Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 15 "Стометровка и ненужные книги"

Два месяца пролетели как сон. Кошмарный. Александр так и не нашел с вильей общего языка. И закончилось все тем, что они стали видеться строго по пятницам. Он и от любви бы отказался, если б не находил Валентину покорно ждущей его на ступеньках склепа. При его появлении она вытягивалась в струнку и протягивала ему венок, который только что закончила плести. Сначала они кружились в танце по саду. Долго, пока венки не слетали с голов. Затем ужинали, сидя на траве в тени яблони — Серджиу приносил на подносе кубок и кружку, кровь и молоко. Кровь с молоком вскоре смешивались на губах, которые соединялись в первом поцелуе. Сначала, сцепленные любовным объятием, пятничные супруги катались по траве, а потом графу все же удавалось поднять вилью на руки, чтобы унести в башню.

Нынешняя пятница началась не как обычно — вилья сидела на ступеньках склепа голой. Граф замер перед ней в растерянности, а Дору из уважения к отцу отступил в темноту склепа, увлекая за собой и Эмиля, научное любопытство которого намного превышало чувство английского такта.

— Где твое платье? — спросил граф тихо.

Вилья пожала плечами:

— Мне в нем плохо.

— Что значит твое плохо? — попытался уточнить граф.

Валентина снова пожала плечами. Пару раз открыла рот, но так ничего и не сказав, поднялась наконец на ноги и обхватила руками живот. Александр впервые посмотрел на него внимательно и отступил на шаг, который мог стать роковым, если бы он не раскинул руки, чтобы удержать себя в арке входа. За неделю, которую они не виделись, живот стал в два раза больше: вырос из плоского в овал.

— Почему вы не сказали?! — высунулся из склепа Эмиль.

И граф тут же зажмурился — значит, ему не показалось.

— Я ей не верил.

— Я же сказал вам! — воскликнул Эмиль и замолчал, увидев в глазах графа боль.

— Если можно хоть как-то узнать, кто отец… Ты ведь можешь разыскать врача?

И граф осекся, наткнувшись на ледяной взгляд профессора.

— Значит, не верите, — отчеканил Эмиль. — Она не была беременной при жизни. Я и Дору, да и вы сами, почувствовали бы это. Ее тошнота была вызвана слабостью и кровопотерей, а не беременностью…

— Откуда такая уверенность?! — прорычал граф.

— Это очевидные факты, отец, — Эмиль замолчал, чтобы выдержать паузу, прежде чем начать новую фразу. — Отец — вы, тут нет никакого сомнения.

— Как это возможно? — прижался к стене граф, чтобы удержаться на ногах.

— Наука мало что может объяснить, когда бразды правления берет в свои костлявые руки Смерть…

На последних словах профессора граф медленно съехал по стене и сел на ступеньку, где еще недавно сидела, ожидая его пробуждения, вилья. Сейчас Валентина присела подле него на корточки и уставилась в лицо злым взглядом.

— Я голодная, — прошипела она наконец и, схватив за руку, попыталась поднять графа.

Куда там! Александр сам не мог себя поднять! Помог Эмиль — рванул его за плечи вверх.

— Не злите ее. Ей нельзя сейчас волноваться, — буркнул он, пытаясь проглотить улыбку.

Граф оперся о стену всего одной рукой, потому что вторая была намертво зажата тонкими, но сильными пальцами вильи.

— Я буду нервничать за двоих… — почти что простонал он.

— Ребенок родится на Пасху? — подал голос Дору, оставаясь по-прежнему в темноте склепа.

— Дочь… У нее… У меня… У нас, — наконец выговорил граф, — будет дочь. Она отчего-то в этом уверена.

— Меня это вполне устраивает, — наконец высунулся под лунный свет юный граф.

— Никакой ревности…

И тут же пригнулся, чтобы рука Эмиля, пожелавшая дать ему подзатыльник, просвистела высоко над головой.

— Послушайте, отец!

Но граф не сумел обернуться к Эмилю, потому что вилья сорвалась с места и увлекла его за собой.

— Где мой венок? — крикнул ей в спину граф и тут же его рука получила свободу. Вилья спрятала лицо в ладонях и заплакала.

— Что случилось?

