Последние романтики

1

«Сейчас не время для фривольности», – написала Николь в 1932 году в своей постоянной рубрике, которую вела у Маргарет Берримэн в Нью-Йорке с начала двадцатых годов, пересылая ей материалы каждый месяц.

1932 год действительно стал ужасным годом. Во Франции, небольшой стране, шестьсот тысяч человек были безработными; их можно было видеть на улицах Парижа – они слонялись, несчастные и потерянные, злые и обескураженные; президент Франции Поль До-мер был убит Полем Горгуловым, русским фашистом; финансовый воротила Ивар Крейгер застрелился в фешенебельных парижских апартаментах, когда его империя, оцениваемая в миллиард долларов, развалилась.

В Англии произошли волнения безработных у Черринг-Кросского вокзала, а многочисленный марш голода направился к Лондону под звуки «Интернационала», выдуваемые на волынках. В Германии было шесть миллионов безработных, Адольф Гитлер дважды безуспешно пытался выиграть национальные выборы и заставлял содрогаться всю страну. В Америке – двенадцать миллионов безработных, бывшие директора торговли яблоками на улицах Нью-Йорка. Двадцать тысяч ветеранов первой мировой войны пришли в Вашингтон в поисках сдельной работы, а около двух тысяч банков лопнули.

Строгая экономия, к которой Николь была приучена с детства, и умение делать все, стали бесценными качествами в годы Великой Депрессии. Николь отреагировала на кризис, свернув производство, упростив модели и экономя на всем, – уроки, полученные в детстве, оказались очень полезными. Чтобы стимулировать заказы, она срезала цены на свои модели в два раза. Вес персонал, начиная с Лалы и кончая продавщицами, перешел на половинный рабочий день. «Дом Редон», как и все другие ведущие дома моделей в Париже, традиционно бывал закрыт по понедельникам. Теперь они были открыты, чтобы принимать клиентов. В расцвете грохочущих двадцатых годов Николь представляла по четыреста моделей для каждой коллекции. Теперь ее коллекции насчитывали не больше восьмидесяти образцов.

Николь всегда предпочитала простоту. Теперь же ее модели достигли такой простоты, что, сама того не думая, она революционировала женскую моду. До сих пор все модницы имели обыкновение менять наряды по нескольку раз в день: утром, к обеду, для чая, для ужина. Николь покончила с этим.

Идею ей подали твидовые пиджаки Кима, все еще висевшие в ее шкафах. Идея была не нова, но она до сей поры была не в состоянии осуществить ее, потому что не находила твида, который бы ей нравился. В двадцатые годы он поехала в Шотландию убеждать владельцев фабрик, выпускавших твид, производить более тонкую и легкую продукцию, пригодную для женщин. Но шотландские фабрики отказались от ее предложения. Когда англичанин покупал твидовый пиджак, он собирался носить его всю жизнь, поэтому именно такой сорт твида – тяжелый и толстый, чтобы не сказать – неразрушимый, выпускали в Шотландии многие десятилетия и даже века. Шотландцы не понимали, зачем им менять свое производство, и Николь сдалась. Теперь, став мудрее и видя пиджаки Кима ежедневно – она повесила их с краю, чтобы быть поближе к нему, – Николь обратилась со своим замыслом к Ролану Ксавье.

– Вы могли бы мне сделать твид, мягкий, как суфле? – спросила она.

– Эти ваши немыслимые просьбы! – ответил Ксавье, на этот раз без прежней резкости. Он уже понял, что мозговые атаки Николь зачастую выливались в очень хорошие заказы для его фабрик. Французское правительство издало специальные законы, стимулирующие производство внутри страны, и, основываясь на ее просьбе, Ксавье уже через три месяца дал Николь ткань, которая ее удовлетворила.

Из схожего с суфле твида, раскрашенного в необычные цвета цикламена и канареечный, Николь разработала модель костюма, в котором можно было отправляться куда угодно. Женщины могли надевать его утром и носить целый день. Для изысканных вечерних приемов Николь сделала аналогичный костюм из черного бархата. В годы Депрессии мода продолжала следовать своими замысловатыми путями – то пряча талию, то подчеркивая ее, то не акцентируя плеч, то делая их огромными, то увеличивая, то уменьшая вырезы. Николь сделала костюм, в котором талия была обыкновенной талией на ее собственном месте, плечи имели естественные размеры и очертания, а юбка заканчивалась сразу под коленом. Костюм Николь, сделанный в расчете на реалии Депрессии, стал своеобразной женской униформой. Николь за эту модель, стимулировавшую к тому же и отрасли, связанные с самодеятельным шитьем, получила главный приз Конкурса элегантности в 1932 году.

Ким прочел сообщение об этом в «Нью-Йорк таймс», послал ей поздравительную телеграмму и решил удивить ее своим визитом. Илоне он сказал, что едет в Париж собрать материалы для «Воспоминаний о счастливой жизни».

2

Депрессия напомнила Николь о бедности, в которой она жила в детстве, и в то же время пришпорила ее воображение. Тогда ее воображение помогло ей бежать из Ларонеля, теперь же оно помогло выжить «Дому Редон». Из необходимости она работала одновременно в нескольких направлениях, искала новые пути в самых разнообразных областях. Совершенно новый вид женского костюма – лишь один из примеров. Открытие бутика – небольшого магазинчика дешевых товаров при доме моделей, числящегося среди домов «от кутюр», – стало следующим революционным шагом.

