Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 7 "Слезы людские"

Александр просчитался и материализовался за полметра до стены башни, так что еле успел ухватиться рукой за оконный выступ. По человеческой привычке вампир перевел дух, подтянулся на руках, толкнул оконную раму и расположился на подоконнике отдыхать. В голове оставался сумбур. Был бы рядом сеньор Буэно, он бы сорвался на старике, даже метнул в него пресс-папье — старому ростовщику не привыкать со смехом относиться к разбушевавшейся клиентуре. А Александру действительно хотелось сейчас уложить замок в руины. И все из-за одной теплой щеки…

Дверь в кабинет открылась — без стука мог войти только сын и войти слишком быстро. Полы неподпоясанного халата свешивались на улицу, и Дору не оставил сей факт без внимания.

— Papa… Вы что, летали?

Граф изобразил на лице подобие удивления.

— В своем ли ты уме! В моем ли возрасте летать да еще зимой?.. Это твое молодое дело парить в ночи…

— Ах, да, — усмехнулся Дору. — Я забыл, что мне всего сто пятьдесят лет… Хотите орешки? — он порылся в кармане и извлек целую горсть. — Фундук, собственнозубно колол.

Граф схватил протянутые орехи и в миг отправил штук пять в рот. А когда на остром клыке хрустнул последний орешек, Александр с ужасом взглянул в довольное лицо сына — поймал, подлец! Но ореховому голоду после полета нетопырем невозможно сопротивляться, поэтому граф разжал кулаки и примирительно спросил:

— Зачем ты пришел?

— Papa, я не могу найти оставленный к чаю шоколад. Хотел спросить, может вы знаете, где он?

— Я четко сказал — никакого сладкого. Ну не кукся, пожалуйста, мой мальчик! Ты ведь понимаешь, во что превратится после… — граф выбирал подходящее слово,

— свадьбы… шоколад? Мы не можем позволить нашим инстинктам взять верх над разумом, если не хотим столкнуться с внешним миром. Человеческая кровь хороша как десерт. Но если каждый день питаться мясом хищников, озвереешь. И тогда твои дни сочтены. Твои дни, как человека… Бессмертного человека. А ты ведь человек, — Александр подался к сыну. — Ты прекрасно играешь на фортепьяно и поешь. Твои записи слушает полмира. Ты человек, Дору. И должен жить человеком.

— А вы зверь, papá? Нет? Отчего тогда не выходите из своего логова? Чего мучиться? Закопайте себя сразу вверх ногами, чтобы никогда больше не проснуться. Или это просто суеверие?

Александр в упор смотрел на сына и молчал.

— Papa…

Но он не позволил сыну сказать больше ни слова:

— Это тебя не касается. Хотя нет, касается, — прорычал граф. — Я сделал все, чтобы в этом замке вы были в безопасности. И хочу, чтобы вы как можно реже покидали его охранительные стены. А вы не цените мою заботу о вас — ни ты, ни Эмиль. Вам скучно со мной, не надо отнекиваться. Я знаю это. Я старый и скучный, я не создан для нового времени. Поэтому я и хотел, чтобы вы нашли себе жен, с которыми вам будет не скучно здесь, в безопасности. И не надо! — граф предупреждающе поднял руку. — Не надо говорить мне, что за вампирами больше никто не охотится. Это не так, и мы все это прекрасно знаем. Я не хочу потерять тебя. Тогда я действительно покончу с собой. Ты — единственное, что держит меня в жизни.

— Единственное… — Дору тряхнул головой, решив, что вот он, момент истины. — А вы не думали найти пару для себя? Мне больше не пять лет, обо мне не надо заботиться. Так что вам не мешало бы наконец позаботиться о себе. На моей матери свет клином не сошелся. Ничто не вечно под луной. И уж точно не любовь женщины, которая вас никогда и не любила.

— Не смей!

Граф замахнулся и дал сыну пощечину раньше, чем подумал о том, что Дору все равно ничего не почувствует.

