– Я знал, что они длинны и угловаты, но не мог придумать, как еще дать знать читателю о перемене места или времени.

– Вы могли бы воспользоваться собственной идеей и поступить так же, как вы поступили с прилагательными, – Тон Перкинса был неуверенным.

– Опустить переходы? – Такая мысль ни разу не пришла Киму за все часы, проведенные в поисках подходящих слов для скучных, но, очевидно, необходимых строк.

– Почему бы нет?

– Никогда не думал об этом! – взволнованно произнес Ким. – Мне всего лишь нужно будет пропустить несколько строчек. Пустое место и обозначит для читателя переход. Великолепная мысль! Спасибо вам!

– Ну, это же ваша мысль.

– Да, но она никогда бы не пришла мне в голову без вашей помощи! Вы не представляете, как я сражался с этими проклятыми переходами и все не мог сделать их подходящими. У меня прямо руки чешутся повычеркивать их.

– Хочу, однако, пояснить вам, что «Скрибнерс» хочет опубликовать «Западный фронт» независимо от того, внесете вы какие-нибудь изменения или нет. Не чувствуйте себя обязанным.

– Очень благородно с вашей стороны разъяснить мне это. Но я с вами согласен насчет переходов на все сто процентов. Что касается эпизода с охотой, я прочту его еще раз с учетом ваших пожеланий. Если я соглашусь, то буду счастлив разместить его дальше по ходу повествования. Больше всего я хочу, чтобы книга стала лучше. И я не заинтересован в конфликтах со своим издателем.

Тогда «Скрибнерс» станет вашим издателем?

– Определенно.

Предложение о переходах подкупило его, хотя он напомнил себе, что не особенно нуждался в этом.

– Я взял на себя смелость подготовить контракт, – сказал Перкинс. – Условия стандартные плюс аванс в размере пятисот долларов. Обычно мы не выплачиваем авансы, но на этот раз мы посчитали, что таким образом продемонстрируем, как высоко ценим «Западный фронт». Если вы подпишете контракт, я подготовлю чек к тому времени, когда закончится ленч.

Он протянул Киму контракт, скрепленный вместе с голубыми листочками, такими знакомыми Киму по адвокатской конторе его отца. К удивлению Перкинса, Ким откинулся на спинку кресла, вытащил очки в стальной оправе, напоминавшие военные окуляры, и принялся читать контракт. Пока он читал, Перкинс хранил молчание.

– Вы мудро поступили, что прочитали его, – сказал Перкинс, когда Ким поднял глаза. – Просто удивительно, сколько писателей не делают этого.

– Мой отец – адвокат. Меня воспитали так, чтобы я ничего не подписывал, предварительно не прочитав.

Ким подписал обе копии контракта, одну для «Скрибнерса» и одну для себя, и мужчины отправились в расположенный по соседству «Алгонкин», где Перкинс заказал столик.

Перкинс, выглядевший скромным человеком, тем не менее, оказалось, знал всех и каждого. Его поприветствовали Александр Вулкотт, бочкообразный, хитроумный, могущественный; Хейвуд Браун, ипохондрик, постоянно носивший с собой свою электрокардиограмму: Дороти Паркер, стройная, темноволосая, с быстрой речью и печальными глазами. За другим столиком он поздоровался с Илоной Вандерпоэль, знаменитым литературным агентом, сидевшей в одиночестве и поджидавшей партнера по ленчу. Он представил ей Кима, который никогда не встречался с ней прежде. У нее были пепельно-светлые волосы, и когда она сидела, было видно, какая она стройная и высокая. Когда она улыбнулась Киму, ее улыбка неожиданно напомнила ему Николь Редон. Николь! Его сердце замерло при мысли о ней. Странно, ведь между этими двумя женщинами было так мало общего; однако, когда они улыбались, их можно было принять за сестер.

– Как у Скотта, получается новая книга? – спросил Перкинс.

– Как я понимаю, идет очень хорошо, – ответила Илона. – В прошлом месяце он уехал в Европу. Честно говоря, – она взглянула на Кима, – я удивлена, что в Нью-Йорке остался кто-то из писателей. Они все уехали в Париж. Кажется, там они находят источник для вдохновения.

– Я ничем не отличаюсь от них, – ответил Ким. – Действие моего романа происходит большей частью во Франции.

– Видите? – сказала Илона Перкинсу. – Что я вам говорила?

В этот момент появился ее партнер по ленчу, и Перкинс с Кимом проследовали к столику в самом дальнем углу – постоянному столику Перкинса. Заказав напитки, Ким рассказал Перкинсу газетные сплетни, парижские сплетни и сплетни Эс. Ай. Брэйса. Он рассказал, откуда взял факты, описанные в «Западном фронте», и о заметках, которые он сделал уже для очередного романа с приблизительным названием «Дело чести».

Ленч прошел с большим успехом: Ким говорил, Перкинс слушал, каждый из мужчин делал то, что больше предпочитал. Ко времени их возвращения в офис чек был готов, а между Кимом и Перкинсом установились хорошие отношения. В Перкинсе Ким видел умного и проницательного редактора, которому понравилась его работа и его намерение: быть одновременно и любимцем публики и художником слова. Перкинс, в свою очередь, думал, что Ким обладал тем, что кинематографисты называют «оно» – широкой, больше чем жизнь, натурой. Ким был редким человеком – он умел нравиться и мужчинам и женщинам одновременно. Это качество поможет ему продать много книг.

– То слово, которое вы употребили, – произнес Перкинс в тот момент, когда Ким собирался покинуть его офис. – Мы не будем печатать его.

– Какое слово?

– Ким, вы современный человек, у вас современные друзья, но не все люди, которые будут читать вашу книгу, придерживаются таких же либеральных взглядов, как вы. Мы собираемся выбросить его.

– Его? Какое слово? – Голубые глаза Кима озорно блестели. – Что выбросить?