Николь давно знала о маленьких свитерах, которые Лала делала для себя. Лала научилась вязать у старой крестьянки, жившей в поместье ее родителей. Вдохновленная сюрреалистами, дадаистами и кубистами, Лала решила забавы ради связать себе маленький сюрреалистический свитер. Ее первым опытом в середине двадцатых годов стал черный свитер с белым воротником, напоминавшим воротник мужской сорочки, вывязанный прямо в свитере. На свитере же был вывязан красный галстук. Лале понравилось свое творение, и она продолжала экспериментировать. Она вывязывала на черном полотне свитера грудную клетку, под Дали, или сфинксов, заимствованных с выставки искусств Древнего Египта. Однажды она сделала свитер – овощную лавку: вывязала зеленую петрушку, желтые лимоны, красные томаты, коричневые картофелины, красный баклажан. Хотя перенасыщенные цветами и деталями свитера Лалы являли полную противоположность стилю Николь, она увидела и в них новые возможности.

– Как ты предполагаешь продавать свои свитера? – спросила Николь. – Я предоставляю тебе часть нижнего этажа в «Доме Редон» в обмен на процент от доходов, которые принесет продажа твоих изделий.

– Мне нравится твоя затея, – ответила Лала, – но эти изделия – вовсе не «гранд люкс». Они не рассчитаны на это. Я делаю их забавы ради.

– Мне кажется, что именно сейчас пришло время немного развлечься. Все так мрачно! – объяснила Николь. – Мы можем делать простые черные недорогие юбки под твои свитера – это даст нам дополнительный доход. – Николь думала и о том, что, благодаря свитерам, в «Дом Редон» станут приходить новые клиенты, а когда дела пойдут на лад, а они обязательно пойдут на лад, клиенты станут чувствовать себя привычно в «Доме Редон» и постепенно превратятся в заказчиков более дорогой одежды.

– Положись на меня – и тебе, и мне в результате будет только лучше.

Таким образом Николь стала первой представительницей домов «от кутюр», в которых появился магазин готовой одежды по доступным ценам. В то время подобная идея ужаснула других модельеров – никаких консультаций, никаких примерок, никаких индивидуальных деталей; просто плати и уходи! Однако свитера и соответствующие юбки, выполненные в трех размерах – маленьком, среднем и большом, – имели успех.

Николь расширила ассортимент бутика за счет своих духов, набора стеклянных бус, нескольких видов шляпок, закупленных в других ателье, а также разноцветных шарфиков, которые она подбирала лично. Вскоре бутик так разросся, что Лала проводила в нем целый день и пришлось нанимать другую директрису.

3

Несмотря на постоянно вводимые новшества, начало тридцатых годов для Николь стало временем борьбы и одиночества. В течение уже длительного времени у нее не было никакой личной жизни. Она задавалась иногда вопросом: неужели она так напряженно трудилась, так самоотверженно боролась лишь для того, чтобы вернуться на исходные позиции – в совершенном одиночестве, маневрируя то так, то эдак, поддерживая на плаву свое дело. Иногда она сравнивала себя со своей матерью. Она зло критиковала свою мать, но, в конце концов, оказалась в той же лодке: ночью – одиночество, а днем работа, работа и работа. Иногда она так много работала, что забывала о цели работы, – она помнила лишь, что должна выжить. Николь старалась не предаваться мыслям о собственных неудачах и не жалеть себя; такое настроение ни к чему не приведет. Факт оставался фактом – и мир, и Николь переживали Депрессию.

С горечью думала Николь о своих потерях: Кирилл, Бой, а теперь, по всей видимости, и Ким. Хотя их вынужденная разлука продолжалась, она не хотела окончательно расставаться с мечтой о том, что они вновь будут вместе. Они многому научились в течение того года, что жили вдвоем, В следующий раз – если он когда-нибудь наступит – все пойдет по-другому.

Тем временем друзья говорили ей, что она проводит слишком много времени одна. Ее приглашали, и она была достаточно мудрой, чтобы принимать эти приглашения. Но, несмотря на приемы и коктейли, на вернисажи и театральные премьеры, Николь оставалась одинокой и страдала от одиночества.

4

Николь давным-давно знала Майкла Эссаяна, но по-настоящему их дружба началась однажды ночью, под крышей популярного парижского ночного клуба «Ле Беф сюр ле туа». Николь пришла туда в большой компании, в которую входил министр экономики, в 1929 году просивший Николь остаться на родине, и его жена, ставшая постоянной клиенткой «Дома Редон»; она сопровождала мужа и сейчас; был там и Ролан Ксавье, ставший членом правительства и пытавшийся вывести экономику из депрессии; были Ройс и Маргарет Берримэн. За соседним столиком, накрытым на двоих, сидели Барбара Хаттон и Алек Мдивани, который, как поговаривали, сам себе присвоил княжеский титул. Эта богатая девочка и князь собирались пожениться в июне. «Дом Редон» готовил Хаттон приданое.

– Мадемуазель, не окажете ли вы мне честь и не потанцуете ли со мной? – спросил Майкл. Николь кивнула, и он повел ее в центр зала на танцплощадку. Румбу и самбу с их зажигательными ритмами сменили чарльстон и блэк-боттом, бывшие тогда в моде. Танцуя с Майклом, чувствуя его руку на талии, Николь думала, какой он сильный, надежный и мужественный.

Она давно привлекала Майкла Эссаяна и знала это. С тех пор как Ким уехал из Парижа, многие мужчины пытались за ней ухаживать, но она не могла ответить им взаимностью. Наверное, думала она обреченно, как и мать, я «женщина одного мужчины». Ее мать всегда любила только ее отца, независимо от того, как он с ней обращался, хотя время от времени появлялись мужчины, заинтересованные в Жанне-Мари. В конце концов, нет такой уж большой нужды походить на мать, решила она и обратила внимание на Майкла.

– Я слышала о ваших замечательных орхидеях, и я читала о них, – сказала Николь. – Но в бутоньерке тем не менее у вас орхидеи нет. Я ни разу не видела, чтобы вы носили орхидеи, хотя частенько встречаю вас в «Рице». Поэтому я решила, не газетные ли это сплетни, ваши орхидеи?