Он попытался отвести руки от ее мокрого лица, но Валентина упрямилась и мотала головой из стороны в сторону. Тогда Александр отступил на шаг и снова задал свой вопрос, скрестив руки у себя на груди.

— Я забыла про венки…

И тут только он заметил, что ее голова тоже пуста.

— Ты мне без венка больше нравишься, — проговорил Александр быстро, и она переспросила его с нотками кокетства в голосе, которых он ранее не замечал:

— Правда?

— Правда, — кивнул граф и раскрыл вилье объятия, в которые она тут же покорно нырнула, и он наконец-то сумел поцеловать любимые волосы, минуя жгучую крапиву.

Сегодня его вилья даже пахла иначе: от нее веяло свежестью и счастьем.

— Мы не будем танцевать? — спросила она, тычась носом в его обнаженную грудь.

Последнее время по пятницам он начал укладываться в гроб в домашнем халате, чтобы не утруждать горбуна заменой пуговиц на рубашке, которые Валентина отрывала в порыве страсти. Или просто хулиганя. А вот сегодня она была тихой и будто даже уменьшилась в росте — должно быть живот забрал соки из остального тела.

— Давай ты сначала поешь? — предложил граф и осторожно потянул вилью под яблоню.

Она села на траву и жадно припала губами к кружке. Граф смотрел, как поднимается и опускается ее живот, и по инерции втягивал и отпускал свой. Он не знал пока, сколько времени возьмет у него осознать свою новую роль — роль отца дочери.

— Отец! — заглянул к нему в кабинет Эмиль на следующий день. — Кем она будет, как вы думаете? Ваша дочь, — поспешил уточнить он на всякий случай.

Эмиль уселся на стул напротив графа, и тот сразу протянул ему лист бумаги и карандаш, которые Александр безуспешно пытался подсунуть вилье во второй раз. Эмиль взял их и вопросительно уставился на приемного отца.

— А теперь записывай мой ответ, — медленно проговорил граф. — Не знаю.

Эмиль опустил на стол бумагу с карандашом и встал.

— Я не хотел вам мешать, — отчеканил он ровным голосом и отвернулся от стола.

— Я действительно не знаю! — вскричал граф, и Эмиль обернулся. — Я до сих пор не могу понять, как это получилось.

— Наверное, так же, как и у живых людей, — одними губами улыбнулся профессор Макгилл. — В Пасху узнаем.

— Принеси мне все книги по амнезии. Я хочу попытаться…

Граф не договорил, но Эмиль и так все понял. Он спустился в библиотеку и велел горбуну отнести первую партию книг в графский кабинет. Сам он решил туда не возвращаться — граф хочет побыть наедине со своими мыслями. Ему страшно. Даже больше чем остальным обитателям зачарованного замка. И им предстоит бояться более полугода.

Зима выдалась снежной, и Валентина сама пришла в замок. Никто не верил, что она замерзла — наверное, ей просто не нравился белый цвет. Она почти не бродила по замку, все время проводя на кровати в башне за расчесыванием волос. Граф стучался к ней почти каждый день, но не всегда дожидался ответа. Дору же она всегда открывала — он приносил платья и бегал с ней по коридорам и лестницам замка, а когда не шел снег, выбегал на стены.

Граф часто высовывался в окно, чтобы наблюдать за их бегом, но не навязывал вилье своего общества. Эмиль же все чаще и чаще отлучался из замка по университетским делам и каждый раз возвращался с новыми покупками. Недавно он приволок связку рулонов, которые оказались розовыми обоями в белые облачка. Дору ничего не оставалось, как помочь профессору с ремонтом соседствующей с башней комнаты.

— А что мы будем делать с ногтями? — спросил Дору, заметив оставленную его ногтем тонкую бороздку в рисунке на преобразившейся стене.

— Уж точно не станем стричь их в субботнюю ночь, а то эта вилья еще что-нибудь наколдует… — рассмеялся профессор Макгилл, любуясь проделанной работой.