– Ну, вы знаете, – Перкинс был уроженцем Новой Англии и всегда густо краснел. – Это – Соединенные Штаты. Мы не можем печатать такие слова… как…

– Какие слова? О чем вы говорите?

– Слово из четырех букв, – нехотя произнес Перкинс. – Начинается с шестой буквы алфавита.

– А, В, С, D, Е, F… – сосчитал Ким по пальцам. – Четыре буквы? Погодите… From, Four, Fine, Foul, Farm, Fern, Furl, Fort,[1] – он понизил голос, глядя при этом на редактора с видом загадочного смущения.

– Вы знаете, – спокойно сказал Перкинс. – Все знают, просто не употребляют его.

Перкинс пододвинул к себе настольный календарь, написал одно слово и подтолкнул календарь к Киму.

– Ах! – сказал Ким. – Наконец-то все прояснилось – Fuck![2]

Перкинс поморщился, когда голос Кима прогремел на всю комнату.

– Fuck!

– Только не за счет времени компании! – воскликнул другой редактор, случайно проходивший мимо кабинета Перкинса и заглянувший внутрь.

– У Чарли Скрибнера существуют очень строгие правила на этот счет.

Прошло несколько недель в переговорах, которые смущали Перкинса и забавляли Кима, прежде чем компромисс был достигнут. Слово, по настоянию Кима, останется. Однако по настоянию уже «Чарльза Скрибнера и сыновей» оно получит новое написание – Phug.[3] Ким любил повторять:

– Эти переговоры были такими же сложными, как при подписании Версальского мирного договора.

И эта фраза вошла в рассказ «Договор есть договор», чтобы стать частью легенды, уже формировавшейся вокруг Кима Хендрикса.

2

Было около пяти, когда Ким пришел домой, неся свой чек и свой контракт и помахивая бутылкой настоящего французского шампанского, купленной у местного бутлегера,[4] обрабатывающего люксы в «Уолдорф-Астория». За ним, словно на буксире, шел Гюс Леггетт – он случайно столкнулся с Кимом в фойе «Уолдорфа». Гюс находился в Нью-Йорке по делам; со своей стороны, Ким поделился с Гюсом хорошими новостями и пригласил вместе отметить радостное событие.

– Посмотри, что у меня есть! – возбужденно воскликнул Ким, входя в квартиру. Салли только что вернулась из магазина и разгружала на кухне пакеты со свежей зеленью из соседней итальянской лавки.

– Чек, контракт, шампанское или друг? – поинтересовалась Салли, но тут Ким крепко обнял ее и страстно поцеловал, словно они были одни, потом он представил Гюса.

– Все, все, что угодно! Выбирай! Салли, Перкинс – гений! И твой муж тоже! Бог мой, у нас столько поводов для торжества! Они даже выплатили мне аванс! У нас будет пирушка на пятьсот долларов!

Слушая, как Ким болтает, Салли радостно подумала, что Ким не знает еще одного повода. Пока Ким сидел в «Алгонкине», Салли посетила своего гинеколога доктора Ардена, который подтвердил ее догадки: у них будет ребенок. Ей очень хотелось рассказать об этом Киму, но сейчас, когда Гюс был здесь, а Ким – на седьмом небе от восторга новым редактором и жутко оптимистичных перспектив «Западного фронта», она не могла этого сделать.

Ким откупорил шампанское, – пена и брызги полетели в разные стороны, и первый бокал за «Западный фронт» был выпит на кухне стоя. Меньше чем за час они втроем прикончили бутылку. Ким и Гюс переключились на джин, намешанный прямо в ванной, в то время как Салли пошла переодеваться для торжества, которое грозило продлиться всю ночь. Ким поклялся, что он не вернется домой, пока не будет потрачен последний цент из его пятисот долларов.

Они начали с сомнительного бара неподалеку от редакции газеты «Сан», где Ким знал всех и пригласил выпить присутствующих. Потом они посетили закусочную на Пятьдесят второй улице, где Ким неожиданно встретил знакомого преуспевающего гангстера, по кличке «Бриллиантовый», Даймонда Легса, который присоединился к их компании по просьбе Кима. Но после восьми они отправились в «Плазу», где Ким заказал каждому ужин и по бутылке шампанского.

– Такими темпами тебе не надолго хватит пятисот долларов, – сказала Салли, наслаждавшаяся экстравагантными выходками Кима.

– А их и не должно хватать. Деньги нужно тратить.

– Нью-Йорк – большой город, – сказал Гюс, когда принесли еду и они приступили к ужину. – Но теперь, раз уж ты стал писателем, тебе необходимо бросить его и отправиться в Париж. Жизнь там дешевая и приятная. Парижане никогда не слышали о Запрете. Девушки – потрясающие, – прости меня, Салли, – и если ты – литератор, то это просто центр Вселенной.

– Да, мне бы там понравилось! – сказал Ким. – Скажу тебе вот что: Эс. Ай. был прав насчет репортеров. Если заниматься репортажами слишком долго, они все становятся похожими один на другой. Разница только в именах и датах. Что скажешь, Сал? Париж?

Эти слова вырвались у него бессознательно. Как только он произнес это импульсивное приглашение, он вспомнил о Николь и нервно отогнал от себя эту мысль.

– Это моя мечта, – ответила Салли. У нее перед глазами встала картина: их ребенок – их ребенок! – гуляющий в Буа.

– Это похоже на сказку.

– У нас достаточно денег, чтобы поехать туда, – сказал Ким, пытаясь отогнать образ Николь Редон, продолжающий возникать у него в голове. – Но я не знаю, хватит ли у нас денег жить там. Если мы поедем, я не хочу искать другую работу.

– Если тебе нужны деньги, можешь рассчитывать на меня, – сказал Даймонд. Он был очень хорошо одет – от «Брукс и бразерс» – и хорошо и правильно говорил. Он мог сойти за выпускника колледжа. Ким ему нравился, он вызывал у него восхищение. Он считал Кима Хендрикса настоящим джентльменом. Ким всегда платил по очереди за выпивку, никогда не напивался вдрызг, никогда не ругался грязными словами и был женатым человеком без связей на стороне. Он избегал всех «девочек» – и шлюх, берущих по два доллара за ночь, и светских путан, отдающихся за просто так.