Она дразняще улыбалась, это было по душе Майклу. Ему нравились женщины с характером, мужественные женщины. У его жены, с которой он разъехался, но не развелся, этих качеств было в избытке, что сделало невозможным спокойный брак.

– Мне придется доказать вам, что мои известные орхидеи существуют, – сказал он, объясняя, что Франция наградила его орденом Почетного Легиона и он всегда носит ленточку этого ордена в знак признательности. Орден был ему вручен за участие в первой мировой войне. По его мнению, было бы оскорблением прикрепить цветок на то место, куда обычно прикрепляют орден Почетного Легиона.

– Но я пришлю вам несколько моих орхидей. В вашем обществе они будут цвести лучше.

Николь ответила улыбкой на его рыцарский комплимент. Вновь заиграла музыка. Николь была в расцвете своих тридцати четырех – тридцати шести лет и особенно остро начала осознавать свое одиночество. Только начала. Это еще не стало заметно окружающим.

Пока они танцевали, она все время улыбалась Майклу, чувствуя, какое приятное волнение они оба ощущают.

– Мой отец не одобрил моей женитьбы, – рассказывал он ей несколько позже в тот же вечер. – К сожалению, в конце концов, именно он оказался прав.

– Вы чему-нибудь научились благодаря ошибкам? – спросила Николь. Майкл положил руку в низкий вырез на спинке платья так, что Николь чувствовала его тепло. Ощущение было приятным и удобным. Удивительно, подумала Николь, как много в ее жизни значило удобство. Она вновь обновила интерьер своего дома – появились глубокие диваны, сделанные по ее заказу, обитые замшей, а сверху украшенные мехом. Она любила по вечерам после работы лечь на диван, наслаждаясь уютом и вспоминая, как нравилась Киму ее большая мебель. Каким-то образом она чувствовала его рядом.

– Я ничему не научился на своих ошибках, – ответил Майкл. – По существу, я восточный человек. Горячая кровь одерживает верх над рассудком.

Николь улыбнулась понимающе и сочувственно. Она осознавала, что ее улыбка приглашает к флирту.

– В любом случае я никогда не думаю о прошлом. Прошлое утомляет меня, – признался он. – Я не могу его изменить. Я едва могу вспомнить вчерашний день. Что же касается позавчерашнего дня – его, по-моему, просто не было никогда.

– У вас правильное представление о жизни, – сказала Николь, зная, что ей будет удобно с ним. – Я стараюсь думать так же.

На следующее утро в дом Николь привезли корзину орхидей от Майкла. Она нашла также визитку Боя с короткой припиской. Он был в Париже. Он хотел ее увидеть. Николь почувствовала любопытство, его внимание ей польстило, но оставило равнодушной. Она вспомнила, как много страдала когда-то по его вине. Казалось, прошла целая жизнь с той поры.

Бой приехал к шести часам, ответив на приглашение Николь, к коктейлю. Бой не видел Николь с тех пор, как женился на Миранде в 1925 году. В 1925 году Николь была очень привлекательная, спортивная, свободная, пышущая здоровьем, источающая энергию девушка, и Бой был захвачен ею целиком. Но Николь 1933 года! Она стала женщиной. Она излучала уверенность и очарование, блистала изысканностью – воплощала современный идеал женщины. Ногти были покрыты лаком глубокого красного цвета, волосы безукоризненно уложены, ее макияж был смелым, выверенным и очень ей шел. Ее рот – всегда особенно его привлекавший – был подкрашен глубоким драматическим красным цветом, и Бой, уже утонувший в ее образе и ее аромате, жаждал раствориться в ней полностью. Она была на самом деле удивительна!

– Я смотрю, ты последовала моему совету и купила этот дом, – сказал он, потеряв дар речи при виде Николь, но выдержка и хорошие манеры взяли верх, и он прервал затянувшееся молчание.

– М-м-м-м, – улыбнулась Николь. Его это вовсе не касалось. Она видела, какое впечатление произвела на него, и была довольна тем, что вывела его из равновесия. Очень мило!

– Успех идет тебе, – произнес Бой, держа в руках только что принесенный ему коктейль «Манхэттен», бывший в тот сезон в моде. – Ты выглядишь лучше, чем прежде.

– Спасибо, – ответила Николь. – Вероятно, это результат тяжелой работы.

– Тяжелой работы? – переспросил Бой. – Что за мысль, я и приблизительно не знаю, что это такое.

Николь пожала плечами: склонность Боя к позе была ей хорошо известна. В действительности Бой лишь пытался произвести впечатление ничего не делающего плейбоя. Он работал, и много, в компании Меллани. Он считал, что серьезность ему не к лицу. Такое поведение было забавным в двадцатые годы, сейчас же Николь его поза показалась старомодной.

– Я слышал, что ты самая преуспевающая женщина во Франции. Во всей Европе. Твой изящный костюм. Твои духи. Твои статьи в журнале – они печатаются и в Лондоне. В Лондоне все только и говорят о тебе. О Николь. Как тебя называют. По имени. В мире только одна Николь, и все знают, кто она.

– Приятно знать, что о тебе говорят, – ответила Николь, вспоминая детство, когда ею пренебрегали и не замечали ее. – Стать знаменитостью это значит превратиться во всеобщее увлечение. Стать своего рода криком моды.

– Ты и есть крик моды, – заметил Бой.

– Ты ничуть не изменился. Ты все такой же. Твои волосы, твои глаза, твоя кожа – у тебя всегда была прекрасная кожа. Даже одежда и кожаные лакированные туфли – все прежнее.

