Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 23 "Бесстрашная любовь"

Александр сжал между указательным и большим пальцами кольцо с рубином и оценивающе посмотрел на получившийся круг.

— Зачем вы это делаете, Александр?

Валентина недоуменно воззрилась на улыбающегося вампира, пытаясь вырвать левую руку из его цепкой хватки, только кольцо уже надежно сомкнулось на ее безымянном пальце.

— Прости, я не ношу бриллианты, — улыбнулся граф. — Камни, хранящие силу огня, согревают мертвое сердце, а холодного блеска мне хватает в небесах. Дору в свое время плохо сжал свое кольцо, но мое ты не потеряешь, потому как я не намерен больше терять тебя. Ты — моя на все времена.

Глаза Валентины горели холодным зимним огнем, но жар его все равно растекался по бледным щекам румянцем, или же то был лунный отсвет от камня, вспыхнувшего кровавым пламенем, когда новая хозяйка подняла руку к глазам, словно не веря им.

— Александр, — голос Валентины дрожал, а взгляд скользил по все еще закрытой двери, подле которой граф остановил ее, чтобы вручить кольцо.

Серые глаза бежали от светящегося тайным огнем темно-карего взгляда вампира, который едва сдерживал улыбку, чтобы не разрушить очарование торжественного момента.

— Что я еще не помню?

Голос графини дрогнул. Граф взял ее окольцованную руку и коснулся губами своего фамильного рубина.

— А что бы ты хотела вспомнить?

Она не ответила.

— Что тебе мешает принять действительность без попытки оценить ее своим прежним опытом?

Взгляд Валентины замер на обнаженной груди графа, так и не поднявшись к его лицу, на котором серьезность уже лежала едва различимой тенью.

— Я мертва, — по ее спокойному голосу непонятно было, задает она вопрос или просто констатирует факт для самой себя, не в силах в единый миг постигнуть смысла своего посмертного существования. — Я мертва, но кто я? Я не чувствую ни холода, ни жажды. Я не нахожу во рту клыков и у меня нет острых ногтей. Но я… Я ужасно хочу молока… Я думала, что напилась им в Питере на всю жизнь. Молока, Александр! Молока!

Граф сильнее сжал запястье жены, вдруг уловив в прежнем живом голосе Валентины мертвые требовательные нотки вильи, возвращения которых безумно боялся.

— Я сейчас дам тебе молока, девочка моя. Сейчас, — его рука легла ей на шею, спрятанную за воротником рубашки, и властно утопила бледное лицо на обнаженной груди. — Ты вилья, дитя мое. Русалка, если так тебе будет понятнее. Но главное то, что ты — моя жена и мать моей дочери. Графиня Заполье, скажи, что тебе еще хочется узнать, прежде чем я открою дверь в твой дом?

Александр не убирал руки с шеи жены, чтобы Валентина не подняла на него глаза, которые вновь могли оказаться суженными злобой.

— Как? Как я стала такой?

— Ты преобразилась в танце, и пусть он был не моим… — граф умолк на мгновение и вопросительно взглянул на светлеющую луну. — Или потому что он не был моим… Девочка моя…

Его длинные с острыми ногтями пальцы переместились Валентине на щеки, и вампир принялся искать в серых глазах живой огонь, но те оставались мутными, как предрассветная дымка небес.

— Я буду благодарным мужем всю вечность. Я никому не обещал подобное после смерти, но нас соединила сама смерть, хотя и пыталась много раз разлучить… Но помнишь же, что сначала было Слово, даже у древних египтян это записано. И слово это — любовь, перед которой даже смерть бессильна.

Александр замолчал, но всего на мгновение.

— В том декабре мы оба не понимали, почему нас так тянет друг к другу, и искали ответы в страхе и в жажде. Наверное, кто-то там наверху увидел и, сжалившись, подарил нам вечность для поиска такого простого ответа — мы полюбили друг друга против воли, против здравого смысла. Только истинная любовь могла подарить нашему ребенку живое сердце.

