Последний незанятый мужчина

Глава третья

Лондонский Сити деловито гудел, и Принцесс-стрит, застроенная высокими правительственными зданиями, банками, запруженная пешеходами и машинами, находилась в самом центре этого жужжащего улья. Вообще-то почти все финансовые операции технически можно осуществить, сидя в баре какого-нибудь модного отеля, или у очага в лачуге на Аляске, или сидя на завалинке загородной виллы — лишь бы рядом был компьютер! Но все равно трутням нужно место, где они могли бы собираться вместе, куда можно слетаться по рабочим дням и улетать обратно на выходные. Если сидеть в одиночестве и пялиться в экран, много адреналина не выработаешь. Но если собраться всем вместе в замкнутом пространстве и начать качать деньги, адреналин потечет так же естественно, как пот.

Джорджи нравилось ощущение, которое вызывал в ней Сити, здесь она чувствовала себя как дома. Она не терпела простоев в рабочем графике — ей нужна была четко поставленная цель, активные действия, сжатые сроки. В школе она обожала писать контрольные работы, чем сильно отличалась от остальных. Однажды, когда учительница предложила на выбор: писать доклад (в течение трех недель) или сдавать экзамен (на следующий день), она тянула руку за экзамен. Другие девочки, как ей показалось, смотрели на нее со смешанным чувством удивления и раздражения, и по рядам пронесся ропот.

Они не понимали, что Джорджи нужны были оценки, и потому она старалась сдавать как можно больше экзаменов. Они были ей так же жизненно необходимы, как для других девочек — кумиры эстрады и модные шмотки. Оценки придавали ей веса, а также маскировали ее тупость. С каждым новым экзаменом она думала, что ее наконец разоблачат: учителя поймут, что на самом деле она ничего не знает, а все предыдущие успехи — чистое везение. Заглушить в себе этот страх, как это ни парадоксально, она могла единственным способом: сдав очередной экзамен и получив еще один высший балл. На какое-то время созерцание отметки успокаивало ее, пока на горизонте не начинал маячить следующий экзамен, и тогда снова начинались те же муки. Так, под угрозой разоблачения, она ухитрилась закончить школу — не понимая, как ей это удалось.

Потом она узнала, что другие люди, добившиеся успеха, тоже жили под страхом разоблачения, но ни один из них, казалось ей, не был так зациклен на этой мысли, как она.

Постепенно, шаг за шагом, она получила отличные оценки по математике, экономике и французскому языку, год проработала в японской брокерской фирме в Лондоне, поступила в университет, получила степень по экономике, поступила в японскую фирму менеджером по продаже японских ценных бумаг, потом взяла отпуск и пошла в аспирантуру, чтобы повысить квалификацию, после чего нашла работу консультанта в крупном агентстве по подбору элитного персонала. Фирма была широкопрофильной, имела дело не только с финансовым сектором, но и с недвижимостью, юриспруденцией, медиа, технологиями и фармацевтикой. Проработав в ней пять лет, Джорджи решила, что пора основать собственное кадровое агентство, которое бы занималось переброской на новые места работников финансовой сферы.

При наличии определенной поддержки Джорджи относительно легко удалось это сделать, но это не значит, что теперь она смогла расслабиться. Каждый день, приходя в офис и усаживаясь за письменный стол, она несколько минут пыталась отогнать от себя очередной приступ паники: «Ну, сегодня меня уж точно выведут на чистую воду». И только кипучая деятельность могла рассеять этот страх. Если она хотя бы на секунду ослабит деловой напор, неизвестные «они» накинутся — и она останется без фирмы, без работы, безо всего. Ей казалось, что только в часы, не занятые работой, мифические «они» могли до нее добраться и разоблачить.

Да, жизнь у нее — не позавидуешь. Временами ей хотелось все бросить и попробовать начать заново — жить, как живут нормальные люди, но только как? У нее ведь не было опыта нормальной жизни, она так долго бежала к неведомой цели, что ей казалось, если она теперь остановится, останется одна дорога — в дом для престарелых, и сиди до конца жизни в кресле-качалке.