– Спасибо, Николь, спасибо, – ответил Бой, принимая ее слова за комплимент. Теперь он нашел верный тон для разговора и продолжил: – Ну, а теперь скажи, дорогая, где мы поужинаем?

– Ужин? Я пригласила тебя на коктейль, – ответила Николь.

– Но ты же будешь ужинать?

– Буду, конечно.

– Но не со мной? – спросил Бой, заметно смутившись. Он был удивлен ее отказом, но его удивление было столь невинно и искренне, что Николь была вынуждена признать – именно этим качеством он и привлек ее когда-то. Он был так испорчен, так приучен все делать по-своему, что его вовсе не огорчало, когда ему отказывали. Скорее удивляло и озадачивало. Это было довольно мило.

– У меня уже назначена встреча, – сказала Николь. Холодность Николь поставила Боя в тупик.

– Ты будешь свободна завтра?

– Да.

– Тогда мы поужинаем завтра вечером, – сказал Бой, уже забыв о своем удивлении и вновь, как по мановению палочки, обретя уверенность в себе. – Я поведу тебя к «Максиму».

– А что скажет твоя жена? – поинтересовалась Николь, довольная тем, что говорит очень спокойно.

– Скажет? Ничего не скажет, – ответил Бой. – Она в Лондоне. Она знает, что должна оставаться там.

– Она, вероятно, образцовая жена, – заметила Николь. – Но извини, мне нужно переодеться.

Бой еще не пришел в себя от подобного поворота в разговоре, как Николь уже поднялась по лестнице и исчезла за дверью. Свидетелем его конфуза был только дворецкий. Бой так резко поставил бокал на стол, что разбил его ножку. Он быстро встал с дивана, налетел на столик с напитками и чуть не сшиб их на пол. Проходя через ярко освещенную прихожую, он размышлял, что ему подарить Николь. Она была великолепна, и он хотел, чтобы она вновь стала его любовницей. Она превратилась в такого рода женщину, которых герцог Меллани очень ценил. Может быть, сапфир? Нет, он помнил, как однажды Николь сказала ему, что голубой цвет угнетает ее. И уж конечно, не бриллиант – бриллианты дарят женам, а любовницам – цветные камни. Изумруд? Возможно. Он будет хорошо сочетаться с ее дымчатыми карими глазами. Или рубин? Николь любила красный цвет. Любила красные пижамы, красные ногти, красные-красные губы. Да, решено, он подарит Николь рубин. Завтра же первым делом он отправится к ювелиру. Она не устоит.

Переходя улицу Де-Бретонвильер, довольный своим решением и уже предчувствуя последствия удовольствия, Бой чуть не налетел на Майкла Эссаяна, переходившего улицу в противоположном направлении. Эссаян снимал офис в здании, принадлежащем Меллани, в районе Мэйфэ. Мужчины обменялись приветствиями, удивленные встречей на такой тихой улочке, да еще в Париже. Бой проследил за Эссаяном и увидел, как тот звонит в дверь Николь. Дворецкий открыл ему.

Бой пожал плечами. Что же, если у Николь небольшая любовная связь с Майклом, он не станет возражать. Он не воспринимал всерьез бизнесменов и потому даже не испытал намека на ревность. Однако значительно позже, поужинав в компании одной прелестной вдовы и проведя остаток вечера в ее объятиях, Бой вернулся к себе в номер в гостинице «Риц», лег один в постель и вдруг ощутил, как его захлестывает ревность. Оказавшись в плену этого незнакомого ему прежде чувства, Бой ощутил беспомощность. Он вспомнил о рубине. Однако какой-то голос подсказывал ему, что, может статься, рубина будет и недостаточно.

Почему, почему он как последний дурак позволил Николь уйти первой? Дурак! Честное слово, дурак!

5

Джей Берлин попросил Амелию Эрхарт написать книгу для «Двадцатого века» о своем одиночном перелете через Атлантику. Перелет длился четырнадцать часов и пятьдесят шесть минут, она побила все рекорды, а ее мужество потрясло всех. На крыльях ее «Локхида» образовался лед, и она была вынуждена снизить высоту. Несмотря на благоприятные прогнозы погоды, она угодила в дождь и туман, а сильные порывы ветра мешали ей. Альтиметр сломался, в моторе возник пожар. Когда она приземлилась на побережье Ирландии, то объяснила, что летела так низко потому, что предпочитала утонуть, а не сгореть заживо. Джей безошибочно увидел во всем происшедшем с отважной летчицей книгу, которая станет пользоваться огромным успехом. Он упомянул о своем замысле Киму как-то во время их обычного полудружеского-полуделового обеда. И ранней осенью Ким спросил, есть ли возможность ему самому участвовать в трансатлантическом перелете.

– Я не хочу, чтобы один из моих самых преуспевающих авторов погиб в авиакатастрофе, – сказал Джей. – Особенно тот автор, который задолжал мне еще одну книгу. – Ким продолжал настаивать, Джей, не в состоянии сопротивляться, как он был не в состоянии противостоять и иным затеям Кима, пообещал навести справки.

Тринадцатого ноября, после почти тридцатичасового перелета в компании еще девяти пассажиров, Ким с белыми и алыми гвоздиками в руках, перевязанными голубой лентой, и с дюжиной бутылок шампанского прибыл на улицу Де-Бретонвильер.

– С днем рождения! – поздравил он Николь. – Извини за двухдневное опоздание.

Николь была потрясена.

– Боже мой! – она не видела его со времени отдыха на Кубе. Она улыбалась и плакала одновременно, ее руки и колени дрожали. Она взяла цветы, но уронила их, потянулась взять бутылки шампанского, но Ким не дал ей до них дотронуться.

– О, нет! – воскликнул он. – Ты и их уронишь, и вот это уже будет подлинной катастрофой.