Граф замолчал и тряхнул головой, словно переводил дыхание, точно сам испугался сказанного или потому, что наконец понял, что такое любовь.

— Я хочу… — Валентина замерла, беззвучно шевеля губами, силясь высказать свое желание увидеть дочь, но с уст ее сорвалось четкое: — Молока. Я хочу молока!

— Я знаю!

Пальцы графа вновь сомкнулись вокруг ее запястья, но в этот раз Валентина все же попыталась освободиться от него. Она выкручивала руку и рычала, пока безвольно не повисла на графе, в бессильной злобе опустившись перед ним на колени.

— Я дам тебе молока, девочка, только успокойся. Я утолю твою жажду, и ты снова станешь моей прежней Тиной. Потерпи, дитя мое… Ты доказала мне на дне пруда, насколько ты сильна.

Она вскинула на улыбающегося вампира глаза, суженные злобой, но едва он коснулся рубина на ее пальце, как глаза вильи широко распахнулись, и дрожащий голос спросил:

— Я не помню ни вас, ни все эти месяцы, которые должна была выкашивать вашего ребенка, ни то, как дала ей жизнь… Разве такое возможно забыть?

Александр улыбнулся, но всего на миг. Голос его прозвучал серьезно:

— Все женщины забывают родовую боль с первой улыбкой младенца. Эта боль, как смерть, необходима, чтобы войти в жизнь. Тебе не надо ее вспоминать.

Валентина продолжала стоять перед графом ка коленях.

— Не буду вспоминать… — прошептала она. — Но обещайте дать мне время привыкнуть к мысли, что мы с вами…

Она опустила глаза к его мокрым войлочным сапогам.

— Не люблю давать пустых обещаний, — граф потянул ее на себя и, поставив на ноги, одернул рубашку. — Я привык спать с тобой в одной постели. Но она у нас широкая, как ты помнишь… Давай постараемся сохранить наш союз ради нашей дочери. И ради нашей любви. Мои слова ведь ты помнишь?

Валентина опустила глаза и закусила дрожащую нижнюю губу.

— Я не могу ответить вам тем же, Александр. Я вас не ненавижу. Я вас просто боюсь. А там, где есть страх, не остается места для любви…

— Я люблю тебя, — повторил вампир четко, поднимая голову жены за подбородок указательным пальцем, словно хотел загипнотизировать ее, навеки впечатать свои слова в ее подсознание, словно те, как теплый свет церковной свечи, могли растопить смертельный холод серых глаз, которые не делал добрыми даже туман из затаенных слез. — Просто повтори мои слова. Это же заклинание. Разве ты забыла?

Валентина смотрела в глаза мужа, не мигая: только с глаз ее слетела последняя влага, и они стали сухи, будто все слезы были выплаканы на крыше в безумном смертельном танце, в котором ее закружил Дору. Она пыталась разомкнуть губы. Но тяжелые оковы смерти сковали ее язык: зубы закрылись, как тяжелые замковые ворота, не желая выпустить на свободу ни единого звука. Граф смотрел на нее с надеждой. Но надежда таяла, как таяла вокруг них ночь, уступая место свету, в котором ему не было места, но который хоть немного, но грел ледяную душу вильи.

— Значит, для этих слов не пришло еще время, — рука графа вновь сжала запястье жены. — Идем. Я хочу напоить тебя молоком до рассвета и, если ты позволишь, остаться с тобой…

Валентина ничего не ответила. Даже не кивнула. Только покорно занесла ногу для первого шага, но не посмела переступить порог дома раньше его хозяина.

— Значит, не все потеряно, — больше для себя, чем для своей спутницы, прошептал граф. — Идем! Рассвет!

Александр отворил дверь в гостиную и вошел первым, но потом сразу же пропустил жену вперед. Валентина, не глядя по сторонам, пошла к лестнице и начала подниматься по ней, не поднимая глаз от ступенек.