— Ну вот, — ответил тот, даже не пошатнувшись. — В вас осталось что-то от человека. И вы еще что-то способны делать в первый раз. Например, поднять на меня руку.

— Уйди, Дору! Уйди и закрой дверь! Оставь меня в покое… У тебя есть, кем заняться…

— А у вас есть чем сегодня заняться в своем гордом одиночестве?

— Да, я пойду в библиотеку…

И граф размашистым шагом, даже не подвязав халат, прошел мимо сына и хлопнул дверью, оставив его в кабинете одного. Дору тут же сел за стол и закрыл глаза, вызывая на связь Эмиля. И вот, бледная тень уже сидит на стуле напротив дубового стола.

— Мне кажется, у нас ничего не выйдет, — прозвучал в ушах Дору голос брата.

— А я верю, что лед тронулся. Мы хорошенько его встряхнули. Он уже начал раздражаться, а это хороший знак. Медведь просыпается. И вообще, он читает стихи о любви. Представляешь? — мысленно ответил Дору Эмилю. — В крайнем случае, он просто ее убьет. Неужели тебе ее жалко? Больше чем отца, который дал тебе все, о чем ты даже мечтать не мог, дорогой наш профессор?

— Мне жалко денег, которыми я закрыл ее кредит. За них мне еще платить проценты Мойзесу.

— О чем мы с тобой говорим, Эмиль? О пяти тысячах евро?

Тень рассмеялась, да так сильно, что у Дору дрогнули барабанные перепонки.

— О жизни человека, если ты забыл. Обещай, что сотрешь ей память и вернешь в мир людей, если она не станет твоей мачехой. Обещаешь, что не закопаешь ее мертвое тело на кладбище. Обещаешь?

Дору тряхнул головой.

— Ты смешной, Эмиль. Ты все еще такой человек… Человек… Я даже не успею глазом моргнуть, как она будет мертва. Кстати, — Дору с улыбкой откинулся на спинку отцовского кресла. — Они сейчас вдвоем в библиотеке. Я думал сначала послать туда отца спасать шоколад, но все сложилось как-то само собой и более удачно… Будто кто-то сверху нам помогает… Они впервые наедине, Эмиль. Впервые за столько лет Александр Заполье один на один с живой девушкой.

Тень вскочила, и Дору почувствовал неприятный спазм, будто прозрачные руки действительно могли его придушить.

— А-ну живо дуй туда! — сотрясал голос брата его барабанные перепонки. — Живо!

— Уймись, чудовище! — рявкнул Дору в голос. — Я пойду… Пойду…

Он вскочил из кресла и сделал шаг к двери, продолжая потирать шею. На стуле уже никого не было.

— Дурак! Чтобы я еще хоть раз вызвал тебя на связь!

Он сбежал по лестнице и толкнул дубовую дверь библиотеки, но дальше не пошел, попятился и сунул скинутую кроссовку под дверь, чтобы та не закрылась и не испортила момент, которого он ждал две недели. Эти двое стояли друг против друга, и одна ладонь лежала в другой. Дору вбежал на середину лестницы и, закрыв глаза, прошептал: "Она еще жива, придурок! Сказал же, что просто гора не идет к Магомету…" В ушах его тотчас прозвенел ответ Эмиля: "Смотри там в оба!" Дору открыл глаза и в голос сказал:

— Да сейчас… Я свое дело сделал. А выйдет что-то из свидания вслепую или нет, уже не моя забота. В запасе имеется еще одна невеста. Твоя, милый мой Эмиль!

Но, к счастью, брат не слышал его. И, к счастью, его не слышал граф Заполье, держа за пальцы смертную девушку, которую до полусмерти испугал своим появлением. Она спокойно сидела на диване, а вот он потерял последнее спокойствие, когда увидел перед собой не привычное "нечто", а милую девушку в приличном платье. Но милое создание сразу же вскочило, попятилось, зацепилось за стул и полетело бы на пол, не схватись он за горячую руку. И вот теперь они смотрят друг другу в глаза, как кролик на удава. Только из них двоих никто пока не может решить, даже для себя, как в их дуэте распределились роли.