Сегодня, в понедельник, в пятнадцать минут десятого, ей почему-то особенно не терпелось вернуться в родной офис. Выходных дней она не любила и относилась к ним как к неизбежному злу — нужно было как-то отдыхать, что-то делать для этого такое, чего она не умела и что ей не доставляло радости, и последние выходные выдались на редкость неудачными в этом смысле. В субботу — Адам со своими рогатыми викингами. Правда, ей удалось назначить деловую встречу на вечер воскресенья, но тут заявляется этот тип в мотоциклетном шлеме и портит все собеседование.

Вернувшись в тот вечер домой, они с Джессикой поджарили дежурную яичницу с ветчиной и уселись смотреть телефильм. Подающая надежды лыжница готовится к Олимпийским играм, но попадает в автокатастрофу, и ей ампутируют обе ноги. Мечтам о золотой медали на Олимпийских играх конец, зато она стала примером силы и стойкости: научилась ходить на протезах и поступила в летную школу, решив быть летчиком, и не простым, а таким, который выделывает в воздухе разные штуки: штопор, мертвую петлю и прочее. В конце концов, разумеется, один из мужчин-пилотов влюбляется в нее до потери памяти, и они живут долго и счастливо.

Джессика заплакала. Она начала всхлипывать сразу же после аварии и все не могла остановиться.

— Джесс? Что случилось? Все же кончилось хорошо.

— Она такая храбрая.

— Ну да. Храбрая, потому и добилась своего. От таких историй жить хочется, а ты ревешь…

— Она так любила этого летчика.

И Джессика снова разрыдалась. Джорджи никак не могла понять, отчего та плачет; впрочем, она вообще никогда не понимала причины слез Джессики. В первые недели пребывания в школе-интернате Джессика все время плакала. Скучала по дому? Этого Джорджи не могла понять — ей это было недоступно. Они же обе хотели уйти из дома. Их преуспевающие родители даже не скрывали своей радости, когда девочки изложили им план, рожденный на чердаке. Мать Джессики, Джоанна, была не из тех, кто хлопочет над детками, а родному отцу Джессики, аристократу и прожигателю жизни, как подозревала Джорджи, было все равно. Отец же Джорджи не проявлял никакого интереса к судьбе падчерицы. Собственно, единственное, в чем после женитьбы отец Джорджи и мать Джессики действовали согласованно, — так это в невнимании к своим падчерицам, которые достались каждому к обручальному кольцу в придачу.

Так что никакого такого особенного дома, по которому стоит скучать, у них, по сути, не было, так чего же Джессика так убивается? Сама Джессика не хотела или была не в силах ответить на этот вопрос и лишь позволяла Джорджи себя успокаивать, а через несколько месяцев и совсем прижилась в школе. А Джорджи страдала. Она не понимала социального расклада, принятого в дорогом интернате, этого снобизма, сквозившего в каждом пустяковом разговоре. Если скажешь, например, слово «туалет» вместо «ванная комната», тебя обольют презрением, а если обмолвишься, что никогда не была за границей, удивленно поднимут брови. Одежда делилась на правильную и неправильную, то же самое касалось макияжа. И уж вовсе неприличным считалось, как Джорджи, вовсе не краситься.

Вначале, подчиняясь соревновательным инстинктам, она пыталась стать как другие девочки, но ее все равно вычислили и отторгли как чужеродный элемент — не исключено, с первого же дня. Конечно, если бы она употребила все силы на то, чтобы изменить их мнение о себе, она могла бы стать одной из них, но тогда меньше внимания пришлось бы уделять учебе, экзаменам и аттестациям, которые были для нее так важны.

Пускай считают зубрилкой, пусть не приглашают на вечеринки — она от этого не страдала, потому что Джесс, несмотря на то, что пользовалась народной любовью, оставалась с ней. Джесс не отказывалась от нее, хотя Джорджи понимала, что порой это нелегко. Пока Джесс с ней, Джорджи вполне могла обойтись без кучи подруг. Единственное, чего она не могла (ее и саму это удивляло), — так это плакать.

— Ну Джесс, ну перестань. Успокойся. Это же все не по-настоящему.