— Тина, постой! — крикнул граф, останавливая рукой появившихся у лестницы Эмиля и сеньора Буэно. — Я только отдам распоряжение про молоко.

— Как? — одними губами спросил профессор Макгилл, но граф только пожал плечами и поклонился сгорбленному старику.

— Эмиль, ступай к Серджиу. Боюсь, его хватит удар, если он ее увидит… А с вами,

— Александр снова кивнул старичку. — Встретимся завтра. Я не могу оставить жену даже на минуту.

Валентина покорно стояла между этажами, смотря на свои босые ноги.

Сеньор Буэно протянул по направлению к лестнице руку, и Валентина резко обернулась, но тут же отвернулся старик.

— Где мое молоко? — голос графини Заполье прозвучал холодно и резал воздух как сталь.

— Сейчас! — Эмиль рванул с места, как спринтер.

— Она говорит вашими интонациями, Александр, — проскрипел старый вампир. — Ваша жена — холодная и пугающая льдина, от которой даже в ледяном замке вампиров несет холодом за версту.

— Вы не правы, сеньор Буэно. У нее очень доброе сердце. Я знал ее живой.

— Я тоже знал вас живым, Александр. У вас никогда не было доброго сердца. Мы оба торгаши. И оба продешевили свою жизнь.

— К чему вы сейчас это сказали? — прохрипел Александр.

— Просто так. За все приходится расплачиваться. За смерть первой графини, например.

— Валентина уладила с Бриной дела самостоятельно. Без моей помощи. А я получил свободу для нового брака у самого Бога. И ваша жалость мне не нужна.

К графу подбежал Эмиль, и Александр, вырвав у него кружку, взлетел по лестнице. Он не отдал молоко Валентине в страхе, что та из вредности расплескает драгоценную жидкость. Он поднес кружку к ее дрожащим губам. Она смотрела поверх нее ему в глаза, не смея прикоснуться к белой жидкости без приказа. Граф видел, как дрожат ее веки.

— Пей! — Александр пытался придать своему голосу нежность, но тот из-за злости на появление в доме сеньора Буэно, все равно прозвучал как приказ.

Валентина тотчас ему подчинилась, припомнив, наверное, живой страх перед вампиром. Молоко она пила так жадно, как никогда прежде. Гостиная начинала светлеть, но граф не смел торопить жену.

— Не знаю, как вы, профессор Макгилл, а мне пора на покой, — сказал сеньор Буэно и, схватив чемодан за боковую ручку, толкнул его к Эмилю, взгляд которого был устремлен на графскую чету. — Пришлите ко мне Иву, если Дору пожелает отпустить няньку. Рассвет! — сухо напомнил он графу, взглянувшему вниз с середины лестницы. — Всем пора спать.

Граф поставил пустую кружку на ступеньку и вновь завладел рукой жены. На этот раз она почувствовала дрожь его пальцев.

— Идите в склеп, Александр, — сказала Валентина бесцветным голосом. — Не надо меня провожать. Я как-нибудь найду дорогу в башню…

Она запнулась и отвела холодный взгляд от теплого взгляда вампира.

— Я хотел показать тебе перед сном нашу дочь, — прошептал граф и тут же заметил, как через плотную ткань рубашки дрогнули плечи жены, но Валентина ничего не ответила ему до конца лестницы, а потом остановилась, потянув его в сторону кабинета.

— А если я ничего не почувствую к ней? — на этот раз в голосе слышалась дрожь: живая, слезливая и такая пронзительная, что граф невольно отпустил запястье и прижал Валентину к груди, словно мог спрятать жену от ее собственных страхов. — Не верю, что возможно забыть, как ты носила ребенка. Это невозможно забыть. Вы обманываете меня! Это совсем не мой ребенок и уж точно не ваш… У вампиров не может быть детей. Зачем, скажите мне! Зачем?! Зачем вы пытаетесь меня обмануть? Я уже мертва, я уже ваша… Зачем?

