Предатель. Ты врал мне годами (СИ)

Глава 8. Подумай о нашем сыне

Богдан проходит к обеденному столу, за которым было много теплых и дружных завтраков, обедов и ужинов.

Мы смеялись за ним, разговаривали, шутили и строили множество планов.

Мы были идеальной семьей.

Той самой, на которую смотришь и мечтательно вздыхаешь. И все это было ложью.

Я не понимаю.

Не понимаю, как Богдан мог совместить свою ложь с тем, что у нас было. Я бы не задалась этим вопросом, если бы он в нашем браке вел себя сволочью и уродом.

Нет же.

Очень внимательный муж.

Заботливый отец.

Прекрасный и чуткий любовник.

Поднимается тошнота.

Богдан садится за стол на свое место главы семьи. Откидывается на спинку, постукивает пальцами по столешнице и вздыхает:

— Да, это та Кристина.

И замолкает, будто наш разговор окончен, и ему больше нечего сказать, и я тоже молчу.

У меня столько вопросов, но вместе с этим я не вижу в них смысла. Для чего мне пытать сейчас

Богдана?

Чтобы понять?

Не хочу я его понимать.

— сглатываю и делаю глубокий вдох, чтобы не заплакать, — И я теряю мысль, потому что мою глотку обжигает едкая отрыжка. Она будто плавит хрящи и слизистую.

Прижимаю кулак к губам и отворачиваюсь от Богдана.

Я чувствую себя под его сверлящим взглядом сейчас очень слабой и уязвимой, и он, вероятно, это понимает.

— Я тоже недоволен тем, что Доминика… — Богдан вздыхает, — решила с тобой лично познакомиться.

— Доминика? — шепчу я в кулак. — Вот как ее зовут.

Какое интересное имя, но я думаю, что это в стиле Кристины. Она такая девчонка была: Дерзкая, модная и очень современная.

— Люба, — голос у Богдана спокойный и отстраненный, — они как жили отдельно, так и будут. Я

решу это вопрос, проведу беседу и разъясню на пальцах, что тут у него все же проскальзывает в голосе звенящая сталь гнева. Делает небольшую паузу и спокойно продолжает на выдохе, —

разъясню, что они — не твоя забота. Так было, так и будет дальше.

— вот..

— И ты ведь не видишь в этом проблемы, — обескураженно шепчу я.

Хмыкает, а после массирует переносицу. Медленно и с сильным нажимом.

— Нет, это проблема, — наконец отвечает он, — ну что ты, Люба, — поднимает на меня взгляд, —

я не ожидал такого. И мне все это не нравится, но я стараюсь сейчас вести с тобой диалог сдержано и спокойно, потому что ты в положении, милая.

Я медленно моргаю и сиплю:

— Так я должна тебе сейчас спасибо сказать за то, какой ты у меня заботливый? — повышаю голос.

— Ты сейчас серьезно?!

Резко замолкаю, потому что слышу шаги. Громкие такие и предупреждающие, что кто-то идет, и этот кто-то не желает невольно подслушать скандал.

В столовую заходит молчаливый Архип. Я отступаю в сторону и затягиваю халат под грудью туже и смотрю в сторону окна, на подоконник которого приземляется воробей. Скачет и улетает.

Забери меня с собой, воробушек.

Я в глубокой жопе, из которой мне не выбраться без серьезных потерь, и их цена слишком высокая.

— Купил, — Архип выкладывает из белого бумажного пакетика на обеденный стол две плоские коробки. — Вот.

Это легкие успокоительные из всяких травок-муравок. Я их пропивала в первые месяцы этой беременности.

Меня тогда накрыл страх, что я не справлюсь и что я рожу инвалида, но таблеточки мягко меня успокоили.

Прячет пустой пакет в карман пиджака и торопливо ретируется.

— Стой, — говорю я и повторяю тише. — Стой, Архип.

Тот останавливается в проеме дверей. Оглядываюсь на его спину.

— Люб, — Богдан опять постукивает пальцами по столешнице. — Это наш с тобой разговор.

Только между нами.

— Тогда я пойду? — спрашивает Архип.

— Иди, — Богдан кивает.

— Ты знал о Доминике? — спрашиваю я, но Архип молча уходит. — Знал?

Не ответит.

Босс же дал добро уйти без ответов на неудобные вопросы.

— Он возил наших детей в школу, — я вновь смотрю на Богдана, и у меня начинают дрожать, как в треморе, руки.

— И что?

— И что? — я почти вскрикиваю.

Богдан, не отрывая взгляда от меня, моргает и поднимается на ноги.

Слишком резко. Стул падает. Я вздрагиваю от громкого стука, с которым стул встречается с дубовым паркетом.

Богдан не поднимает его и молча исчезает на кухне, нервно одернув пиджак.

Поэтому у нас никогда не складывались громкие и яростные скандалы. У меня не хватало на них смелости и энергии, а у Богдана — эмоциональности и открытости.

Он мог порычать, а я — расплакаться, после чего он замолкал и закрывался.

Выходит из кухни со стаканом воды.

Ставит его на стол и подхватывает одну из двух коробочек. Вскрывает ее, достает ‘блистер и выдавливает на ладонь две таблетки.

— Я настаиваю, — через секунду он уже стоит передо мной со стаканом воды в одной руке и таблетками в другой.

— Да как у тебя совести хватает…

— Подумай о нашем сыне, — подается в мою сторону и вглядывается в глаза. — Тебе что врач сказал?

Меня клинит. Я выбиваю стакан воды из руки Богдана. Звон стекла, на ноги брызгает холодная вода, что обжигает кожу, и я кричу:

— Я должна была пойти на аборт! На аборт!