Он отдал бутылки дворецкому, который тихо исчез вместе с ними. Ким обнял Николь и покрыл поцелуями ее лицо, каждый его миллиметр – ее брови, глаза, щеки, губы, подбородок, шею, он покрыл ее всю сотнями теплых и страстных поцелуев.

– Я больше не мог жить без тебя ни одной минуты! – сказал он наконец. – Это было невыносимо. Я никогда не был так одинок. Никогда!

– И я тоже. – Она никак не могла прийти в себя от изумления. Он снова, в той же комнате, целует ее и обнимает. Она почти падала в обморок, захлестнутая чувствами, которые вновь напомнили ей, что она женщина.

– Так нельзя больше жить. Я ненавижу такую жизнь, – он крепко сжал ее в объятиях, жадно вдыхая ее аромат, негодуя, что они так долго были в разлуке, ненавидя те обстоятельства, которые ими управляли. – Быть вдали от тебя невыносимо! Я и наполовину не чувствую себя живым. Ты примешь меня, если я вернусь в Париж? – Он слышал свои стремительные, импульсивные откровения как бы со стороны.

– Если ты вернешься в Париж? – спросила Николь. – Ты сможешь?

– Это будет нелегко… финансы… дети… – сказал он, возвращаясь на землю. Но когда он говорил, он был целиком захвачен тем особенным чувством, которое возбуждала в нем только Николь, – он едва верил, что стоит рядом с ней и обнимает ее. – Но, возможно, если я спланирую все тщательно… Больше всего на свете я хочу быть рядом с тобой!

– Если бы ты был здесь – о, многое стало бы другим! Я сама была бы другой! – сказала Николь. – Ты даже не представляешь, как я одинока! Как мне тоскливо! – Он еще крепче обнял Николь, погрузив лицо в ее золотые шелковистые волосы. Они стали длиннее, придавая Николь еще большую элегантность.

– Я очень рад, что короткие стрижки больше не в моде. – заметил он. – Я обожаю твои волосы, мне нравится, что они такие длинные, как сейчас. – Он начал целовать ее волосы, спускаясь ото лба к ушку, шепча, как он тосковал по ней, каким счастливым будет их будущее. В этот момент постучал дворецкий.

– Да? – сказала Николь. Она освободилась от объятий Кима, утонув было в его запахе – чистом, мужественном и здоровом.

– Господин Эссаян, – доложил дворецкий.

– Попросите его войти, – сказала Николь дворецкому. Затем она обратилась к Киму: – Я приглашена на ужин. Я представить себе не могла, что ты приедешь. Как снег на голову!

– Именно так я и хотел обрушиться – как снег на голову. – Они взглянули друг на друга и рассмеялись громко, по-детски, понимающе.

Майкл вошел в комнату – он был мощнее и сильнее Кима. Но Ким был элегантнее, у него была красивая мужская фигура. Николь представила мужчин друг другу, и Майкл пригласил Кима поужинать вместе с ними.

– Конечно, но только после того, как мы выпьем все вместе шампанского! – откликнулся Ким.

Майкл, такой же умный бизнесмен, как и его отец, был гурманом, читал в оригинале древнегреческих классиков; перед сном любил полистать сборник сонетов Горация. Он занимался тяжелой атлетикой и имел много любовниц. Во всем и везде Майкл Эссаян был незаурядным человеком. В мрачные тридцатые годы, годы Депрессии, блестящие деловые операции Эссаяна и утонченные личные вкусы сибарита создали ему новый имидж – магнат-головорез.

Майкл Эссаян родился вместе со столетием – в январе 1900 года. По традиции он считал себя армянином, потому что его родители были армянами; по рождению и по образованию он чувствовал себя англичанином; благодаря своему браку он приобрел связи с Германией; инстинкт же сделал его одним из тех людей, которые чувствовали себя в равной степени уютно и в Венесуэле, и в Египте, и в Париже, и в Стамбуле, и в Багдаде, и в Нью-Йорке. Он был темноволосым, красивым, среднего роста, крепкого сложения. Его карие миндалевидные глаза искрились юмором и умом, полные, красивые губы говорили о восточной чувственности натуры. На него можно было положиться, его отличали богатое воображение и уравновешенный характер. Николь, которая всегда училась у своих любовников, многое позаимствовала у Майкла. Именно под его влиянием Николь больше не рассматривала «Дом Редон» как свой «маленький магазин», но видела в нем предприятие, которое может иметь международные масштабы. Именно по совету Майкла она начала видеть в Депрессии не больше, чем вызов.

Китайский иероглиф, обозначающий слово «кризис», состоит из двух слов: «опасность» и «возможность», – объяснял Эссаян. – Если ты будешь рассматривать кризис как возможность, твои дела будут идти нормально, – советовал он ей. – Людей с деньгами более чем достаточно, они и сейчас приезжают в Париж. Почему бы тебе не привезти им Париж?

– Этого никто никогда не делал, – сказала Николь, вспоминая, что нечто подобное ей уже советовала Маргарет Берримэн. – Мне твоя идея нравится, – заключила она.

В 1933 году Николь взяла свои коллекции, манекенщиц, портних в турне за границу. Она поехала в Рим, Мадрид, Лондон, Бейрут, Рабат и Багдад. Ее «передвижные показы моделей» стали сенсацией и были подробно описаны в прессе. Это был новаторский шаг.

– Мы принимали заказы и снимали мерки за границей, – рассказывала Николь за ужином в «Максиме», где они взяли столик для троих. – Сами же платья шьются здесь, в ателье на Вандомской площади. Изготовленные заказы мы рассылаем заказчикам из Европы и Ближнего Востока. Следующее наше турне пройдет по Америке, Северной и Южной.