Граф вновь смотрел ей в глаза, только теперь и его глаза были сужены и потеряли прежний добрый блеск.

— Это наш ребенок: твой и мой. Наш! Или ты думаешь, что Серджиу, Дору и Эмиль будут лгать, чтобы поддержать мою ложь? Ты и им не поверишь? Я впервые не убил, а дал новую жизнь. Не заменил живительную радость на бесконечную жажду, а привел новое существо в этот мир…

Валентина зажмурилась.

— А можно увидеть ее завтра? Возьмите меня с собой в склеп! Я боюсь! Пожалуйста…

Валентина прижалась к груди графа сама, сцепив руки у него за спиной. Александр обнял ее в ответ и оторвал от пола.

— Поздно идти в склеп, а диван в кабинете слишком узок для двоих. Пойдем в башню. Там кровать широкая…

— Нет! — Валентина отстранилась, оттолкнув его, но граф успел схватить ее за руку. — Я хочу в склеп! Я хочу в гроб! Я мертва! Слышите меня? Я мертва!

— Я тебя слышу, я тебя слышу, — Александр сгреб ее и перекинул через плечо. — Я тебя прекрасно слышу!

— Пустите меня! Пустите! — она била его по спине, но он все равно шел вперед.

Распахнул дверь башни ногой и, швырнув Валентину на кровать, ринулся к окну. Но едва успел затворить ставни, как надо было скова бежать в коридор. Он поймал Валентину уже на лестнице. Она извивалась в его руках, и он услышал, как затрещала по швам его рубаха. Нет, он все еще сильнее.

— Я хочу в склеп! — кричала Валентина, вновь колошматя его по спине. — Пустите! Пустите!

Не выпуская ее из рук, Александр задвинул на двери засов, и рухнул на кровать вместе со своей ношей. Валентина замерла и прошептала ему в лицо:

— Я не знаю, почему хочу в склеп, но хочу. Вы же отнесете меня туда?

— Я знаю, почему ты хочешь в склеп, — тихо, одними губами, прошептал граф. — Поэтому ты останешься здесь, со мной, и я ни на секунду не выпущу твоих запястий.

Александр сумел откинуть одеяло, дотащил себя и жену до подушки и укрыл обоих. Задергивать полог уже не было сил.

— Я вас ненавижу! — прошипела Валентина, когда он уткнулся носом в ее обнаженное плечо, вылезшее из надорванной рубашки.

— Ты полюбишь меня, — пробубнил он, не отрывая губ от бледной холодной кожи.

— У тебя нет выбора. Ты — моя жена.

— Вы обещали… — прошептала Валентина одними губами. — Вы обещали… дать мне время. Не надо, пожалуйста…

Александр вытащил из-под нее руку и убрал с ее бледного лица все еще влажные волосы.

— А ты обещаешь меня полюбить?

Она кивнула.

— Тогда спи, Тина… Но я все равно буду крепко держать тебя. Ты — большая обманщица…

— Я больше никогда не буду вам лгать, я обещаю…

— Вот уже и первая ложь. Ты — вилья. Вильи не держат обещаний.

— Как и вампиры? — прошептала Валентина, пытаясь увернуться от поцелуя.

— Да…

Он поймал ее губы и принялся искать последнюю застегнутую на рубашке пуговицу.

— Пожалуйста…

— Пожалуйста, не бойся… — он осторожно коснулся ее шеи. — Я больше не могу тебя укусить. Не могу убить. Мы мертвы. Мы оба мертвы… И я знаю твое мертвое тело лучше, чем знаешь его ты… Как же я могу показать тебе дочь раньше причины ее рождения? Где логика?

Он снова смотрел ей в глаза и видел их большими, как у живой.

— Тина, поцелуй меня первой и ты не пожалеешь об этом.