— Почему ты меня боишься? — вдруг произнес граф, и Валентина поняла, что, мысленно прощаясь с жизнью, успела сосчитать до ста.

— Вы слишком холодный, — ответила она невпопад и вспыхнула.

— Я холодный? — едва слышно произнес Александр. — Зато ты горишь, словно раскаленный чугунный утюг.

— Пустите меня, пожалуйста… — простонала Валентина, чувствуя, что сердце в своей бешеной скачке уже стучится в зубы.

— Я не держу тебя…

И действительно — ее рука лежала на абсолютно плоской ладони графа, точно на столе, и также быстро соскользнула с нее, как только Валентина пошевелила пальцами.

— Почему ты боишься меня? — не унимался Александр. — Неужто думаешь, что я способен убить невесту своего единственного сына?

— У вас их двое… — пролепетала Валентина, не в силах прикусить язык.

— Эмиля я усыновил. Ты этого не знала?

Она действительно не знала и сейчас крутила головой, не в силах остановиться, хотя и видела, каким жадным взглядом граф следит за прядью, дрожащей у самого ее уха.

— Как же мало ты о нас знаешь, дитя…

Валентина сглотнула. Да так громко, точно пушечное ядро со стола скинула. И вздрогнула всем телом.

— Прекрати дрожать. Идем!

И граф схватил ее за руку так крепко, что Валентина чуть не взвизгнула, и потащил к выходу — она за ним чуть ли не бежала, покуда вампир примеривался к шагу смертной девушки. Он отпустил ее у камина и велел сесть в кресло, потом сорвал с себя халат, который так и не подвязал.

— Мужской халат и женское платье — безумный кич, — улыбнулся Александр одними губами, кутая Валентину в свой извечный наряд. — Зато тепло, верно?

— А вам?.. А вы… — начала было Валентина, но осеклась.

Конечно, вампиру не холодно. Возможно только немного неловко стоять перед ней в брюках и сорочке даже без шейного платка. Она отвела взгляд, и он тоже отвернулся.

— Я погорячился с платьями, — Александр даже усмехнулся выбранному глаголу.

— Ты можешь надеть брюки.

— Мне не холодно, — проговорила Валентина, действительно почувствовав возвращающееся в тело тепло.

— Вот и славно, вот и славно, — пробормотал хозяин замка, глядя на пустой стол в столовой. — Погрейся у огня, а я велю поторопиться с ужином.

Валентина следила за удаляющейся фигурой. Он шел, но для нее — бежал. Как же они не похожи с Дору. Она бы скорее Эмиля приняла за его родного сына. Хотя что тут странного? Она встречала много детей, безумно похожих на своих приемных родителей. Как собаки порой похожи на своих хозяев. Что за глупость…

— Возьми шаль!

Валентина вздрогнула, вдруг снова увидев перед собой графа. И не протянула руки

— она смотрела на аккуратный шейный платок и отутюженный пиджак. И непроизвольно сжала пальцами борта халата, точно боялась, что граф сейчас снова спрячет себя в него.

— Позвольте мне остаться в халате, так теплее…

Граф только кивнул, а она, ища, чем занять образовавшуюся паузу, заметила книгу. Стихи? Тютчев? Не может быть…

— Я хорват, — ответил граф на незаданный вопрос. — Я свободно владею твоим языком, как ты успела уже заметить. И Дору знает русский наряду с сербским и румынским. Одна из его многочисленных гувернанток была русской.

Валентина снова кивнула и уставилась на протянутую руку.

— Мы могли бы почитать друг другу любимые стихи… — проговорила она тихо.

— После ужина, мое прелестное дитя. После ужина.

Валентина вцепилась в руку и только тогда поняла, что граф в перчатках.

— Чтобы я более не казался тебе таким уж холодным, — улыбнулся он одними губами.