Волнение, с которым Николь описывала успех, принесенный новаторской идеей, было сродни тому возбуждению, которое охватывало Кима, когда работа продвигалась хорошо и легко, как бы даже сама по себе. Пока Николь говорила, Ким размышлял, что, вероятно, для написания «Воспоминаний о счастливом времени» он сможет приехать в Париж.

– Остальные модельеры взяли пример с Николь, – сказал Майкл. – Пату устроил показ мод в Лондоне и Эдинбурге. Жан Десс едет в Брюссель. Но первой это сделала Николь! Она, как всегда, проявила оригинальность! – Гордость Майкла за Николь, его глубокая к ней привязанность были очевидны.

– Все всегда шли следом за Николь и брали с нее пример, – сказал Ким. – С самого начала. – Он станет жить в гостинице, цены, вероятно, те же, что и в «Алгонкине», предстоят иные расходы. Николь привыкла к «Максиму», к «Рицу», а он себе этого позволить не мог.

– Вы тоже всегда становились зачинателями новых течений в литературе, – заметил Эссаян, переведя тему разговора на Кима. – Нынешняя тяга ко всему африканскому – это ведь результат вашего романа!

Ким был даже удивлен, как много Эссаян знал – от женской моды до тех увлечений, которые охватывали американцев. Он ведь бизнесмен, нефтяник, а Ким всегда считал, что бизнесменов не интересует ничего, кроме их собственного дела и их прибылей. Когда подали десерт – ванильный мусс с карамельной подливкой, – Ким высказал свое удивление широтой интересов Майкла.

– Но это важная часть моего бизнеса, – объяснил Эссаян. – Я должен быть хорошо информированным, знать, что интересует людей, чем они занимаются. Экономика, в конце концов, не что иное, как денежное выражение человеческих нужд и желаний.

– Удивительно, как многим бизнесменам ничего подобного даже не приходило в голову! – заметил Ким.

Он особенно четко видел, как изысканно были одеты посетители ресторана, какие дорогие драгоценности украшали дам, каким пышным было убранство и вся обстановка у «Максима». Он вспомнил о шестифранковом обеде в «Кнаме», в «Лез Алле», «Фло», запрятанных на задворках кварталов Сен-Дени. Там готовили вкуснейшую еду по баснословно низким ценам. Но это было очень давно. Николь тогда не имела никакого успеха, у него не было никаких обязательств, они были беднее, и времена были проще. Это было давным-давно.

– Удивительно, что многие бизнесмены не делают и части тех денег, что они могли бы делать, – продолжил Эссаян, возвращая Кима к действительности. Когда Ким улыбнулся, Эссаян улыбнулся в ответ, получив явное удовольствие от своей реплики. Впрочем, он от всего старался получить удовольствие. За ужином он был снисходителен, щедр и полностью лишен нарочитости, но что беспокоило Кима больше всего – Эссаян ему не только нравился, он производил на него глубокое впечатление.

В последующие три дня он не видел Эссаяна – они провели эти дни с Николь наедине, вновь открывая тот Париж, который любили. Насыщенность и глубина их чувств не уменьшалась, чувства становились глубже – они растворялись друг в друге.

– Он твой любовник? – спросил неожиданно Ким на третью ночь. Они были в спальной Николь, некогда их спальне. Удобство, знакомая обстановка успокоили Кима, но ревность к Эссаяну росла, разъедая его сознание, поглощая его, и наконец он заговорил: – У тебя с ним роман?

– Ким, пожалуйста, – начала Николь. Она сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы. Она хотела сказать «Не мучай себя!», но Ким перебил ее.

– Не лги мне! Я не слепец! Я вижу это. То, как он на тебя смотрит. То, как ты отвечаешь ему. Он не просто друг, Николь, признайся. – Ким стоял за спиной Николь, но не дотрагивался до нее. – Признайся!

– Ким, все не так, как ты полагаешь, – ответила Николь, вспомнив, как она сумела унять его ревность при их первой встрече. Она сидела тогда в ванне, а он на стуле рядом. В тот раз они проявили максимум благоразумия. – Не будь безрассудным, – сказала она. – Мы не виделись три года. Все не так, как ты считаешь, Ким.

– Не пытайся меня успокоить. Признайся! У тебя с ним роман! – Он схватил ее за плечи, не давая ей двинуть рукой с щеткой. – Признайся!

– Если тебе этого очень хочется, Ким, если это сделает тебя счастливым, знай, ты прав, – сказала она спокойно, глядя ему прямо в глаза через зеркало над туалетным столиком. Настойчивость Кима сильно огорчала ее.

– Я прав в чем? – состроил он ей гримасу, сжимая ее крепче и добавляя к моральной боли еще и физическую. Несмотря на изящество, он был удивительно сильным. Николь твердо решила, что и виду не подаст, как ей больно. – Я прав в чем? – настаивал он.

– Да, у нас с Майклом роман, – ответила она, видя по выражению его глаз, что и ему стало больно. Он отпустил Николь. Руки его безвольно повисли. Она подумала, что он сейчас заплачет, и пожалела о своих словах. Было глупо причинять друг другу ненужную боль. Если он сделал ей больно, не было нужды отвечать тем же.

– Как ты могла? – спросил он. – Как ты могла? – В его тоне слышалась нескрываемая обида. Потом он дал место злости. – Как ты могла так поступить со мной?

– Ким, ты живешь в Нью-Йорке. Я живу в Париже Это продолжается несколько лет… – Она заметила на своих плечах красные следы его пальцев. Они проглядывали сквозь ночную сорочку.

– Это не извиняет тебя! Черт подери, не извиняет!