— Нет, это ужасно! — Джессика замотала головой. — Ужасно.

— Что ужасно?

— Все. Мне так одиноко.

Придвинувшись на диване ближе, Джорджи удержалась от дежурного ответа. Она хотела сказать: «Возьми себя в руки», но теперь поняла, что в теперешнем состоянии Джессике это не поможет. Такой расстроенной она ее давно не видела — разве что в детстве на чердаке.

Джорджи просто не верилось, как эта шикарная, до неприличия красивая Джессика могла залезть под кровать и сидеть там. До этого случая сводные сестры сторонились друг друга. Все в Джессике и ее матери Джоанне было ей чуждо: их дорогая одежда, манера разговора, жесты, поведение. Для Джорджи было очевидно, что, когда отец преуспел в своем оптико-волоконном бизнесе, это так вскружило ему голову, что он решил бросить имевшуюся жену, найти шикарную даму из высшего класса, обзавестись приличным загородным домом и вообще стать этаким сквайром-нуворишем. Лично ей в этом участвовать не хотелось. Да, она приезжала на выходные, но держалась особняком. Точно так же она вела себя в Лондоне, после того как ее мать завела себе приятеля-пьяницу.

Ее родители не принадлежали к низшему сословию, они, если мерить по социальной шкале, находились где-то посередине, но они не отдали ее в частную школу, не покупали ей платья от известных модельеров. Джессика и ее мать взахлеб обсуждали такие темы, как удаление волос на ногах, покупка одежды и катание на лыжах. Все это, на взгляд тринадцатилетней Джорджи, были занятия далекие от жизни и абсолютно никчемные. Ну зачем платить кому-то за то, чтобы тебя ощипывали, как мокрую курицу, если есть бритва? Кому есть дело до того, чье имя значится на твоей кофте? Правда, покататься на лыжах она была бы не прочь, но мать Джессики никогда не приглашала ее с собой.

Они были одногодки, но у них с Джессикой Таннер не было ничего общего. До того случая на чердаке.

Родители скандалили. Скандал был жуткий. Дом сотрясался от воплей — они долетали до ее комнаты и затмевали весь белый свет. Хлопнула дверь, она выглянула в окно и увидела, как Джоанна срывается прочь на своем «мерседесе», а отец укатывает на своем.

«Вот козлы», — помнится, подумала она, спускаясь в гостиную, чтобы в тишине и покое посмотреть телевизор. Но там было сплошное занудство, и через полчаса она его выключила, с ногами забралась на пухлый диван и стала думать о своей тяжкой доле: ей почему-то стало очень грустно. Еще через полчаса это занятие ей наскучило, и она пошла искать Джессику. Маленькая недотрога небось красит губы или примеряет наряды, которых у нее полный гардероб, но это зрелище все равно куда приятнее, чем кривляние героев сериала.

Но Джессики не было в ее комнате. И, похоже, не было нигде. Впервые с тех пор, как ее стали привозить в этот дом на выходные, Джорджи всерьез задумалась о Джессике. Может быть, не такая уж райская у нее жизнь? Может быть, Джессике тоже обрыдло слушать весь этот крик? Может, у них есть что-нибудь общее? Верилось в это с трудом: Джессика есть Джессика. Небось прогуливается вокруг дома и боится, как бы не испачкать туфельки.

И все же, подумала Джорджи. Вряд ли Джессика пойдет на прогулку одна. Так где же она?

Если бы я хотела спрятаться, куда бы я побежала?

Я бы забралась на чердак.

Услышав из-под кровати тихое: «Я здесь!» — Джорджи поняла, что теперь все будет по-другому. Джессика Таннер нуждается в ее помощи и защите. Джессика Таннер ей друг. Джессика Таннер — ее сестра. Джессика — единственная настоящая семья, которая у нее осталась, и она будет о ней заботиться. Несмотря ни на что.

Так и вышло, подумала она, глядя на Джессику. Хотя порой она меня и раздражает. Она заботится только о своем общественном статусе, о своей внешности, о своих нарядах. А я забочусь о ней. Все эти годы я заботилась о ней. Протягивала ей руку помощи, когда бы она ни попросила. Я была ей хорошей сестрой, во всяком случае старалась. И вот она сидит на диване и плачет, и как ей помочь?