– Без процентов. Просто назови сумму.

Ким благодарно кивнул. Он знал, что Даймонд говорит искренне. Он был хозяином своего слова.

– Мы также можем использовать мои сбережения, – предложила Салли. У нее были небольшие сбережения в банке, оставленные ей дедом, который ежегодно клал на ее счет две с половиной тысячи долларов, – сумма была достаточной, чтобы при правильном распределении обеспечить скромную жизнь в Париже для двоих.

– Мне не хотелось бы оказаться на иждивении своей жены, – сказал Ким. – Жилье и пищу обязан обеспечить муж. По крайней мере, меня так воспитали.

– Это не беспокоит Эрни Хемингуэя. Они живут на сбережения Хедли. Но не думаю, что у Кима будут такие проблемы, – сказал Гюс– Я помогу тебе встать на ноги. Для начала я куплю права издания «Западного фронта» во Франции за двести пятьдесят долларов авансом плюс положенный авторский гонорар. Как насчет этого, Ким?

Все повернулись к Киму. Авансы были редкостью, а уж на иностранные права – и вовсе неслыханным делом.

– Ну как я могу отказаться? – удивился Ким. Единственный его интерес к деньгам заключался в том, как потратить их, а теперь, казалось, деньги будут падать прямо с неба. Он обнаружил, что это приятное ощущение.

– Тогда договорились? – Гюс протянул руку.

– Договорились, – ответил Ким, и они обменялись рукопожатием.

– Официант, еще шампанского! – заказал Ким.

Празднование продолжалось. Они обошли еще писательский бар на Мак-Дугал, где все знали Кима и уже слышали новости о «Западном фронте» и где зависть была более сильной, чем самогон бутлегера; забегаловку на Восьмой авеню, где роли девочек исполняли мальчики; ирландский бар на Третьей авеню. В какой-то момент они вернулись назад, в «Плазу», где Ким радостно истратил остатки денег. Он объявил, что теперь он банкрот и голодает.

– Наконец-то я чувствую себя настоящим писателем, – сказал он.

Даймонд настоял на передаче роли хозяина ему и отвел их в одно известное местечко в «Маленькой Италии», где заказал огромные тарелки со спагетти и приправой из чеснока и оливкового масла.

– Абсолютная гарантия, что у вас не будет похмелья, – сказал он, посыпая спагетти свеженатертым острым сыром и крупномолотым черным перцем из деревянной перечницы. Владелец ресторана прислал тяжелые бутылки великолепного красного вина, которое его отец делал из собственного винограда, растущего в саду на Милберри-стрите, позади его апартаментов. Все ели, пили и говорили о Париже и писателях, о том, как действуют эти акулы-кредиторы, о немыслимо коротких юбках, которые девушки носили с закатанными чулками и коротко остриженными волосами; о негритянском джазе, о флягах на поясе у юнцов из колледжа, которые они таскали с собою в открытую, и об огромном крутом вышибале из забегаловки с нижней Пятой авеню, который принадлежал к какой-то фундаменталистской секте и в те моменты, когда не читал Библию, использовал свои кулаки для усмирения недисциплинированных клиентов. Салли все это завороженно слушала. С Кимом она всегда чувствовала себя в гуще событий, к тому же главный сюрприз она ему еще не преподнесла! Она решила, что, как только родится ребенок, они поедут в Париж. Жизнь казалась более прекрасной, чем она могла себе представить, когда выходила замуж. Казалось, это было так давно!

– Ты – не единственный в семье, у кого есть волнующие новости, – сказала Салли Киму на следующий день. Они проспали до двух часов дня и теперь, перед уходом Кима в редакцию «Сан», ели яичницу с беконом.

– Вчера я видела доктора Ардена. Ким, у нас будет ребенок!

– Ребенок? – Ким, казалось, был потрясен. Прошло некоторое время, прежде чем он осознал, что чувствует себя одновременно взволнованным и пойманным. Странно, думал он, как можно испытывать такие два противоположных чувства одновременно. Это напомнило ему о тех двух случаях, когда он лишился сознания: один раз – в Сен-Гобе Форест и другой – в доме Уилсонов на Вашингтон-сквере. Эти нахлынувшие чувства мешали ему сосредоточиться. В оцепенении Ким спросил:

– Ты уверена?

– Конечно, уверена. Я уже подозревала это, а доктор Арден подтвердил мои догадки. Разве ты не счастлив? – Глаза Салли сияли от возбуждения. – Разве ты не рад?

– Я думал, ты пользуешься колпачком, – сказал Ким, еще не оправившись от шока. Когда они только поженились, Салли пожелала предохраняться от беременности. Их совместная жизнь была такой свободной, такой независимой, такой волнующей и непредсказуемой, что Салли хотела насладиться ею прежде, чем родить ребенка. Ким бурно протестовал против всего, что противоречило природе, называя это не только неестественным, но и извращенческим. Он сказал Салли, что она будет играть с судьбой, а ни у кого нет на это права. Но Салли неожиданно проявила настойчивость и посетила доктора Ардена, который помог подобрать ей размер колпачка. Ким по-прежнему протестовал, и после нескольких дней споров они наконец пришли к соглашению: Салли могла пользоваться своим колпачком тайно, чтобы Ким ничего об этом не знал. Но страстные возражения и рассудительные аргументы Кима оказали свое воздействие на Салли. Иногда она пользовалась колпачком, иногда – нет. Иногда она надеялась, что забеременеет, а иногда считала, что этого не произойдет. Теперь, когда она забеременела, она была на седьмом небе от счастья.

– Не всегда, – сказала она Киму. – А теперь скажи мне, ты рад?

– Одна моя половина…

– А другая?

