Я молчу, и Богдан молчит, глядя в ожидании на светофор. Постукивает пальцами по рулю.
Я сижу на заднем сидении.
Мне не получится его разговорить, и я не понимаю его тактики со мной. Сначала я посчитала, что он пытается меня запугать и задавить, чтобы я и не думала о скандале и разводе.
Затем я в наших тихих и коротких перепалках несколько раз замечала темную тень, которая будто выныривала из глубины его души, но быстро исчезала под насмешкой и высокомерием. И что это было, я тоже не могу понять? Отчаяние?
Сожаление? Бессилие передо мной?
Потом я почуяла, что Богдан теряет контроль и срывается в глупые провокации с предложениями отвезти меня к Кристине. Упустим, что я купилась на эти провокации.
Это уже не контроль и не желание меня задавить, потому что ему бы, как тирану-мерзавцу, было логичнее запретить все контакты с Кристиной и вновь все заполировать угрозами.
Утром он уже был уверен в своей провокации с Кристиной, будто у него есть какой-то план.
Но какой?
Чего он добивается?
— Ты в моей голове сейчас дыру прожжешь, Люба, — заявляет Богдан.
Может, он хочет, чтобы часть информации получила сразу от его любовницы, как ‘было сего отцом?
И, надо признаться, встреча со свекром хорошенько прочистила мне мозги. От “прости, моя любимая, я так больше не буду” будет приятно моему эго, но и то ненадолго.
А что мне даст встреча с Кристиной?
Уже одна дорога к ней дает мне многое.
Богдан не боится ее.
Что бы там ни говорили о смелости мужчина, но они очень боятся любимых женщин, но мой мух…
он скрывал Кристину, но не боялся.
И да, Богдан не мальчик-соплежуй. Если бы он ее любил, то его бы никто не остановил от решения быть с ней вместе.
Может быть, Богдан от меня этого добивается, а?
Он однажды, когда Светке было месяц, он принес мне персик, порезанный тонкими ломтиками и политый медом. Я тогда очень удивилась, ведь я за два часа до этого дико захотела персик, но о своем остром желании моему молодому мужу не сказала.
А он взял и принес, будто угадал мои мысли.
— Я читал, что те, кто друг друга очень любит, понимают без слов и разговоров, — чмокнул меня в нос и улыбнулся, — похоже, не врут.
Горло схватывает от этого сладкого и теплого воспоминания спазмом боли и тоски.
Мой мальчик обратился в мужика-молчуна, который зло сигналит белому хэтчбеку впереди: загорелся зеленый и пора ехать.
— Осел, — резюмирует мой муж, когда белый хэтчбек трогается с места, и в ярости щурится.
Он хочет, чтобы я поняла его без слов?
Чтобы я ему доверилась и поняла без объяснений?
Любопытно. Я вспоминаю, как Богдан сказал “я думал, что ты знаешь”. То есть в переводе на его
“язык” это означало, что я не только знаю, но еще поняла, приняла и согласилась с его решением сохранить семью.
Он поэтому бесится?
Оказывается, что я не знала и не принимала. Он ошибался во мне, и обманулся своими же ожиданиями, что я была на его стороне вопреки здравому смыслу.
Но почему он решил, что я знала о Кристине?
Да к черту.
Не хочу я в этом копаться.
Не собираюсь я возвращаться в прошлое и искать ответы на этот вопрос. Он изменил. У него внебрачная дочь, и ведет он себя как настоящий подонок.
Любимым не изменяют.
Прижимаю холодные пальцы ко лбу и медленно выдыхаю. Вместе с вопросом о Кристине, я задаюсь другим.
Как я могла ничего не замечать?
— Хватит, — бурчу я под нос, не замечая, что говорю вслух, — это все уже бессмысленно.
— Я тебя не расслышал.
Он тогда пришел поздно. Светка с двухлетним Аркашей уже спали. Я была вымотанная и уставшая.
Наша няня заболела на целую неделю и все прелести материнства с двумя маленькими детьми меня накрыли с головой.
Я задремала на диване под бубнеж телевизора, и надо признаться, я не особо волновалась за
Богдана и за его позднее возвращение домой.
Я почему-то была уверена, что его взял в оборот отец в желании натаскать в своих делах.
Я вообще во многом себя сама убеждала. Например, и в том, что мой папа сидел вечерами не пьяным, а уставшим. Сначала мне так говорила мама, а потом я самав это уверовала.
Так вот. Я сквозь дремоту услышала шаги и шепот Богдана:
— Спишь?
Я ответила ему мычанием, а потом он поцеловал меня в щеку. Я, кажется, улыбнулась и спросила, как у него дела.
Я не помню, что он ответил, но когда я выныривала из дремоты, то он сидел у дивана: локти были уперты в согнутые колени, а лицо спрятано в ладонях.
Но я так хотела спать…
Я так устала со Светкой и Аркашей, что вновь и вновь проваливалась в дремоту, которая вибрирует неразборчивым шепотом Богдана.
Я зажмуриваюсь в попытке прогнать это видение. Это дело прошлого.
— У нас все будет хорошо, Люба. Ты же веришь мне? — я чувствую теплые ладони на щеках, и сухие губы на лбу, — это была ошибка… моя девочка… я буду только с тобой… ты веришь мне?
— Люб, — меня возвращает в реальность нынешний Богдан, — тебе плохо?
Он тогда, по сути, сознался?
Открываю глаза и сглатываю.
— Останови машину. Мне надо подышать. Замутило.