Сейчас без толку говорить: «Возьми себя в руки». Джорджи понимала, что это не подействует. Но, по счастью, она знала, что должно подействовать наверняка.

— Джесс, у нас в холодильнике — бутылка шампанского. Давай взболтаем и выпьем.

— Да? — Джессика улыбнулась.

— Ну да, на кухне. Хочешь?

— Разумеется.

Прием действовал безотказно. Джорджи пошла на кухню за шампанским, вспоминая, как испробовала его в первый раз. Должно быть, в первые дни их пребывания в интернате: у Джесс тогда глаза все время были на мокром месте. В какой-то момент Джорджи, наверно, сказала: «Давай найдем где-нибудь бутылку шампанского и опять потрясем, как тогда», — и Джесс засмеялась. Почему-то воспоминания о бутылках вспененного шампанского были очень дороги сердцу ее сводной сестры. Для Джорджи это была просто дурацкая шутка, но Джессика испытывала непритворную радость. Почему? Это оставалось для Джорджи загадкой.

В тот летний воскресный день они бесцельно слонялись по дому — это было последнее лето перед отправкой в интернат, и им нечем было заняться. Вечером ждали гостей — мать Джессики и отец Джорджи принялись спорить, кого рядом с кем посадить, и Джорджи потянула сестру за рукав.

— Давай устроим одну штуку, — сказала она. — Когда гости начнут съезжаться, потихоньку проберемся на кухню и потрясем шампанское.

— Зачем? — не поняла Джессика.

— Потому что тогда, если его откроешь, получится классный взрыв!

— Правда?

Серые глаза Джессики заблестели от радости. Как два заговорщика, они с Джорджи, соблюдая все необходимые предосторожности, осуществили свой коварный план. В назначенный момент они притаились на верхней площадке лестницы и стали украдкой следить из-под перил за тем, что творится в гостиной. Сверху было не слышно, что говорят гости, зато было видно, как отец Джорджи берет бутылку и начинает откупоривать ее. Ровно за секунду до взрыва Джессика схватила Джорджи за руку. Шампанское брызнуло фонтаном, заливая все вокруг: платья, жилеты, мебель, картины.

Протерев салфеткой золотисто-мокрые следы, отец Джорджи совершил непростительную ошибку — достал вторую бутылку. На этот раз Джессика не стала дожидаться взрыва. Она вскочила и опрометью кинулась к себе в комнату. Джорджи пошла за ней.

— Джесс, что случилось?

Ей показалось, что Джессика плачет, со стороны было очень похоже на плач. Джессика, свернувшись, лежала на кровати, накрыв голову подушкой, и ее била мелкая дрожь. Но, убрав подушку, Джорджи увидела, что ее сводная сестра заходится от смеха, а вовсе не от слез. Она попыталась остановиться, но последовал новый приступ смеха, так что Джорджи даже испугалась, что у нее что-нибудь лопнет внутри. Джесс настолько не умела управлять своими эмоциями, что иногда за нее было страшно.

Родители так и не разгадали тайну растрясенных бутылок. Джорджи удивило, с каким каменным лицом Джессика отвечала на расспросы старших. И еще сильнее ее удивило, с каким диким восторгом Джессика вспоминала этот случай, когда они оставались наедине. И теперь она знала, что только так можно взбодрить Джессику, заставить ее улыбнуться. Она и раньше при необходимости использовала этот прием, хотя каждый раз закрадывалось сомнение: подействует ли на этот раз или, может, Джессика скажет наконец: «Ну сколько можно? Хватит!»