– Испугана, – признался Ким. Он не мог заставить себя сказать ей, что теперь, когда он начал свою карьеру писателя, когда он стал думать о том, чтобы оставить свою прежнюю работу и вести по-настоящему независимую жизнь, о которой он мечтал, ребенок был бы помехой. Он не сознавал этого до сих пор, но уже изменил свое мнение о колпачке. Он начал понимать, что его лихорадочная, импульсивная жизнь, которую он любил, жизнь, которую он делил с Салли, зависела от этого кусочка резины.

– Как ты себя чувствуешь? Я имею в виду физически?

– Прекрасно, как никогда прежде!

– Ты никогда и не выглядела лучше! – Несмотря на затянувшееся торжество, глаза Салли блестели, ее золотистые волосы играли в лучах солнца.

– И. ты такая же стройная, как всегда. По твоему виду и не скажешь, что там уже сидит ребеночек.

Он коснулся ее живота. Отсутствие явных физических перемен в Салли улучшило самочувствие Кима. Он знал, что понадобится время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

– Я тоже немного боюсь. Думаю, все боятся, – рассудительно заметила Салли. – А теперь расскажи мне о другой своей половине. Счастливой половине…

– Я до смешного счастлив, – глаза Кима зажглись. – Я буду отцом! Представляешь! Вчера – подающий надежды писатель! Сегодня – будущий отец! Теперь мне действительно необходима работа.

– Почему? – Салли знала, что Ким всегда считал, что работает недостаточно усердно, и все же трудился больше, чем любой, кого она знала.

– Я собираюсь стать известным и богатым. Ребенку нужен отец, которым он мог бы гордиться.

– А если он – это она?

– Девочкам тоже необходим отец, которым можно гордиться, – сказал Ким. Ему как-то не приходило в голову, что будущий ребенок может оказаться девочкой. И не потому, что он хотел конкретно мальчика или девочку.

– Ты всегда говорил мне, что гордился своим отцом и тем, что люди приходили к нему со своими проблемами. Тебе не нужно делать еще большего для нашего ребенка… – Салли ощутила дрожь, произнеся слова вслух, – чтобы он гордился отцом.

– Ну, я буду таким богатым и таким знаменитым, что наследник Хендрикса станет самым гордым ребенком на двух континентах, – сказал Ким, его уверенность была подстегнута новостью Салли, но и его сомнения также возросли. Теперь очень многое, почти все – и образ жизни, который он хотел вести, и будущее еще неродившегося ребенка, – зависело от «Западного фронта».

Ким нежно поцеловал Салли на прощание и ушел в «Сан». Придя в офис, Ким уже чувствовал себя на вершине мира. Он не знал, было ли тому причиной его встреча с Максвеллом Перкинсом, или удивительная новость Салли, или это было просто его естественное жизнелюбие, но Легс Даймонд был прав, когда говорил, что спагетти и чеснок абсолютно исключают похмельный синдром.

3

– У нас проблемы с тиражом, – сказал Эс. Ай. в конце августа. Он пригласил Кима на ленч в соседний салун, и заказ их состоял из ставшего теперь обычным огромного количества виски и чуть-чуть еды.

– На нас давят с двух сторон. Эти слезливые сестрички из бульварных газетенок увеличивают количество своих читателей с каждым днем. «Ньюс» выходит в первые ряды. Херст планирует новый листок – «Миррор». Это одна сторона проблемы. Другая – журналы. Они тоже вгрызаются в ряды наших читателей. «Коллье» и «Сатердей ивнинг пост» увеличивают свои тиражи с каждым номером. По официальным сведениям, цифры «Сан» остаются стабильными, но это полнейшая ерунда. Я продолжаю говорить большим боссам, что нам нужно стать напористыми и содержательными, но это все равно что просить Валентино[5] перестать прилизывать волосы. Я просто тратил силы впустую. Вплоть до сегодняшнего утра. Сегодня наши боссы собирались на свой шабаш в офисе наверху.

Эс. Ай. увлекся и не замечал щербатой чашки с самогоном, стоявшей перед ним.

– Я пошел на это собрание вооруженным. У меня с собой был список наших наиболее популярных заметок. Знаешь, что было во главе списка?

– Нет, – искренне ответил Ким. Этого и ждал Эс. Ай.

– Твои парижские статьи за 1919 год. И знаешь, что мне нужно сейчас?

Ким пожал плечами.

– Еще! Еще! Еще! – воскликнул Эс. Ай., неожиданно снова становясь похожим на самого себя. – Я хочу, чтобы ты отправился в Париж – на этот раз «Сан» оплатит поездку – и сделал несколько свежих материалов. Я хочу прочесть о сексуальных мадемуазель, о хорошем вине в кафе на Левом Берегу, артистической тусовке, модных модельерах, каштанах в цвету… ну, знаешь, всю эту ерунду, которая заставит нашего среднего Джо высунуть язык от удовольствия, – Эс. Ай. прервал поток слов, чтобы поднять чашку и сделать долгий удовлетворенный глоток.

– Я не забыл упомянуть сексуальных мадемуазель?

– Не забыли, – засмеялся Ким. – Знаете, уже второй раз за это лето мне говорят, что Париж – это центр всего мира.

– А другой парень платит?

– Вы шутите? Он достаточно богат и к тому же издатель. Следует ли мне что-нибудь добавить к сказанному?

– Черт, нет! Богачи и издатели – самые дешевые ублюдки в мире. Кстати, я слышал, «Скрибнерс» собирается публиковать твой роман.

– Верно, – сказал Ким. Эс. Ай. вовремя упомянул о нем, и Ким ждал поздравлений.

– Черт возьми, как ты нашел время, чтобы написать роман? Ты должен был работать на меня.

– Это было нелегко. Я работал ночами и по выходным. Я практически убивал себя.

– Хорошо, – смягчившись, произнес Эс. Ай. – Так когда ты едешь в Париж?

– Салли беременна, – сказал Ким.

– А какое это имеет значение? Она не нуждается в тебе больше. Свою часть работы ты уже выполнил. Я хочу, чтобы ты поехал как можно скорее…

– Знаю. Вчера! Вчера! Дайте мне немного времени подготовиться.