Она кивнула и потянулась руками к собственной груди, чтобы снять расстегнутую им рубашку, но лишь получила небольшую свободу, как рванула к краю кровати, но Александр поймал ее за ногу и подтянул к себе.

— Я же сказал, что не пущу! — прорычал он, освобождая от рубашки вторую ее руку. — Мы почти год прожили вместе. Я выучил все твои хитрости, вилья!

Валентина зажмурилась, увидев приближение его губ.

— Тина, обуздай свою природу, — он прижался губами к ее холодной щеке. — Не рвись в склеп. Они уже спрятали твои крылья. Их больше там нет.

— Какие крылья? — прошептала Валентина, так и не открыв глаз.

— Ты купила обережную рубаху и веришь, что сможешь обернуться лебедем, как только ее наденешь. Ты мечтаешь улететь от меня и от нашей дочери.

— Почему? — открыла наконец глаза Валентина.

— Не знаю, — пожал плечами граф, подтягивая ее обратно к подушкам. — Наверное, потому что не любишь меня.

— А дочь?

— И дочь не любишь, потому что она — моя, — Александр провел носом по ее щеке. — Так ты меня поцелуешь или мне целовать тебя самому?

— Целуйте сами. Мне страшно.

— Как любой невесте в первую брачную ночь…

Александр стянул с ноги войлочный сапог и запустил им в дверь. Он упал тихо, но Дору все же отошел от двери. Ива тут же выглянула в коридор из детской.

— Как это все понимать? — спросила она, стирая салфеткой со своих губ красную помаду. На ней уже было простое длинное платье.

— А чего ты хочешь понять? — пожал плечами юный граф. — Мы в сказке живем! У нас тут все через… одно место… Эта дура даже воскреснуть решила не на Пасху. Ну что?

Эмиль остановился у лестницы.

— Серджиу положил рубаху обратно в ларец под Библию и распятие. Сеньор Буэно приказал положить все это в погреб, объясняя такое свое решение тем, что вильи не выкосят алкогольных паров.

— А если он не прав? И она найдет рубаху и улетит? — выдохнул Дору.

Эмиль взглянул на свои руки.

— Тогда до следующей весны вниз башками под крышей висеть будем!

— А, может, чеснок в нее завернуть? — подала голос Ива.

Эмиль тяжело выдохнул:

— Чеснок? При чем тут вилья и чеснок?

— А чего она боится?

— Наша вилья, Ива, ничего не боится! Кроме поцелуев мужа. Верно, Дору?

Тот откинул с лица челку.

— Мне кажется, уже и этого не боится.

— Неужели она ребенка бросит? — не унималась Ива.

— Ну ты же сама мне сказку читала: женился мужик на прекрасной вилье, спрятав ее крылья. Родила она ему сына и стала умолять потанцевать одну ночь с подружками со своими… Ну, тот на радостях и дал ей крылья. Тоже не верил, что ребенка оставит, а она…

— Не люблю я трансильванские сказки, — насупилась Ива. — Мне больше по душе русская, которую Катерина рассказывала. Там царевич крадет рубаху у одного из лебедей, а лебедь потом дочкой князя Тьмы оказывается, имя не помню, и просит вернуть ей крылья и за это помогает справиться с отцом, а дальше они жили долго и счастливо.

— Врут все русские сказки, — убежденно выдал Дору. — Трансильванские правдивее. Мы убедились на собственной шкуре, пока вы путешествовали. С летучей мышью было бы намного проще, чем с этим белым лебедем.

— А мы все будем караулить девочку? — спросил Эмиль, зевая.

— Которую? Дочь или мать? — все так же устало улыбался Дору.

— С матерью мы всем скопом не справимся, — ответил с ухмылкой Эмиль. — Это Тина еще не проснулась. Завтра граф пожалеет, что не дождался пятницы.

— А вместе с ним пожалеем все мы! — расхохотался Дору уже в голос.