Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 23 "Безвольное тело"

Александр Заполье почувствовал боль не лицом, которого коснулось освященное серебро, а сердцем — это не был укол ненависти, это было восхищение смелостью смертной девушки, запустившей в вампира сундуком. Конечно, куража в ней заметно поубавится, как только он сообщит ей, что все карты раскрыты, но она будет, обязательно будет бороться — с ним, с призраком, сама с собой. В тихом омуте водятся самые опасные черти — однако с головой чертовок намного легче играть. Ее выбирал Эмиль Макгилл, а этот профессор давно классифицировал всю нечисть. Не нужна никакая наука, чтобы знать, что каждом смертном имеется своя чертовщинка, а в женщине их подчас целых две.

Так даже интереснее. Возможно, Валентина сумеет выстоять перед напором Брины и заменит ему Катрину, как того желает Дору. И, положа руку на то место, где уже давно перестало биться сердце, Александр точно знал, что с Валентиной не станет скучно никогда, но будет намного комфортнее, чем в эти две недели, когда его вынуждали быть зрителем бездарного любительского спектакля в исполнении родного сына. Валентиной же он просто любовался и сейчас мысленно уже сжимал ее хрупкое тело в крепких объятиях, чувствуя в теле позабытый за столетие заточения живой трепет.

Мысли навалились на Александра сильнее крестов, потому он не сразу распахнул окно — переступить через груду серебра он все равно бы не смог. Он спрыгнул вниз, и только в стремительном полете почувствовал, как горят обожженные щеки. Ничего — бывает боль и страшнее. Та, что опалила его, когда Катрина упала ему на руки со свернутой шеей. Брина торжествовала, но сегодня он одержит победу, возьмет реванш.

— Эмиль!

Александр почти сразу заметил фигуру профессора — пальто развевалось за ним, как плащ. При всей своей современности именно англосаксон являл собой эталон готической красоты, призванной внушать смертным ужас.

Когда Эмиль медленно обернулся, граф увидел за его спиной сына: Дору сидел на припорошенной ограде кладбища, держа между ног огромный мешок из рогожи.

— Найди Валентину

Коротко и ясно Эмиль кивнул и, как кошка, вскарабкался по отвесной башне к открытому окну кабинета Александр покачал головой: летать профессор в человеческом обличье так и не научился Дору пытался поделиться опытом со своим бессмертным гувернером, но пара погнутых фонарей в соседнем городе — потому что при лунном свете Эмиль летать отказывался — поставили жирный крест на летной карьере профессора по нечисти

— Что вы решили, papá? — спросил Дору, загребая пригоршню бобов.

— Намного важнее, что решит Валентина А сейчас она кричит "нет"..

Александр обернулся к замку. Ноги влекли его к церкви, и ему потребовалось много сил, чтобы удержать их в снегу кладбищенской дорожки

— Вы можете заставить ее сказать "да", — чуть повысил голос Дору

Отец уже отвернулся от него и сделал шаг к замку, потому ответ прозвучал тихо, хоть и был выкрикнут громко и твердо

— Это должен быть ее выбор!

Обратно в башню Александр взлетел, даже не раскинув рук Его вознесло к небесам острое желание поскорее дотронуться до горячей живой плоти Эмиль успел по пути сложить все кресты обратно в сундук и запрятать тот на самую верхнюю полку, долой с глаз хозяина кабинета Александр тяжело вздохнул, бросил ставший вдруг тесным пиджак на диван и ринулся по коридору к винтовой лестнице в одной сорочке, и на последней ступеньке потерял шейный платок тот давил на шею, удушал с силой намыленной веревки Да что же эта смертная делает с ним?!

Но даже без шейного платка Александр почувствовал новый приступ удушья, когда Эмиль подхватил на руки его женщину Его! На сей раз душила ревность — смертоносная, и он нагрубил Эмилю Макгиллу от безысходной злости А с его уходом началась полная свистопляска — мысли разбегались в разные стороны и рвали тело на части Одну секунду он хотел впиться в горячую шею девушки, в другую — бежать звать священника на борьбу с призраком Спасти, удержать, обратить

Как же мучителен был выбор! Однако когда пальцы сжали хрупкую шею, и Александр прочитал в глазах Валентины ненависть, он принял решение — убить, одним движением пальцев переломить шею, как он сделал с Катериной, которая трое суток металась по башне, ища средства, чтобы свести счеты с жизнью, одержимая призраком Брины Он пожалел ее — убил Но сейчас он жалел себя Как там у Тургенева говорилось любовь любовью, а спокойствие дороже Его спокойствие, нарушаемое целое столетие лишь мелкими стычками с сыновьями, вдруг опротивело ему — и через секунду, он уже толкал Валентину к кровати, чтобы утолить ей страсть. Возможно, с томлением уйдут прочь и остальные сомнения Сомнение в целесообразности наличия женщины в его затворнической жизни Вообще и этой женщины в частности