– Сколько угодно. Ты уезжаешь послезавтра.

Ким кивнул. У него все отлично получится в Париже. Он все увидит. Со всеми встретится. Везде побывает. Но не на улице Монтань.

– Доктор Арден говорит, что мне не следует путешествовать, – сказала Салли.

– Что-нибудь не так? – взволнованно спросил Ким. Сейчас, когда у него было целое лето, чтобы привыкнуть к этой мысли, он уже с нетерпением ожидал появления ребенка. В тот день, когда Ким рассказал Салли о командировке в Париж, она вновь посетила доктора Ардена и поинтересовалась, может ли она ехать. В глубине души она была довольна, что доктор не одобрил идею поездки. Она на самом деле чувствовала себя хуже, но старалась не показывать этого Киму, потому что знала, как нетерпимо относился он к болезням, которые считал слабостью. Ранее доктор Арден отговорил Салли поехать в Сен-Луис навестить родителей.

– Ничего страшного. Просто иногда у меня идет кровь. В этом нет ничего опасного, пока я не напрягаюсь, – так говорит доктор Арден.

Ким выглядел несчастным.

– Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя привязанным, – сказала Салли. – Ребенок не родится раньше декабря, а к тому времени ты уже вернешься…

– Но я не хочу ехать один, – запротестовал Ким. Он боялся ехать один. Нет, это было не совсем так. Он боялся улицы Монтань.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Но как я могу? Доктор Арден…

– Мы никогда не расставались с тобой. Ни на одну ночь со дня нашей свадьбы. Ты нужна мне, Сал.

Выражение его лица было таким потерянным, таким трагическим, что в этот момент Салли прошла бы все круги ада ради него.

– Я поеду в Париж, Кимби, если ты действительно хочешь этого.

– Я очень хочу, – ответил Ким, и глаза его снова зажглись. Рядом с Салли ему намного легче будет противостоять соблазну улицы Монтань. Салли защитит его от его собственных чувств. Он ликовал.

– Я не выдержу без тебя. Без тебя я буду жить наполовину. Ты же знаешь это.

– Тогда решено. Я попрошу доктора Ардена порекомендовать мне французского доктора, – сказала Салли, но подумала, правильно ли она поступает. Вдруг что-нибудь произойдет? Что, если случится что-то ужасное, а ведь она не знает ни слова по-французски, чтобы объяснить, что с ней происходит? Да и какой он, этот французский госпиталь? Кажется, там работают акушерки вместо докторов? Разве не говорил ей доктор Арден, что, хотя он и не видит непосредственной опасности, существует вероятность того, что кровотечение может усилиться и тогда возникнут осложнения.

– Великолепно! Сал, ты замечательная! Мы поедем в Париж вместе. Возможно, наш ребенок будет с рождения говорить на двух языках!

Когда Салли попросила доктора Ардена дать ей направление к французскому специалисту, он захотел переговорить с Кимом, и, в конце концов, выслушав доктора, Ким изменил свое решение.

– Тебе действительно лучше остаться здесь, – сказал он. – Я понял, как эгоистично было с моей стороны пытаться уговорить тебя поехать в Париж. Но без тебя жизнь там мне будет не в радость.

Когда он прощался, в его глазах стояли слезы, и он так крепко обнял Салли, словно никак не мог с ней расстаться.

4

Париж был мечтою любого человека, это было видно по людям, и Ким написал об этом. Библиотека и книжный магазин Сильвии Бич на Двенадцатой улице Де-Одеон, с его полками, ломящимися от книг, и стенами, увешанными фотографиями известных писателей. И сама мисс Бич, с прелестными ножками, любящая пошутить и посплетничать, знавшая всех писателей в Париже и, как говорили, поддерживающая половину из них. Апартаменты на Двадцать седьмой улице Де-Флерс, где Гертруда Штейн раздавала советы и поощрения, пока мисс Токла плела кружева и подавала сливы-мирабель, а картины Миро и Пикассо, Модильяни и Матисса – меняли отношение людей к живописи. Он навестил Хедли и Эрни на улице Кардинала Лемуана и, отдыхая на огромной золоченой кровати, слушал Эрни, читавшего ему рассказ «На Мичигане», который он никак не мог продать. Он обедал вместе с Джеймсом Джойсом в «Мишодс» и был счастлив добыть чек для ирландского писателя, чьи шокирующие произведения уже вызвали скандальные комментарии со стороны тех немногих, кто их читал. Ким возобновил старые знакомства, завел несколько новых в англо-американском «Пресс-клубе», гулял в Отий, ел теплые каштаны у уличных разносчиков, пил кофе с молоком в кафе «Де Аматер», мартиникский дом в «Дю Магот», старый кагор в «Клозери де Лилла». Он написал оду в честь всех мостов, пересекающих Сену, написал о Дыре в Стенной Решетке, где торговцы наркотиками продавали опиум в холодных молочных кувшинах; о русском князе, жившем в подвале на площади Пигаль и работавшем водителем такси; о распущенных публичных домах на бульваре Монпарнас и элегантных ночных клубах на Елисейских полях; он написал рассказ об Эдит Вортон и ее знаменитом белоснежном саде. Он гордился тем, что нога его ни разу не ступала на улицу Монтань, и стыдился, что продолжал испытывать постоянное искушение сделать это. Он продолжал надеяться на случайную встречу с Николь, достаточно вероятную, поскольку она была одной из тех энергичных людей, о которых здесь много говорили. Он был уверен – и его сердце колотилось, а пульс учащался, – что налетит на нее на следующем углу, или, слегка повернувшись в кресле за стойкой в бистро, увидит ее за соседним столиком, или зайдет на какую-нибудь вечеринку, а там будет она, в дальнем углу комнаты! Он без конца представлял себе их загадочные улыбки, их взволнованные приветствия, их нетерпеливое желание поделиться друг с другом новостями. Он придумывал слова за себя и за нее, придавая им выразительность и оттеняя их чувствами. Он – уверенный, она – безмолвная; он – сильно сжимал ее в руках, она – нежно отвечающая; он – решительный, она – скромная; он – серьезный, она – улыбающаяся. Он постоянно ожидал того счастливого случая, который бы произошел, когда он был меньше всего готов к этому. Таким образом, что бы ни случилось, его вины в этом не было бы. Или он был виноват, но в меньшей степени. Но он так и не столкнулся с ней.