— Русалки не умеют колдовать, — весомо заявил Дору. — Пока отец штудировал медицинские книги, я перечитывал гремуары… Если медицина после смерти бессильна, то заклинания…

— Брось! — махнул рукой Эмиль и уселся в кресло-качалку, которая стояла подле окна. — Мне порой кажется, что отец все-таки доволен тем, что Валентина полностью забыла свою человеческую жизнь и вместе с ней свой страх перед ним. Неужто ты все еще веришь, что Тина могла бы полюбить графа, обращенная насильно в вампира и мучимая этой вечной жаждой, которую ей бы не позволили утолить человеческой кровью… А? Ох, нет… Да и по правде сказать, отец любит не ее, а ту, что сидит пока у нее в животе. Так что амнезия всем нам только на руку: отвел к пруду, вручил гребень — и наслаждаешься семейной идиллией хотя бы по пятницам. И главное, вилья ведь ничего от отца не требует… Где ты найдешь такую женщину?! К тому же, с чего вы с отцом вообще решили, что ее можно излечить? Может, все вильи забывают свои треволнения при перерождении и наслаждаются расчесыванием волос, не воя на луну…

Эмиль закинул ноги на оттоман и сложил на груди руки, словно укачивал младенца.

— Воспользуйся пилкой, — с опозданием ответил профессор на заданный Дору вопрос. — Еще греки говорили, что смысл женщины лишь в способности продолжения рода…

— Не умничай! — фыркнул Дору. — Я учился в гимназии и скажу, что это было правдой до завоеваний Александра Великого, а после него даже драматурги вывели на первый план любовь мужчины и женщины…

— Ты зануда, Дору… Иди лучше побегай, — и Эмиль указал пальцем на кроссовки, которые Дору оставил за порогом детской. — Погода по-весеннему прекрасна.

Весна принесла с собой трепет ожидания чуда. В кабинете графа было настежь распахнуто окно. Легкий весенний ветерок то и дело играл старой деревянной рамой, и та мерно ударялась о древний облицовочный камень башни, настолько правдоподобно имитируя удары человеческого сердца, что Александр Заполье непроизвольно вздрагивал и щупал грудь. Затем оборачивался к окну, но так и не мог заставить себя подняться из кресла, чтобы затворить его.

В кабинете не осталось и пылинки. Граф собственноручно протер каждую вещь до блеска. Не протертым остался лишь сундучок с распятиями, который он велел Серджиу запрятать в самый дальний ящик, как напоминание о грешной юности. В камине пылал огонь. Даже сильнее тех времен, когда согревал тут живую девушку. Домотканый каминный экран стоял в сторонке, чтобы графу сподручнее было швырять в огонь книги, в каждой из которой острым ногтем было разрезано пополам слово "амнезия".

Александр уже приподнял последнюю книгу и занес для броска руку, как стекла вдруг жалобно звякнули, и старый подоконник крякнул под тяжестью мертвого тела. Граф опустил руку с книгой на стол, надел на лицо приветливую улыбку и обернулся к окну, желая спасти деревянную обшивку стены, которую готовились пробить стоптанные пятки запыленных кроссовок.

— Почему ты не воспользовался дверью?

В отсвете огня бледное лицо Дору выглядело разгоряченным. Ногти нещадно царапали дерево подоконника.

— Рарá, я вас уже не прошу. Я вас умоляю, объясните наконец своей вилье, что бегать стометровку по сто раз за ночь на ее сроке вредно!

Дору спрыгнул с подоконника, отряхнул синие тренировочные штаны, одернул футболку и обреченно проковылял до кушетки. Лицо его от близости к огню сделалось совсем красным, и графу даже показалось, что сын дует себе на лоб.

— Глупый, неужели ты до сих пор не вычитал в своем интернете, что физическая активность стимулирует родовую деятельность.

Граф взял в руки книгу и принялся перелистывать ее, словно в той могло еще остаться целое слово "амнезия". Другая его рука сама нашла лежащий на столе гребень и принялась расчесывать короткие волосы. Вдруг, будто заметив своеволие руки, граф запустил гребнем в дверь, но тот бумерангом вернулся обратно и упал на натертый до блеска письменный стол. От удара на нем пошатнулась резная рамка, из которой на графа смотрела девушка в платье невесты, а за ее спиной мелькали ее же отражения в бесчисленных зеркалах танцевальной залы. Граф поймал рамку и вернул ей потерянное равновесие.