Ели в тишине. Граф осушил принесенный ему бокал в то же мгновение, как Серджиу поставил его перед ним. А Дору с нескрываемым наслаждением потягивал из своего стакана тягучую бордовую жидкость. Валентина тоже блаженно жевала свежие овощи: после шоколада они казались амброзией. Но когда наколола на вилку лист салата, вдруг поняла, что в повисшей тишине все будут слышать только его хруст, поэтому скрестила столовые приборы на тарелке и, сложив руки на коленях, с надеждой взглянула на Дору, которого повисшая над столом тишина нисколько не смущала. Конечно, они всегда так едят — подумала Валентина и на свой страх и риск нарушила молчание:

— Может, уже почитаем стихи? — И когда никто не поддержал ее инициативу, даже сам граф, добавила: — Или всю ночь просидим вот так?

— Или поиграем в старинную игру, — после паузы открыл рот Дору. — В которой ведущий в маске без прорезей для глаз должен поймать кого-нибудь и на ощупь определить, кто же ему попался.

И секунды не прошло, как граф Заполье открыл рот и, вместо того, чтобы выбранить сына, принялся читать что-то на итальянском, глядя в одну точку. В это время Дору в мгновение ока раздобыл где-то гитару и, не дослушав родителя, заиграл красивую мелодию и запел серенаду, опять же на итальянском. Валентина кусала губы и молилась, чтобы ее черед не наступал как можно дольше. А когда все-таки ей пришлось говорить, она пошла на хитрость — стала читать письмо Татьяны, которое учила еще в школе. И даже когда закончила декламировать, никто не перебил ее.

Опять над столом повисла жуткая тишина.

— Ну что, никто ничего не помнит больше? — осведомился Дору, медленно переводя взгляд с отца на девушку. — Выходит, будем вместе умирать со скуки.

— А это ты правильно заметил, — сверкнул глазами граф и отодвинул стул, чтобы подняться. — Кому-то тут явно пора умереть.

Он смотрел поверх Валентины, и все равно она не смела поднять глаз и нервно сжимала край скатерти.

— Погодите, papá. Давайте для начала попытаемся стать семьей, а то вот так и будем всю вечность коротать: по разным углам?

Граф не двигался с места. Только взгляд его медленно опускался на льняную макушку.

— Как ты мог уже заметить — быть семьей у нас пока плохо получается! Но тому есть причина. Я не совсем понимаю нынешнее поколение людей…

— Papa, хватит быть занудой! — Дору хлопнул по столу кулаком, пусть и тихо. — Современные люди ничем не отличаются от нас. Вы вот даже стихи с Валентиной одни и те же знаете. Ну же, Тина, прочитай нам что-нибудь из Тютчева.

Валентина поднялась и даже вышла из-за стола, точно школе. И стихотворение взяла опять же из школьной программы:

— Слезы людские, о слезы людские,

Льетесь вы ранней и поздней порой…

Льетесь безвестные, льетесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, —

Льетесь, как льются струи дождевые

В осень глухую, порою ночной.

Граф оставался на ногах и не отошел от своего стула, а Валентине казалось, что он стоит от нее в одном шаге, так ей вдруг сделалось невыносимо холодно. Даже ватный халат не спасал. Она не могла отвести взгляда от бледного лица, на котором темные губы соперничали по блеску с глазами. Или просто ее собственный взгляд увлажнился, а его лицо оставалось по-прежнему невозмутимым?

Дору лениво поднялся со своего стула и не дал ей дочитать стихотворение:

— Papa, неприлично заставлять женщину стоять…

— Я ни к чему не принуждаю твою невесту, — отчеканил граф и направился к лестнице, но, схватившись за балясину, обернулся: — О, как убийственно мы любим, как в буйном омуте страстей мы то всего вернее губим, что сердцу нашему милей…

Не дочитав стих, граф вспорхнул по лестнице.

— Хотели, как лучше, получилось, как всегда… — простонал Дору. — Мне не хочется ни петь, ни танцевать, ни даже смотреться тебя. Что будем делать?