К своему удивлению, он обнаружил, что и его творчество было известно в Париже, по крайней мере, его журналистская деятельность. Хемингуэй похвалил его армейские истории и сказал, что никогда не пытался сделать ничего подобного тому материалу, который Ким отослал в «Торонто стар». Даже Эзра Паунд, закоренелый эстет, со своей маленькой бородкой и мучительными цитатами китайских философов, сделал ему комплимент, а мисс Штейн, которая, казалось, всегда знала все и еще больше того, высказала свое восхищение его журналистскими работами и в качестве поощрения разрешила ему прочесть ее собственные экспериментальные опусы, которые он прочел и нашел скучными до отупения, хотя, конечно, не сказал ей об этом. Польщенный и заинтересованный тем, что его статьи, начиная с 1919 года, вырезались, скреплялись и сохранялись, Ким спросил мисс Штейн, как ей удалось собрать их.

– Так же, как и все остальные, – ответила она с загадочным выражением лица. – Из сборника.

– Какого сборника?

Она достала с книжной полки толстый том и протянула его Киму. Он назывался «Париж на пути к миру», и когда Ким открыл книгу, он увидел подборку своих статей, написанных для «Сан». Том вышел в Париже в издательстве «Сайклопс пресс», адрес издателя – Третья улица Дю-Драгон. Ким никогда не слышал о «Сайклопс пресс» и впервые узнал, что его статьи были перепечатаны. Перепечатаны, черт возьми! На самом деле они были украдены. Кто-то протолкнул их без разрешения Кима, и он был в бешенстве. Кто-то задолжал ему не только деньги, по и извинения!

Он позаимствовал вышедшее издание у мисс Штейн и поехал на такси по указанному в книге адресу на Левый Берег рядом с Сен-Жермен-де-Пре. Первый этаж дома был занят нотариальной конторой; «Сайклопс пресс» располагался на втором, Ким поднялся по крутым ступенькам, освещенным лишь старинными газовыми лампами, открыл дверь с надписью «Сайклопс пресс», и очень молоденькая и хорошенькая служащая, оторвавшись от рукописи, которую она резала и склеивала, стала заинтересованно рассматривать его. Этот молодой человек был привлекательным, и явно не француз он. Датчанин? Американец? Немец?

– Мне нужно видеть босса. Американец.

– Это там, – сказала она и заметила, что симпатичный американец вошел в кабинет мистера Леггетта без стука. Обменявшись с ним парой слов, она поняла две вещи: он был рассержен, а значит, был писателем. Эти два условия шли рука об руку. Она еще не видела довольного писателя. Да и существовал ли такой странный тип вообще.

– Ким! Очень рад тебя видеть! – воскликнул Гюс– Как поживаешь, черт побери? Не видел тебя с той знаменитой пятисотдолларовой пирушки!

– К черту пирушку! Что ты на это скажешь? – Ким протянул ему «Париж на пути к миру».

– Прекрасное издание, – гордо произнес Гюс. – Только взгляни: натуральный кожаный переплет, ручная работа. Настоящая находка для коллекционера.

– Ты совсем стыд потерял? Ты заплатил мне за «Западный фронт», а не за сборник статей из газеты «Сан»!

– Успокойся, Ким! Успокойся! И сядь же, наконец, – Ким по-прежнему стоял, опершись о стол Гюса.

– Тебе нужен контракт, и у меня он есть, прямо здесь ждет тебя. Просто мы немного заработались и не успеваем их рассылать, – Гюс открыл ящик стола, пошарил в нем и вытащил страничку с печатным текстом, Вместе с ручкой он протянул ее через стол Киму.

– Господи, Гюс, ну и проходимец же ты! Прежде всего необходимо получить согласие автора!

– Просто немножко забежали вперед, старичок, – сказал Гюс безо всякого смущения. – Посмотри и подпиши его, и мы в деле.

Ким взглянул на контракт. Бланк был пустой.

– А я-то думал, что все гангстеры во главе с Аль-Капоне занялись торговлей дрянным самогоном, – сказал Ким. – Я не подписываю пустые контракты. Ты что, за дурака меня принимаешь?

– Ну, так я заполню его, – беззаботно проговорил Гюс. – Софи!

Девушка, худенькая, как все француженки, живущие на кофе с молоком и на сигаретах «Галуаз», появилась в маленьком кабинете. Гюс принялся диктовать ей имя Кима, по буквам, на французском, и его адрес.

– Гюс!

– Да? – Гюс перестал диктовать.

– Деньги, – сказал Ким. Гюс непонимающе посмотрел на него. – Д-Е-Н-Ь-Г-И, – Ким написал слово по буквам. – Я напишу и по-французски, если ты не понимаешь меня. Мне нужно двести пятьдесят долларов. Столько же, сколько ты заплатил мне за «Западный фронт».

Гюс Леггетт выглядел так, словно его ударили ножом.

– Я не шучу, Гюс.

Гюс снова приобрел обескураженный вид за рекордно короткое время. Ким не мог не восхититься этим плутом. Быстро же он оправился.

– Боже мой, Ким, неужели ты мог подумать, что я не заплачу тебе? – Гюс был мастером изображать рассерженную невинность. Ким подумал, не передается ли эта характерная черта генетически у банкиров и издателей.

– Я не уйду из этого кабинета, пока ты этого не сделаешь. – Он подумал о Максвелле Перкинсе – они разнились, как день и ночь, как белое и черное.