– Ким, Майкл женат. У нас нет намерения жениться, у нас нет расчетов делать наши отношения постоянными. Мы хотим оставаться добрыми друзьями. Он помог мне в очень тяжелое время, и я думаю, что помогла ему. Он был здесь. Тебя здесь не было.

– Я не виноват! Эта чертова Депрессия! В ней все дело. Иначе я уже давно приехал бы в Париж. – Он отвернулся и пошел прочь из спальни.

Очарование ее комнаты во многом создавалось сочетанием простой по дизайну мебели и элегантного, но сложного аромата ее духов. На секунду он вспомнил об Илоне: он был убежден, что в его отсутствие она ни с кем не спит.

Николь подумала, что Ким успокоится и привыкнет к реальностям их разлуки, но вдруг он влетел в спальню и через всю комнату швырнул хрустальную пепельницу в зеркало над туалетным столиком. Николь увидела его в зеркало и вовремя отклонилась. Все произошло так быстро, что она даже не успела испугаться.

– Ты не могла ждать? Тебе надо было обязательно доказать, что ты фатальная женщина! Ты всегда была такой! Скажи мне, Николь, как много мужчин у тебя было? Как много побед ты одержала, когда я за тобой не приглядывал? Скажи мне, тебе будет приятно похвастаться!

Она почувствовала, что хочет сказать ему, что у нее были сотни любовников, тысячи, целая армия, но заставила себя сдержаться. Ким был в ярости, он не контролировал себя. Следы его рук на ее плечах были еще видны; осколки зеркала поблескивали на белом ковре и напоминали ей о совершенно реальной опасности. Ей стало страшно. Она была уверена, что он не осознавал, что делает.

– Ким, не делай этого. У нас достаточно выдержки, чтобы контролировать себя, свои чувства. Если мы не станем этого делать, мы разрушим все.

– Я не могу! Я не могу себя контролировать! – Голос его дрожал. Руки сжались в кулаки, суставы пальцев побелели. Он сжимал и разжимал кулаки. – Ублюдок! Негодяй! Болтун!

– Ким! – Голос Николь прозвучал как удар кнута. – Остановись! – Она взяла ручное зеркальце с тяжелой серебряной ручкой и, держа его как оружие, двигалась автоматически, не осознавая, что именно она делает. Она действовала инстинктивно: поднялась с банкетки и двигалась к нему, угрожающе подняв зеркало.

– Николь! Не надо! – Ким внезапно осознал, какой удар он ей нанес, и в ней самой увидел свое отражение. – Не надо!

– Я не стану, Ким, – ответила Николь. – Я не хочу разрушать то, что у нас есть. Нам никогда не удастся построить ничего лучше взамен разрушенного. Никогда. Я сделаю все, чтобы спасти то, что у нас есть.

– Ты бросишь Эссаяна?

– Если хочешь, – ответила она, не понимая, почему ее дружба с Эссаяном так беспокоила Кима. Романтическая дружба взрослых людей, у которых были, кроме того, совпадающие постоянные привязанности, – это так естественно и прекрасно! Все это хорошо понимали. Мужья, жены, любовники, женатые и замужние. Такая дружба была удобной отдушиной: люди, состоящие в браке, снимали напряжение семейной повседневной жизни; для тех же, у кого не было семьи, это был способ забыть свое одиночество. Ярость и ревность Кима были непонятны Николь.

– Конечно, я брошу его, раз это так важно тебе.

– Обещаешь? – спросил он, все еще сомневаясь. Она так легко сдалась.

– Если хочешь, – сказала она, – я обещаю.

– На Библии?

– На Библии, – согласилась она, скрывая свое удивление.

– Ну вот и хорошо, – сказал он, успокаиваясь. – Это хорошо. – Он сел на край кровати. – Ужасно, что он мне нравится. Я восхищен им. Он интересный человек. Если бы он был человеком обычным!

– Если бы он был обычным человеком, он бы меня не заинтересовал, – заметила Николь, убедившись, что с Кимом уже можно говорить разумно. Он кивнул и даже иронически улыбнулся. Николь решила, что гроза миновала.

Однако на следующий день Ким спросил Николь, когда именно они встретились с Майклом, и попросил ее подробно рассказать, как развивался их роман. Он хотел знать в деталях, где они ужинали, какие цветы он ей дарил, какие записки присылал с букетами, как много у них общих друзей, смешил ли он ее, как долго он в Париже, знакома ли Николь с его женой. Сначала она отвечала на его вопросы, но потом ее терпение кончилось:

– Зачем тебе все знать?

– Мне интересно, – сказал он. – Вот и все. – Больше он ее ни о чем не спрашивал, и она решила, что вопрос закрыт.

В ту же ночь, в постели, лаская ее, Ким вдруг спросил:

– Он так тоже делает? – Потом он поцеловал ее как-то особенно. – И так?

Она оцепенела, шокированная.

– Делает или нет?

– Хватит! – сказала она. – Не смей задавать таких вопросов.

– Делает он так или нет? – настаивал Ким. Николь поняла, что независимо от ответа она окажется в проигрыше.

– Ким, выкинь все эти вопросы из головы. Ты должен.

– Я не могу.

– Ты сможешь. Ты всегда говорил мне, какой ты сильный. Будь сильным! Контролируй свои мысли! Иначе ты все отравишь! Все!

– Ты права, – сказал он, но она не могла разгадать, какой именно смысл он вкладывал в эти слова. Согласился ли он с ней? Сказал ли это, чтобы она замолчала? Собирался ли он на самом деле контролировать свои мысли и эмоции? Она не знала. Но больше он ничего не сказал.

В течение последующих двух дней имя Майкла не упоминалось. Но на третий день Ким встретил ее в восемь вечера около «Дома Редон». Он вошел в ее кабинет, не поцеловав и не обняв ее, и резко спросил:

– Ты ведь днем встречалась с ним?