Но после фильма эта уловка снова странным образом помогла. Джессика взяла из рук Джорджи бутылку, начала ее взбалтывать и засмеялась. Дождавшись, когда улягутся пузырьки, они открыли ее и распили. Когда пришла пора спать, Джессика о слезах и думать забыла. Поднявшись к ней в спальню минут через пять — десять, Джорджи обнаружила на столике у кровати, под лампой, книгу «Бесплодная земля». Неужели Джесс это читает? Зачем? Отчего вдруг ей приспичило читать Т. С. Элиота? Джесс обычно читала авторов типа Даниелы Стил. Да уж, от «Бесплодной земли» кто угодно загрустит. Может, потому она и плакала, что ей одиноко…

Джессика Таннер увлеклась поэзией. Этого еще не хватало, подумала Джорджи, выключая лампу. Ладно бы какой-нибудь сборник стишков на все случаи жизни, это бы вписывалось в образ Джесс. Но «Бесплодная земля»? Просто в голове не укладывается. Ей о карьере надо думать, а не о поэзии! Работа повыбила бы у нее из головы мысли об одиночестве. Но сможет ли она когда-нибудь стать полноценным работником? Сомнительно.

При всех своих связях и знакомствах, которые, конечно, оказывались иногда полезны, Джессика Таннер никогда не была и, скорее всего, никогда не будет умелым стратегом на финансовом поприще. После неудачной попытки поступить в университет она несколько лет валяла дурака, то и дело записываясь на какие-нибудь курсы с заманчивыми названиями вроде «Музыкальные инструменты семнадцатого века» или «Дзен внутри вас» — и все на родительские деньги. Но в конце концов этот финансовый источник иссяк, несмотря на то, что ее мать после развода с отцом Джорджи получила весьма солидные отступные. Джессика внезапно оказалась на мели — светский щеголь тоже почему-то отказался поддерживать родную дочь. Джорджи предложила ей снимать квартиру вместе, а потом, исполнясь необъяснимого прекраснодушия, сделала ее своим компаньоном.

Нельзя сказать, что Джесс справлялась с работой. Джесс ни на чем не могла надолго сосредоточиться. Хотя она в принципе понимала, как искать рабочие места для специалистов, но когда доходило до конкретных действий, терялась. От слов типа «кредитная история» глаза ее затуманивались, и она лезла в сумочку за губной помадой. Найти подходящую работу для Джесс было очень тяжелой работой, и Джорджи начинала терять терпение.

Пора ей научиться за себя отвечать, думала Джорджи, поднимаясь по лестнице в свою комнату. Не могу же я всю жизнь ее тащить. Надо ей помочь сосредоточиться.

— Знаешь, Джесс… — сказала она на следующее утро, когда по пути на работу они застряли в пробке на набережной.

Джессика была за водителя.

Джорджи отстегнула ремень безопасности и развернулась спиной к дверце.

— Думаю, пора подтянуть тебя по нашей специальности.

— Что ты имеешь в виду?

— Я могла бы после работы давать тебе уроки.

— Уроки?

— Ну да.

Машина, загораживавшая им дорогу, вдруг сделала рывок футов на десять или около того. Джессика так и осталась на месте.

— И у меня будут домашние задания?

Машина, стоявшая сзади, загудела. Джессика так и не убрала ногу с тормоза.

— Да, и домашние задания тоже.

— Домашние задания?!

— Джесс, нам гудят, езжай вперед.

— Ой!

Мотор взревел, машина накренилась вперед, Джорджи закричала: «Берегись!» за две секунды до того, как Джесс затормозила. Они чудом не врезались. Джорджи снова застегнула ремень.

— Джесс!

— Извини. — Джессика потрясла головой. — Я отвлеклась.

— В общем, для начала будешь ежедневно читать «Файненшл таймс».

— М-хм-хм.

— И еще я выпишу тебе какой-нибудь толковый журнал по бизнесу.

— Я что-то неважно себя чувствую. Давай позже об этом поговорим?

— А что такое?

— Голова болит.

— Ладно. Тогда поговорим вечером.

Больше в машине они не разговаривали. На дороге стало посвободнее, и Джесс вела машину как безумная, то нажимая на акселератор, то тормозя без видимой причины, снова разгоняясь и вновь тормозя. От постоянных рывков Джорджи затошнило, и она подумала, как Джесс с головной болью выдерживает все это.

Войдя в святая святых — в свой офис — и сев за компьютер, Джорджи вмиг забыла о тошноте. Ей пришло по электронной почте семьдесят писем — их надо было прочесть. Выходные кончились. Началась настоящая жизнь.