Гюс вытащил чековую книжку, начеркал что-то восемнадцатикратным золотым пером, оторвал чек и протянул его Киму.

– Теперь пойдем через дорогу в «Липп». Я закажу тебе ленч. Как насчет их фирменной капусты и бутылки сансерье?

В тот же день Ким отнес чек в банк. Чек был возвращен.

– Боже, просто удивительно, – сказал Гюс на следующее утро. – Послушай, Ким, попробуй снова. Наверное, в банке что-нибудь перепутали. На этот раз я даю тебе абсолютную гарантию.

Чек снова не приняли к оплате.

На следующий день шел сильный ливень, и Ким засел в баре напротив «Сайклопс пресс», стал ждать, когда появится Гюс Леггетт. В четыре пополудни Леггетт вышел из дверей дома на Третьей улице Дю-Драгон, ступил на тротуар, залитый потоками воды, и отчаянно попытался поймать такси. Все машины были заняты, и Гюс продолжал мокнуть под дождем; скоро его брюки прилипли к ногам, вода струилась с полей шляпы прямо за шиворот, а плащ стал таким мокрым, что плотно облегал его пиджак. Теперь, когда он по-настоящему страдал, когда его лицо приобрело свекольный оттенок от приступа раздражения, Ким поднялся и, перебежав через улицу, подошел к тому месту, где, ругаясь и кипя от злости, стоял Гюс.

– Гюс, – тихо произнес Ким.

– Ким! – Гюс удивленно поднял на него глаза. – Как дела?

Ким выдержал время и, встав в классическую стойку боксера – левая нога вперед, правая – назад, взмахнул правой рукой и ударил Гюса в лицо, вышибив ему два зуба и сбив с ног. Гюс упал в канаву, кровь изо рта смешалась с парижским ливнем, и там, в канаве, Ким и оставил его на милость прохожих.

Эта история быстро распространилась по всем кафе Монмартра, и Ким превратился в некоего героя.

Оказалось, что Ким был не единственным писателем, кому был должен Гюс Леггетт, и теперь не было ни одного кафе, где Кима не угощали бы его друзья-писатели, веселясь от мысли, как справедливо был наказан Гюс Леггетт.

Когда об этом прослышал Хемингуэй, он пригласил Кима в «Рид»

– Жаль, что не я подбил тебя на это, – сказал Хем. – Этот негодяй болтал повсюду, что я живу за счет своей жены. Парни вроде тебя заслуживают самого лучшего. Давай-ка выпьем по стаканчику в «Рице».

Несмотря на то, что у самого Эрни было в тот момент туго с деньгами – он не мог продать свои повести и зависел от рассказов, которые отсылал в Торонто, – его хорошо знали в «Риде». Они немного поболтали с барменом, а официант, Берлинер, поинтересовался о Хедли и погоревал по поводу недавнего падения курса немецкой марки.

– Я научился большему в творчестве у Сезанна, чем у любого писателя, живого или умершего. Я хочу делать словами то, что Сезанн делает своей кистью, – говорил Хем, когда только что вошедшая пара поприветствовала его.

– Эрни! Возвращаешься сюда уже второй раз за день?

Неправдоподобно привлекательный мужчина кивнул Киму, его прекрасная спутница – тоже. Ким заметил их в дверях «Рида», как только они вошли. Да и невозможно было не обратить на них внимания – они оба были исключительно хороши. У обоих были светло-русые волнистые волосы, сапфирово-голубые глаза и гладкая, очень розовая и здоровая кожа. Они до странности походили друг на друга; эта пара распространяла вокруг себя ослепительное сияние, а зеркала многократно отражали их физическое совершенство. На мужчине был костюм определенно с Сэвайл Роу, из тонкой темной шерсти, белая, прекрасно отутюженная рубашка и консервативный, но не мрачный, синий галстук со скромным темно-красным рисунком. Женщина была в роскошном манто из соболей, немного темнее оттенка ее волос, которое было наброшено на черное шелковое платье с необычайно глубоким декольте. Шею украшали три нитки жемчуга, выделяясь и отсвечивая на ее коже.

– Скотт, Зельда, – представил их Киму Эрни и указал на свободные стулья.

– Вы оказали огромное влияние на мою жизнь, – сказал Ким, пока они усаживались. – «По ту сторону рая» – моя любимая книга, поэтому я и решил обратиться к вашему редактору.

Скотт улыбнулся, элегантно принимая комплимент.

– Шампанское, пожалуйста. «Вдова Клико-92», – заказал Скотт.

Зельда Фицджеральд двигалась с грацией танцовщицы. Она слегка повернулась к Киму таким образом, чтобы ему хорошо была видна ее грудь. Пальцами левой руки она поигрывала кончиками своих прекрасных волос, а в правой держала длинный черный мундштук с золотым ободком.

– Скотт влюблен в Максвелла Перкинса, – сказал Эрни.

– И я тоже, – ответил Ким. – Во всяком случае, хочу еще раз сказать о своих впечатлениях от книги «По ту сторону рая». Любой, кто читал ее, никогда не забудет.

Скотт улыбнулся, словно ему только что вручили букет.

– Видишь, – повернулся он к Зельде. – Моя репутация растет!

Зельда не ответила, но, пригубив шампанское, улыбнулась мужу. Эта улыбка была соблазнительной, но в ней было что-то странное. Скотт тоже ответил на нее, но Киму показалось, он не заметил этой странности. Было что-то очень трогательное в том, как Скотт реагировал перед своей женой на комплименты: словно это возвышало его в ее глазах.

– Я знаю, кто вы! – неожиданно сказал Скотт, узнавая Кима. – Вы написали «Западный фронт», верно? Макс говорил мне о вас. Он не только лучший редактор. Он – самый лучший пресс-агент.

– Книга выходит весной, – сказал Ким. – Все считают, что она будет иметь большой успех. Надеюсь, что они окажутся правы.

