Предатель. Ты врал мне годами (СИ)

Глава 61. Мы есть другу друга

Сейчас я чувствую, что Богдану нужна. Пробегаю пальцами по его коротким мягким волосам и касаюсь его теплого уха.

Без меня он не сопьется и не обеднеет. Без меня его душа разорится. Да, звучит очень пафосно, но это так.

Его упрямство обратится в жестокость и равнодушие. Если ему не напоминать, не держать за руку на пути жизни, то Богдан растеряет все чувства и станет одним из тех, кто находит смысл лишь в деньгах, успешных контрактах и жестких переговорах, в которых он будет морально уничтожать оппонентов.

Вероятно, он станет еще богаче. В его жизни появятся красивые продажные женщины, которые не будут задерживаться, лимитированные тачки, встречи с такими же эгоистичными и богатыми засранцами и многие другие удовольствия, которые далеки от совести, любви и привязанности.

И Богдан идеально впишется в эту картину дорогих соблазнов и эгоистичной жизни: в нем есть та искра тьмы, которая может обратить его в прекрасное чудовище без принципов.

Неужели я позволю хорошему отцу, заботливому мужу стать жестоким и холодным мерзавцем в окружении голодных дамочек и завистливых стервятников.

— Почему ты молчишь? — спрашивает Богдан.

— Представила, каким ты станешь говнюком без меня, — мягко сжимаю его мочку уха. — Голыми бы руками задушила.

Богдан поднимает голову с моих колен, немного отстраняется и заглядывает в лицо:

— Все настолько плохо?

— Очень.

— Тогда надо меня спасать, — кладет ладонь мне на колено и слабо улыбается, — ты же себе не простишь, если я стану говнюком.

Я касаюсь его щеки, скользнув взглядом по его лицу, которое, наконец, смягчилось после этих двух безумных суток.

На меня вновь смотрит мой Богдан.

Не самодовольный козел, который тихо угрожает и рычит, чтобы я его боялась, а мой муж с мягкой улыбкой и теплыми глазами.

А Богдан ведь почти убедил меня, что я его потеряла за правдой.

— Я люблю тебя, — повторяет он и сжимает мое колено. — Люба… — его зрачки расширяются.

— Ты помнишь, как прыгал по лужам? — тихо спрашиваю я.

— Да, — так же тихо отвечает он. — И я очень старался прыгать высоко и поднимать много брызг…

А ты стояла и смотрела. Любовалась? — слышу в его голосе игривость.

— Недоумевала, почему ты прыгаешь в луже перед нашим домом, — честно отвечаю я, — а не перед своим.

— Как ты думаешь почему? — глаза Богдана вспыхивают хитринкой.

— Влюбился? — серьезно спрашиваю я, с трудом сдерживая улыбку.

— Я помню, как мама выводит меня из калитки, а в этот момент к воротам соседского дома тащат ревущую девочку в розовой курточке… Один взгляд, — Богдан не моргает, — и я тебя запомнил, а ты, кстати, как увидела меня, замолчала.

Я тогда по пути домой из садика ела сладкую вату, но я ее уронила, и я разрыдалась от несправедливости этого жестокого мира.

И Богдана помню, но короткой вспышкой. Помню его насупленное лицо и нахмуренные брови, и слова мамы, что мальчики не любят плакс.

— Потом ты заорала еще громче и топнула ногой, глядя мне прямо в глаза, — Богдан вздыхает.

— Это чтобы доказать маме, что плаксы мальчикам нравятся, — хмурюсь я.

— Ну, я и влюбился, похоже… — пожимает плечами и опять улыбается, — кричала ты впечатляюще.

— Я старалась.

Богдан перехватывает мое запястье и целует сначала внутреннюю сторону ладони, а затем касается губами и тыльной стороны.

Бегут мурашки по плечам и спине, когда Богдан поднимает взгляд и вновь прижимается щекой к моей ладони.

— Мы были обречены быть вместе.

— Но теперь нам будет сложнее быть вместе, Богдан. Нам теперь не закрыть глаза.

— Главное, не отпускать наши руки, — едва слышно говорит он и переплетает свои пальцы с моими, — и что бы сказали те мальчик и девочка, если мы сейчас откажемся друг от друга?

— Что мы дураки, — с моих ресниц срывается горячие слезы, — но самый дурацкий дурак, это ты, Богдан.

— Я знаю, — сжимает мою ладонь крепче и не отводит взгляда, — прости меня.

А после утыкается лбом мне в бедро с тяжелым и глубоким выдохом, будто выпускает из себя весь воздух.

— Не хочу быть козлом, которого и отцом назвать стыдно, — сдавленно сипит, — ‘сейчас я козел, но все еще папа, Люба. Да, не для Доминики, но… я с ней я вообщене знаю, как быть. Я бы ее спрятал, лишь бы не видеть и не знать… да, это неправильно… Да, я это чувствую, но как быть…

— Быть хорошим человеком, Богдан.

— Это возможно только рядом с тобой, Люба.

— Я знаю, — провожу ладонью по его затылку, — но учить быть тебя человеком…задачка не из простых. Ты же еще огрызаешься, когда все сложно.

— Но кто если не ты, — шепчет Богдан.

— Сам ты не справишься, — пропускаю его волосы сквозь пальцы. — Да и я бы хотела, чтобы ты ночами вставал по ночам к нашему младшему сыну, но перед этим целовал меня в щеку.

Богдан поднимает на меня лицо. Молча смотрим друг на друга около минуты, и он шепчет:

— Поцелуй меня. Умоляю, поцелуй.

Наклоняюсь к нему, обхватываю его лицо руками и целую на выдохе.

Нам будет сложно, и даже больно, но друг без друга нас не существует.

Прижимаюсь лбом ко лбу Богдана:

— Каждый день надо помнить, что мы есть друг у друга.