— Знаете что, господин граф! — прошипел Дору, натягивая на плечи шерстяной плед, будто мог чувствовать холод. — На ее сроке полезно заниматься совсем не бегом. А с учетом того, что сегодня пятница и сам Бог велел заняться любовью, не простимулировать ли вам ее самому, оставив нас с Эмилем в покое. Это ваш ребенок в конце-то концов, а не наш. Только вы тут книжки почитываете уже сороковую неделю!

Граф с шумом захлопнул книгу и запустил в сторону сына с такой силой, что Дору пришлось пригнуться, и книга упала в камин, ровно на чугунную решетку для поленьев и мгновенно вспыхнула.

— Больше не читаю! — Александр медленно поднялся из кресла, схватил со спинки пиджак и воззрился на сына. — Знаешь же, что осталась всего одна ночь… Неужели нельзя было обойтись без демонстративных истерик? Где она? А, впрочем, я знаю…

Граф подошел к подоконнику, оперся о стену и замер.

— Рарá, — тихо позвал его сын. — Неужели вы все еще надеетесь вернуть Валентину?

— Больше уже нет. Ненужные книги прекрасно горят.

Ничего не добавив, граф спрыгнул с башни, и Дору отчетливо услышал, как зашелестела трава, примятая ботинками отца. Затем поднялся с кушетки, дошел вразвалочку до двери и резко потянул ее на себя. Стоявший в коридоре Эмиль еле успел отпрыгнуть к завешенной гобеленом стене.

— Ровно двести восемьдесят, — улыбнулся профессор.

— Чего? — не понял Дору.

— Я велел Серджиу положить в тесто ровно двести восемьдесят цукатов. Столько, сколько дней Тина носила графскую дочь. Я пять раз пересчитал.

— Зачем?

— Чтобы она точно родила в ночь на воскресенье. Это заклинание такое. Здорово, что нынче католическая и православная Пасхи совпали, а то мы бы ломали голову над датой родов.

Дору завел влажные волосы за горящие огнем праведного гнева уши.

— Порой… А последнее время слишком часто, ты вгоняешь меня своими действиями в тупик. Слова я еще могу пропустить мимо ушей, как делают многие твои ученики…

— Думаешь, ей понравится? — спросил Эмиль, и Дору в очередной раз замер в полном недоумении.

— Что, цукаты? Олух! — позволил он себе грубость в силу старшинства. — Вилья не будет есть кулич. Она — нечисть! Нечисть, которую ты изучаешь. Вот честно, Эмиль, ты б еще посвятить его сходил в церковь. С другой стороны леса есть деревянная церквушка. Там заезжие охотники шкуры медведей освящают…

— Думаешь, нужно? — совсем серьезно спросил профессор, и Дору почувствовал, что сейчас расплачется. — Иди лучше яйца в саду спрячь…

— Она будет искать? — снова огрызнулся Дору. — Вы уверены, профессор, что ваша нечисть не наигралась с собственным яйцом, которое носит под сердцем.

— Она будет рожать, остолоп! — расхохотался Эмиль. — Это тебя занять надо: сначала разбросай яйца, потом собери, затем вновь разбросай… Круговорот яиц в саду… Время разбрасывать яйца и время собирать яйца… Мозгами ты, похоже, уже доразбрасывался во время бега, что их не собрать и граблями!

— Что же сам не пошел попрыгать с крыши с этой вильей! Или у тебя с крышей связаны неприятные воспоминания?

Эмиль никак не отреагировал на выпад Дору. Он отнес в графский кабинет кулич и вернулся к себе. Но Дору уйти не мог.

— Пошли, еще раз проверим детскую! — бросил он с порога братской комнаты.

— Она же сказала, что детская ей не нужна, — меланхолично отказался профессор. — Надо уважать желание матери. И вмешиваться в воспитание чужой дочери — это последнее, что мне хотелось бы делать.

— Днем она может качать дочь на деревьях сколько ей угодно! — вскричал Дору. — Но ночью, когда младенца сбагрят мне, я не собираюсь изображать обезьяну…

— А с чего ты вдруг в няньки-то записался? — рассмеялся Эмиль.

— А я и в дуэньи не записывался. Только полгода из спортивного костюма не вылезаю!

Эмиль нехотя поднялся из кресла и пошел с братом в детскую.