– Я в этом уверена, – сказала Зельда, впервые заговорив за вечер. У нее был немного хриплый голос, возможно, от русских сигарет, которые она курила. Хем посмотрел на нее с явным неодобрением. Он не сказал ничего. Ким заметил эту взаимосвязь и почувствовал себя неловко.

– Вы пишете новую книгу? – спросил он Скотта.

– Только что закончил, она сейчас в верстке. Я назвал книгу «Прекрасные и проклятые». Что вы скажете о названии?

– Буду удивлен, если «Скрибнерс» напечатает такое вульгарное слово, да еще в названии! – ответил Ким. Все рассмеялись.

– За «Западный фронт»! – провозгласил Скотт и поднял бокал. Ким заметил, что Хем не пьет; Киму пришло в голову, что тот завидовал. Скотт осушил свой бокал одним залпом и откинулся на стуле, позволяя официанту снова налить вина.

– Неужели книги о войне будут распродаваться, – сказал Хемингуэй. – Сразу после окончания войны трудно сказать, устали от нее люди или они по-прежнему склонны читать о войне как можно больше.

– Если вы не в курсе, Хем задумал книгу о войне, – сказал Скотт. – К тому же, очевидно, неплохую. Хем никогда не распродается. Это мое слабое место.

– А Хему и не нужно распродаваться, если ты это имеешь в виду, – сказала Зельда своим хриплым голосом. Она защищала своего мужа, и Ким понял, что в окружавшем его потоке слов могут встречаться подводные камни. Эрни и Зельда явно не симпатизировали друг другу. Зельда взглянула на маленькие бриллиантовые часики на руке.

– Дорогой, нам пора идти. Ты знаешь, как французы относятся ко времени.

Скотт встал и помог жене подняться, нежно касаясь ее. Они обменялись интимными взглядами. Очевидно, они были сильно влюблены друг в друга.

– Пока, Эрни. Пока, Ким, – попрощался Скотт. – Надеюсь, мы с Зельдой еще увидим вас, Ким. По правде говоря, в Париже мы не знаем никого из писателей, кроме, пожалуй, Хема, – Скотт засмеялся. Он одновременно и хвастался и посмеивался над собой за произведенное впечатление.

Перед уходом Зельда взяла розу из серебряной вазы, стоявшей посреди мраморного столика, и сунула ее в вырез своего платья. При этом шип уколол ее кожу возле горла. На коже выступила капелька крови и застыла, как маленькое смертельное украшение.

– Он кажется очень милым, – сказал Ким. – Мне он понравился.

– Он слабый, – сказал Эрни. – И Зельда погубит его.

5

Ким и Эрни оставались в «Рице» до восьми часов. У Эрни была назначена встреча с Хедли. А Ким, прогулявшись по изящному вестибюлю, вышел через главный вход на Вандомскую площадь. Он на минуту замешкался здесь, под аркой знаменитого отеля, чтобы насладиться воздухом ранней зимы, освежающим после жаркого бара. Отсутствующим взглядом он оглядел Вандомскую площадь и не сразу смог разобрать, что было написано на тентах магазина, расположенного напротив. Наконец, внимание его сфокусировалось: «Николь Редон». Николь! И вдруг, словно сама судьба руководила ею, она вышла из дверей магазина. Некоторое время она стояла па тротуаре в ожидании такси. Ни о чем не думая, даже не сознавая, когда он начал двигаться, Ким понял, что несется через площадь, уклоняясь от автомашин, заставляя водителей совершать крутые виражи и изо всех сил сигналить. Он едва не погиб, а водители высовывались из окон автомобилей и кричали что-то в его адрес. Но он не останавливался и даже не замедлил свой бег.

– Николь! Николь! – кричал он.

Она стояла слишком далеко и из-за шума транспорта, гудков и криков не слышала его. Она на секунду оглянулась – посмотреть, что там за переполох, но в этот момент подъехало такси, и она села в него, захлопнув дверцу.

– Николь! Николь!

Он бежал и бежал, задыхаясь, сердце его выпрыгивало из груди. Он ясно видел, как она сидит в салоне такси, освещенная мягким светом, чуть наклонившись вперед, объясняя водителю, куда ехать. Ее живые светлые волосы отливали золотом. Губы ее беззвучно двигались. Он вспомнил тепло этих губ, их нежный вкус. Он рванулся в последнем прыжке, пытаясь постучаться в окно, но ему не хватило нескольких сантиметров. Такси уже тронулось, водитель дал газ, переключил передачу и выехал с Вандомской площади на улицу Кастильоне. Ким остался стоять один посреди запруженной транспортом площади. Ему даже померещилось, будто он успел почувствовать запах ее духов. Или и в самом деле успел?

Вдруг площадь заметно опустела. Все разъехались туда, куда спешили. Кто-то домой, кто-то в ресторан. В теплые, хорошо освещенные помещения, где их ждал вкусный ужин и приятный вечер… Ким поежился, ощутив озноб, он не мог больше бороться с чувством, поселившимся в нем с момента его приезда в Париж. Он постоянно воображал себе, как придет к Николь, что скажет ей, что она скажет ему, как они будут вместе, какое чувство охватит их, когда они вновь обнимутся. Его захлестнуло чувство страшной потери и внезапного одиночества, и покатившиеся слезы смешались с парижским туманом, обволакивающим его, словно мягкий серый плащ.

На другой день, как и планировалось, он вернулся в Нью-Йорк. Он решил – так тому и быть.

Тысяча девятьсот двадцать второй стал годом рождения ребенка и годом нового успеха. Свершилось все хорошее, чего он ожидал: все дурное пришло неожиданно.

Все дни отличались друг от друга. В воздухе почти физически ощущалось напряженное возбуждение. Каждый день что-нибудь происходило – новая выставка или новый концерт «Лес Сикс», манифестация дадаистов или бал-маскарад на Монпарнасе, премьера нового балета или очередной фантастический «Суаре де Пари» Этьена де Бомонта, – и надо было всюду успеть и все увидеть. Ко всему появился страстный интерес, рождавший удивительную жажду деятельности.