Николь начала говорить спокойно и уверенно:

– Видишь ли, Ким, мы заканчиваем распродавать осеннюю коллекцию. Фабрики не выполнили наш заказ, и мы не сможем сделать восемь шифоновых вечерних туалетов для своих клиентов. На фабрике клянутся, что у них нет сырья. Клиенты требуют выполнения своих заказов. Мы недополучили позолоченных пуговиц на твидовые костюмы. Три владельца магазина заняты беготней по всему Парижу в поисках нужных пуговиц, которых нам не хватает, чтобы закончить восемнадцать костюмов. Три клиентки принесли платья, жалуясь, что горловина отходит после того, как они несколько раз одели их. Они правы. Швеи, которые были заняты на других отделочных работах, сняты, чтобы исправить дефект. Сегодня у меня встреча с Лео Северином. Некий малоизвестный парфюмер копирует «Николь» и продает мои духи в фальшивых флаконах. Мы должны возбуждать против него уголовное дело. Он принес нам убытков на большую сумму, к тому же портит мою репутацию, потому что его духи значительно худшего качества. Графиня, чье имя я тебе не стану называть, вернула нам сшитое у нас вечернее платье, уже изрядно поношенное. Она утверждала, что получила его с дыркой, прожженной сигаретой. Она, конечно, лгала, но мы были вынуждены вернуть ей деньги. Сегодня утром водитель грузовика, развозящего заказы, врезался в другой грузовик на авеню Фош. Он доставлял большую партию заказов очень важной клиентке, которая сегодня отплывает на борту «Иль де Франс». Я послала одну из продавщиц на такси к месту аварии, чтобы она спасла заказ и на такси доставила его на борт корабля, – Николь закончила свой рассказ. Потом она сделала паузу, посмотрела прямо Киму в глаза и сказала:

– Как, по-твоему, когда у меня было время куда-нибудь улизнуть?

– Может быть, сегодня ты этого и не делала, но ты это делала в другие дни! За моей спиной! – Он стоял в дверях, скрестив руки.

– Ким, я же сказала тебе, что прекращу этот роман. Я пообещала, и я сдержу свое обещание.

– Ты должна встретить его и сказать ему, что между вами все кончено, – Ким был непреклонен. – Ты занималась с ним любовью! С этим армянским буйволом!

– Я уже сказала ему обо всем по телефону, – сказала Николь, пропустив мимо ушей его оскорбительное замечание. Она никогда ни перед кем не оправдывалась. Она не привыкла, что ее без конца в чем-то обвиняют.

– Я не верю тебе, ты лжешь. Ты встречаешься с ним за моей спиной.

– Ким, что случилось? Я никогда не видела тебя таким. Я даже не подозревала, что ты способен на такое. Подозрения! Без всяких оснований! Твои обвинения глупы!

– Значит, я и сам глуп! Ты очень осторожна! Ты всегда была так осторожна со своими деньгами. Со своей одеждой. С самой собой, Николь. Ты никогда по-настоящему не жила! Ты никогда не ломала себе шеи. Ты никогда не рисковала. – Он говорил, как бы ища смысл того, что ему непонятно.

– При чем здесь риск? – спросила Николь. Она начинала с нуля. Для некоторых, может быть, это могло показаться рискованной затеей, но для нее это было необходимостью.

– Ты так логична, так умеешь себя контролировать, ты так предусмотрительна, – с этими словами он выскочил из ее кабинета. Сначала Николь была озадачена, потом ее охватила ярость. Она возвращалась домой одна и думала, когда же она его вновь увидит.

На следующее утро Ким приехал на улицу Де-Бретонвильер. Николь завтракала на небольшой веранде, которую она пристроила к дому со стороны сада. Она думала, что Ким будет печален, станет извиняться, но ошиблась. Его гнев только разгорался.

– Ты провела ночь с ним?

– Нет. – Николь была зла, она была изнурена тщетностью спора, невозможностью опровергнуть его обвинения. – Я провела ночь одна. Хотя полагала, что проведу эту ночь с тобой!

– Как ты могла спать с кем-то, кроме меня? Как ты смогла сделать это?

– Ким, – начала она, но остановилась, покачав головой. Она не знала, как начать, что сказать, как убедить его.

– Ты знаешь, кто ты? Ты бесчестная женщина. Николь, ты просто шлюха. – Казалось, ему доставляет удовольствие наслаждаться своим гневом: он упивался им, он произносил отвратительные слова, как бы разжигая самого себя. – Ты очень элегантная, очень дорогая, но шлюха!

Николь взяла чашку своего кофе с молоком и плеснула в Кима, обдав его с ног до головы. Оба они стояли в оцепенении, потрясенные ее поступком. Потом как будто открылся шлюз чувств, которые Ким долго сдерживал. Ким ударил кулаком по столику, перевернув кофейник, молочник, расшвыривая в стороны горшочек с мармеладом, корзинку с круасанами, серебряную масленку, серебряную вазочку с розой. Он схватил один из стульев и швырнул его в окно, выходящее в сад. Стекло со звоном разбилось. Потом он повернулся к Николь и с размаху ударил ее по лицу.

– Я надеюсь, что больше никогда тебя не увижу, – сказал он, бросаясь к выходу.

– Ким! – Он повернулся на голос, держась рукой за косяк. – А ты, во время нашей разлуки, что делал ты? – Спросила Николь. – Неужели все эти ночи ты был один?

Ким взглянул на нее так, как будто она ударила его. Он хотел выйти, но потом повернулся к ней.

– Я любил тебя с самой первой минуты нашей встречи, и я люблю тебя сейчас, и я буду любить тебя всегда! – сказал он. Она не успела ничего сказать, как он хлопнул дверью и исчез.