Прекрасное чудовище

Глава 20

— Не прикасайся ко мне, — задыхаюсь я и выдергиваю руку из хватки отца.

Он висел надо мной все десять часов полета. Если бы на борту были парашюты, я бы надел на него один и вышвырнул из проклятого самолета.

— Вася, детка. Он выкарабкается. Он снова пытается взять меня за руку, но я отбрасываю ее.

— Ты послал дядю Сергея убить человека, которого я люблю, — огрызаюсь я, едва удерживая слезы. — В своей болезненной, маниакальной потребности уберечь меня от вреда, ты причинил мне самую сильную боль. Я тебя ненавижу. Боже, я так тебя ненавижу.

— Пожалуйста, Вася.

— Роман, — говорит мама, сидя рядом со мной. — Иди, сядь сзади.

— Но.

— Ну, котик, — рычит она и обнимает меня. — Что сказал брат Рафаэля?–

— Он все еще в операции. Его второй. Хирургам пришлось вернуться, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Это еще не самое худшее. Затаив дыхание, я пытаюсь произнести следующие слова. — По прибытии он потерял сознание, и им пришлось его реанимировать. Я прижимаю ладони к глазам.

Прошли часы с тех пор, как я мог дышать полной грудью. Быстрые, неглубокие вдохи — это все, что мне удается, чтобы преодолеть ком, образовавшийся в горле. Выживаемость при огнестрельном ранении груди низкая, особенно из мощного оружия и на близком расстоянии. И зная моего дядю, он, вероятно, использовал одно из своих огромных ружей.

Мама сжимает мою руку. — С ним все будет хорошо, Василиса. Я обещаю тебе. С ним все будет в порядке.

Самолет наклоняется. У меня звенит в ушах, но не потому, что мы приземляемся. Внутри меня нарастает крик, давящий на мои легкие и разум, готовый вырваться на свободу. Я хочу выпустить это наружу, но боюсь, если я это сделаю, то не смогу остановиться.

При ударе колес о землю раздается небольшой удар. Я встаю со своего места и бегу к двери еще до того, как мы прекращаем движение. Потребовались часы, чтобы найти самолет, который мог бы доставить нас на Сицилию в короткие сроки, и я не теряю ни минуты, чтобы добраться до своего человека.

Стюардесса бежит впереди меня, преграждая мне путь к двери. Протесты, вероятно, покидают ее рот, но для меня они звучат как не более чем бормотание.

— Двигаться! — Я рычу и пытаюсь пройти мимо нее, но две сильные руки обхватывают меня сзади.

— Василиса. Голос моего отца рядом с моим ухом. — Пожалуйста.–

— Отпусти меня. — Я пытаюсь высвободиться. — Никогда, черт возьми, не прикасайся ко мне! Я даже не могу видеть тебя!–

Он продолжает говорить, слова, призванные меня успокоить, но ничего не проникает в мой мозг. Все мое внимание сосредоточено на двери самолета в нескольких футах от меня. Минуты, необходимые самолету, чтобы вырулить на взлетную полосу, кажутся годами моей жизни. Когда дверь наконец открывается, я вбегаю в нее и спускаюсь по ступенькам.

Дядя Сергей стоит у припаркованной машины, подъехавшей к краю взлетно-посадочной полосы. Он все еще одет в свою обычную тактическую форму, свою обычную одежду, когда он кого-то выслеживает для Братвы. Я тоже не могу на него смотреть.

— Отведи меня к нему, — говорю я, проходя мимо дяди и направляясь к пассажирской двери.

— Давай подождем…

— Отведите меня к нему! — Я реву. — Сейчас!–

Дядя Сергей бросает взгляд через плечо на самолет, где мои мама и папа как раз спускаются по лестнице. Я не особо жду, что он сдвинется с места, поскольку он предан только пахану, но он кивает и садится за руль.

Машина рвется вперед. Я сжимаю руки на коленях, лихорадочно крутя вокруг пальца простое серебряное кольцо.

— Я прошу прощения. — Медсестра за информационным столом качает головой. — Но, как я уже говорил вам, я не могу раскрывать информацию о пациенте никому, кроме ближайших членов семьи.

— Пожалуйста, — прошу я, сжимая перед собой белую стойку. — Просто скажи мне, жив ли он.

— Я не могу. Мне жаль.–

Я прижимаю руки ко рту. Этот крик в моем горле готов взорваться, давление настолько велико, что колотится в висках. Мои легкие, должно быть, сжались, потому что мне не хватает воздуха.

Я оборачиваюсь, глядя на множество коридоров и закрытых дверей. Рафаэль жив. Я не приемлю никакой другой возможности. Он где-то там, и я найду его, даже если мне придется пробиваться сквозь каждого проклятого сотрудника службы безопасности больницы.

Мой взгляд падает на фигуру мужчины в джинсах и ярко-желтой футболке, сидящего, сгорбившись, в кресле посередине коридора слева. Это Гвидо. Я бегу к нему с головокружительной скоростью. Этот ублюдок не отвечал ни на один мой звонок за последний час, а я звонил ему по меньшей мере пятьдесят раз.

— Как он? — Я шепчу. — Персонал мне ничего не скажет.

Челюсть Гвидо твердеет. — Все еще на операции.