Валентину тоже толкало к нему желание Желание жить Он слышал, как она раздевается, и с трудом сдерживался, чтобы не обернуться Один взгляд на шею, и ничего от остального тела попробовать он не успеет Он шурудил в камине кочергой, желая, чтобы та обожгла ладонь, но как ни старался, не сумел почувствовать губительной силы огня Смерть заморозила все ощущения Подарить тепло способно лишь живое тело И оно ждет его в когда-то теплой, а теперь постылой супружеской постели В этой башне до него перебывало много мужчин и женщин, но на этих перинах спали лишь три — Брина, Катрина и Валентина И пока лишь двумя женщинами он овладевал на этой кровати, под этим балдахином, под треск этого камина

— Ты почему не в постели?

Своевольна А оттого еще более желанна Тело полно новой крови, выпитой из кубка, и он не тронет шеи Он даже бросит ей простынь на лицо, чтобы вампирская природа слишком быстро не взяла бы верх над мужской… Раз в столетие он может быть достаточно сильным для одного человеческого соития, или же нет? И он на веки вечные подчинен нечеловеческой жажде Но ведь на пару часов она может отступить, а потом Потом все решится так, как должно быть… Он получит то, что заслужил Или же не получит — за прошлые заслуги..

Но что это? Нет! Брина?! Валентина!

— Ты обещала мне бороться!

Он вскочил, прижимая безвольное тело к груди, но через секунду опомнился — швырнул на кровать через всю комнату, и оно утонуло в мягком пуху. Александр шел осторожно, выверяя каждый шаг, будто боялся угодить ногой в мышеловку. Тело на кровати оставалось неподвижным. Он склонился над ним, почти приблизился лицом к бледному живому лицу, как на нем вдруг открылись глаза. Александр отпрянул.

— Испугался?

Тело село, провалившись руками в перину, и чуть качнулось в сторону. Можно не смотреть в глаза — они пусты сейчас. Он за две недели прекрасно выучил все интонации голоса Валентины. Этих нот в нем никогда не было, это были не ее позывные.

— Нет, — соврал Александр, чувствуя, как кулак непроизвольно тянется к груди.

Живое сердце или мертвое, сейчас оно точно было не на месте. То в горле связки пережмет до хрипоты, то тут же в пятки провалится и пригвоздит его намертво к полу. Но тело не идет к нему, сидит на кровати и смотрит любуется, злорадствует, а потом вдруг начинает тянуться к нему руками:

— Иди же… Не этого ли ты хотел, Александр?

Да, сейчас он убедился, что из чужого рта вылетают слова на хорватском языке. Он мотнул головой, сильнее сжимая кулаки — руки так и тянулись к шее, чтобы выключить этот голос навсегда… Никогда в этих стенах не будет больше его женщины, и Брина никогда не выйдет из могилы. Он велит Эмилю привезти с городского кладбища освещенной земли и насыпать над ее надгробием целый курган.

— Уйди с миром, Брина. И ты получишь то, что хотела. Валентина уедет из замка навсегда. Я тебе обещаю… И ни одна женщина не переступит больше порога этой спальни. Согласна ли ты на такие условия?

Его голос опустился до шепота, когда тело с диким нечеловеческим хохотом легко соскользнуло с высокой кровати на пол.

— Ты обещаешь?

Тело приближалось. Неумолимо. А он ногой двинуть не мог, ни рукой.

— А кто поверит обещаниям Александра Заполье? Который обещал любить жену и в радости, и в горе…

— Не смей! — почти прокричал он и поднял руку с растопыренными пальцами, чтобы не подпустить призрака, завладевшего живой плотью, ближе. — Не смей ставить мне в упрек то, что нарушалось тобой с момента нашего венчания. Что сделано, то сделано, и нам нечего больше делить в мире живых… Уходи!

— Только с тобой… И в горе, и в радости на веки вечные…

— Нет!

Он не давал ответ, он не хотел, чтобы Брина заставила Валентину сделать последний решающий шаг. Но она его сделала, и обе его руки оказались на шее, тонкой, хрупкой, безжизненной

— Сделай это сразу, — прошептали злобно чужие губы. — Ибо тебе не победить меня, а ты не хочешь причинять ей боль. Я знаю, что не хочешь… В тебе осталась твоя мужская слабость. Ты умеешь любить, но любовь твоя жалка, ибо ты сам жалок.

