Предатель. Ты врал мне годами (СИ)

Глава 42. Не будь блаженной идиоткой!

Меня переполняет дикая злость. Даже ярость. Я хочу свернуть в парковочный карман и кулаками раскрошить машину, а после перекинуться на фонарь, а после ввязаться в кровавую драку, но я молча стискиваю руль и смотрю на дорогу.

Я разъярен, и не хочу разбираться на кого именно.

И в причинах не хочу копаться.

Благо, что и Люба молчит. Просто смотрит в окно. Вот и пусть молчит.

Паркую машину у гаража и не верю, что мы доехали до дома без скандала и оскорблений.

Я думал, что Люба потребует немедленно ее везти к Аркадию и Свете, чтобы раскрыть перед ними Доминику.

Но нет. Она неуклюже выползает из машины, тяжело вздохнув.

Поскрипывая зубами, тоже выныриваю из салона и слышу мой злой голос будто со стороны:

— Ты вообще в своем уме, Люба? Или тебе гормоны мозг сдавили?

Я сказал это вслух.

Люба оглядывается.

— Что ты несешь?

— Что я несу? — обхожу машину. — Ты, что, решила затянуть Доминику в нашу семью?

— Очень сомнительная фраза про нашу семью, — тихо отвечает она. — И нет, Богдан, я не планирую стать Доминике мамочкой, но она имеет право выйти из тени.

— Бред! — громко заявляю я и нарастает желание сломать молодую яблоню.

Люба кладет руку на живот и щурится на меня. Надо менять линию поведения с ней, а иначе устроит мне апокалипсис.

— Я могу заставить тебя замолчать.

Люба вскидывает бровь:

— Офигеть, Богдан.

Воцаряется молчание на минуту, и хмыкаю:

— Ты бы предпочла, чтобы я Доминику притащил тебе?

Может, стоило так поступить, ведь моя жена такая сердобольная, такая неравнодушная и такая добрая.

— А то ты у нас настоящая Мать Тереза.

— Ты правда не понимаешь, — шепчет Люба, вглядываясь в мои глаза. — Или не хочешь понимать, потому что тогда… — горько усмехается, — ты не любишь быть, виноватым, да? Не любишь признавать свою вину. Вот твоя проблема, Богдан.

— Я ее обеспечивал, — клокочу я. — Ясно. Я понес свою ответственность. Меня никто не поставил в известность…

— Да, тебя не поставили в известность, — Люба скрещивает руки на груди. — Обманули, и

Кристина поступила, как настоящая редиска, — вскидывает бровь выше. — И что дальше? Что, Богдан? — вскидывает руку в сторону. — Там сидит пятнадцатилетняя девочка! Молодец, что обеспечивал! Герой! Прикрылся деньгами и все, ты в домике? Побыл честными? А дальше что?

Жри, Доминика, мои бабки и помалкивай?

А ведь рабочий план. Что не так? Чего Люба от меня хочет?

— Чего ты от меня ждешь?! — повышаю голос. — Чтобы я ее полюбил? Чтобы стал ей отцом? Не поздновато ли, а?

Гнев пульсирует в висках болью. Может, она специально выводит меня из себя.

— Да не будешь ты ей уже отцом, которым должен был быть! — взвизгивает Люба.

— Все! Этот уже факт! Не было у нее детства с отцом! И не будет! И тебе прошлое не исправить! —

закрывает глаза и сипит. — Поверить не могу, что мне приходится объяснять взрослому мужику такие элементарные вещи.

Вновь смотрит на меня.

— Деньи — это замечательно, Богдан, — не моргает. — Они решают многие вопросы, но сейчас не деньги решают. Понимаешь? Не деньги! Не репетиторы, не квартира на Покровке!

Она толкает меня, но я не шевелюсь:

— Не частная школа! А честность! Только не односторонняя честность, которую ты вывалил на

Доминику! Честность во всем! И с нашими детьми! Ясно?! и не буду я требовать того, чтобы они приняли свою младшую сестричку и любили ее! Но знать должны! Захотят познакомиться? Значит, познакомятся! Нет? Никто их не заставит! Смысл не в этом!

— А в чем? — рычу я.

— Принять тот факт, что Доминика существует, — продолжает всматриваться в мои глаза с черной печалью. — Что она твоей крови и плоти. И правду о твоей ошибке должны разделить все. С этим жить должна не только одна девочка, но и те, о ком ты не подумал, когда решил повеселиться с другой женщиной.

Я отворачиваюсь и сжимаю переносицу до боли в попытке прийти в себя. Я не принимаю слова

Любы. Она не права. В ней сейчас говорят гормоны и желание отомстить мне за измену в прошлом.

— Ты не посмеешь пойти к нашим детям…

— Пойдешь ты, — решительно перебивает меня Люба. — Это не моя дочь, не моя вина, не моя ошибка, Богдан, но я эту девочку не боюсь. Повторяю, мамочкой я ей не буду, но стану первым взрослым, который отказывается играть по вашим с Кристиной правилам. Я признаю ее существование, — в уголках глаз Любы вспыхиваю слезы, — пусть мне и больно. И обидно. И в моей обиде и боли виновата не она, а ты с Кристиной. Также ты с Кристиной виноваты и в ее боли.

И будете виноваты в боли и злости наших детей. Вы, Богдан, а не кто-то еще. Не знаю, поймет ли это Кристина, но… ты… — сглатывает, — ты уж постарайся вернуть себя прежнего. Тебе не стать

Доминике отцом, да и не этого она ждет сейчас. Понимаешь? Она ждет признания твоей вины перед ней, и только после этого она шагнет вперед.

— Я думаю, что тебе надо отдохнуть, — медленно проговариваю я и сжимаю кулаки. —

Отдохнуть, дорогая, и, может, после сна ты поймешь, какую ерунду ты несешь.

Я шагаю обратно к машине. Не могу находиться рядом с Любой, ведь сорвусь и разгромлю дом, а после меня точно повернет на решении, что я должен и с законной женой поступить жестко и бескомпромиссно.

Мои правила и принципы не оспариваются. Не подлежат сомнению. Я прав в этой ‘ситуации, а не

Люба с ее слезами и добротой на грани тупости.

— Ты поэтому и не видишь проблемы в вашей связи с Кристиной, — летит мне в спину, — для тебя это действительно лишь ошибка, которую можно закрыть, деньгами, но о чувствах других ты и не думаешь! Ты же все решил, да? А наши слезы и наши крики — для тебя глупость и капризы!

— Иди в дом! — рявкаю и оборачиваюсь. — Да, хватит сопли распускать! Не будь блаженной идиоткой!

— Да лучше быть блаженной идиоткой, чем тобой! — Люба делает ко мне шаг. — И что же ты никак не отпустишь эту блаженную идиотку, а? Что ты цепляешься ко мне? лицемерный козел! Не такого отца я хотела моим детям! Не мразь, которая лишь играет роль хорошего отца, а сам изменяет, угрожает и откупается! Играет роль и делает другим больно!

У меня глаз дергается. Если она посмеет открыть правду нашим детям, то я отвечу ей жестко. Моя женщина должна быть тихой и поддерживать меня, а Люба явно идет против.

— В дом и давай без глупостей.