— Много грехов на мне, Брина, и еще одно убийство не увеличит их тяжести, а вот ты только сильнее прикуешь себя к миру, в котором ты уже ничто, бесплотный дух. Злой, но бессильный Подумай, кому на самом деле ты вредишь…

— Тебе! И только тебе!

Александр смотрел в пустые глаза — чернее ночи, в них не осталось даже серого ободка, настолько расширились зрачки Его пальцы дрожали — в нем боролись два желания: убить Валентину и бороться до конца, С Катриной он боролся, а толку… Но сейчас Брина решилась на разговор — возможно слова, пусть и наполовину пустые, сумеют усмирить призрака

— Ну что же ты медлишь? Сделай, что тебе так хочется сделать..

Она выгнула шею и подалась к нему плечом — обе руки заняты, а передавишь шею и конец. Она знает силу его рук и действует наверняка.

— Давай же… В ней вкусная горячая кровь Это как раз то, чего тебе не хватает..

А вот тут Брина просчиталась — он сыт. И настолько напуган, что голод впервые не имеет для него никакого значения.

— Сейчас не полдень, как… Как это возможно?

Призрак расхохотался, и Александр еле успел переместить руки с шеи на плечи, чтобы Брина сама не переломила шейные позвонки Валентины об его железные пальцы — тело забилось в конвульсиях, но он держал его крепко. Пусть на коже останутся синяки, зато кожа останется теплой.

— Так я тебе и сказала, мой любимый Александр..

Тело задергалось еще сильнее, и ему потребовалась немалая выдержка, чтобы подтянуть его кверху и на вытянутых руках донести до кровати — мягкие перины уберегут Валентину от падения, когда он наконец сумеет разжать пальцы, но нет — они точно сделались не его, суставы скрипели и только Он навалился на ту, что еще четверть часа назад была Валентиной, и замер Призрак сумел вывернуть голову девушки из-под его плеча, чтобы открыть рот:

— Ты можешь попытаться сделать и это!

Снова дикий смех. Безумный… И желание не слышать его помогло Александру разжать пальцы и заткнуть ладонями уши, но предательская мягкая перина не позволила ему встать Он щупал ногами воздух, но не мог согнуть ногу в колене.

— Так что же ты? — донесся сквозь пальцы голос Брины. — Медлишь? Знай, я буду сопротивляться, и одно твое неловкое движение, и она — мертва.

Александр вжал пальцы в перину, как полчаса назад, когда мог еще говорить с Валентиной, рисуя себе единение их тел. Он и без Брины знал чудовищную силу своих рук и пытался вытянуть из Валентины согласие на близость с ним, давая те обещания, которые не думал выполнять. Брина права, ему верить нельзя, но Валентина этого не знает. Она глупа, она поверила Дору…

— Тина! — он вдруг позвал ее так, как не звал никогда. Он позвал ее сейчас с тем же неистовством, что гнал прочь все две недели. — Тина! Тина!

Он схватил девушку за плечи — как же они хрупки, точно чашки из тонкого фарфора.

— Тина! — его голос тоже давно не был таким тонким, и воля не ломалась так легко. — Тина!

Но ее рот кривился в жалкой усмешки, изрыгая на него чудовищных хохот — будто на крыше раскричалась целая стая ворон.

— Тина! — он уже кричал, чтобы перекричать этот птичий гомон. — Тина! Вернись ко мне! Тина! Ты обещала! Обещала бороться! Тина!

Черные круги в распахнутых глазах вдруг начали уменьшаться, и серый контур стал более заметен.

— Тина?

Губы замерли, и на них проступила пена. Александр осторожно убрал руку с плеча и вытер ее, как снимал когда-то с адриатических волн морскую пену.

— Тина? Скажи что-нибудь. Скажи, пожалуйста, — он продолжал говорить по- русски.

— Я… — голос дрогнул, и зрачок снова начал расширяться.

— Тина, нет! Вернись!

Серый ободок сделался чуть толще.

— Борись, Тина! Я знаю, что ты можешь! Борись!

— Я…

Ее тело трясло, как в лихорадке, от смертельного холода его тела, но

Александр не двигался.

— Тина, пожалуйста… Ты можешь, — голос дрожал, как и руки, которыми он удерживал неясно кому сейчас принадлежащее тело.

— Я тебя ненавижу!

О, нет! Рука сама потянулась к волосам. Схватить, стащить на голые половицы и повторить то, что было, то, что он мечтал сотворить с Бриной вновь… Брина ничего не почувствует, Валентина права, но он не в силах совладать с собой. Брина победила. Он проиграл.