С моих губ срывается сдавленный всхлип. — Как плохо?–

— Это плохо, — хрипит он, не отрывая взгляда от пола. — Я знал, понимаешь? В тот момент, когда ты сказал мне, что твой отец послал Белова, я, черт возьми, понял.

— Знал что?

Он смотрит вверх, его глаза красные. — Рафаэль был наемником почти два десятилетия. Как вы думаете, сколько раз в моего брата стреляли за все эти годы?–

— Я не знаю.–

— Ни разу. Но вот он здесь, с командой из пяти хирургов, пытающихся залатать его после попадания пули в грудь. Он показывает на меня пальцем. — Рафаэль просто сидел и позволял Белову пристрелить себя. Из-за тебя!–

Яростные слова Гвидо ударили меня, как кувалдой в грудь. Я отшатываюсь назад и натыкаюсь на стену коридора. — Нет.–

— Да! — Он вскакивает со стула и сокращает расстояние между нами. Его лицо представляет собой маску ярости и боли, когда он наклоняется вперед, приближаясь к моим глазам. — Он так влюблен в тебя, что скорее умрет, чем убьет того, кто тебе дорог. Надеюсь, теперь у тебя есть чертово доказательство того, как сильно он тебя любит.

Мое зрение полностью затмевается слезами, и я не замечаю бумаг, которые Гвидо, должно быть, вынул из кармана, пока он не швыряет их мне в грудь. — Это понадобится вам, если вы захотите его увидеть. Если он это сделает, то да.

Я вытираю глаза, затем смотрю на документ в руке. Первый лист представляет собой свидетельство официального вида с печатью вверху. Оно датировано тремя днями ранее. Текст на итальянском, но я замечаю имя Рафаэля. А чуть ниже — мой. Мой взгляд возвращается к заголовку документа. Возможно, я не говорю и не читаю по-итальянски, но я узнаю слово matrimonio и знаю, что оно означает.

Свадьба.

— Что. Слово вылетает из моих уст. — Как?–

— Мой брат, возможно, и идиот, ослепленный любовью, но он по-прежнему коварный осел, который всегда находит способ получить то, что хочет. Гвидо поворачивается, чтобы идти по коридору, но затем останавливается. — Он оставил тебе все. Если он не выживет, вы получите почти семьдесят миллионов наличными и в десять раз большую сумму инвестиций. Это все ваше, миссис Де Санти.

— Мне не нужны его деньги! — Я кричу.

— Ну, как я уже сказал, — парирует он, уходя, — Рафаэль всегда получает то, что хочет. В конце концов.–

Я смотрю на двух врачей передо мной. — Что значит — он не просыпается—?

Старший, невысокий мужчина лет пятидесяти, вздыхает и поворачивается к Гвидо, стоящему рядом со мной. Я понятия не имею, что говорит хирург по-итальянски, поэтому сосредоточиваюсь на его лице, пытаясь понять что-то по его выражению. Ничего нет, кроме стоического взгляда. Однако его гораздо более молодой коллега прижимает к груди папку и не говорит ни слова, а смотрит на меня, как ошарашенный дурак.

— Скажите, пожалуйста, что происходит? — спрашиваю я, молясь Богу, английский у молодого парня лучше, чем у старшего доктора, потому что я схожу с ума. Паника течет по моим венам. Я вот-вот потеряю это.

— Эм, ну, твой муж…. Он действительно твой муж?

— Да!–

— Ой. Я думал, что неправильно понял. Это просто. Его глаза сканируют меня от макушки, поверх короткого облегающего платья, до самых кончиков каблуков. — Эм. у него задержка пробуждения, неспособность прийти в сознание после общей анестезии. Прошло уже больше тридцати минут, но он все еще не отвечает. На данный момент он дышит самостоятельно. Однако, если он не проснется в ближайшие полчаса, нам, возможно, придется рассмотреть возможность введения более сильнодействующих препаратов и, возможно…

— Он проснется, — прерываю я его. — Я позабочусь о том, чтобы мой муж проснулся. Позвольте мне увидеть его.

— Мэм, я не думаю, что вы сможете помочь.

Я хватаю его за рукав, скручивая ткань в руке, а из глаз текут слезы. — Он. Воля. Будить. Вверх.–

Молодой врач смотрит на своего коллегу, и они обмениваются несколькими предложениями по-итальянски, прежде чем снова взглянуть на меня.

— Пять минут—, — говорит он и быстрым шагом направляется в послеоперационную палату.

Все мое тело дрожит, когда я бегу за доктором по коридору и через зал ожидания, где сидят мои родители и дядя.

— Вася. Мама вскакивает со стула, когда я прохожу мимо. — Что…–

Вытирая глаза, я продолжаю идти, не замедляя шага. За моей спиной раздались несколько шагов, а также характерный щелчок папиной трости по кафельному полу. Я не могу сейчас с ними разговаривать. Не раньше, чем я посмотрю на Рафаэля и увижу своими глазами, что с ним все в порядке. Гвидо может рассказать им о том, что происходит.

Еще один длинный коридор, и затем доктор останавливается перед прочной на вид дверью.

— Мэм, вы должны понять, что…

Я хватаюсь за ручку и вхожу в комнату.

Абсолютную тишину нарушает постоянный сигнал кардиомонитора. Я прижимаю руку ко рту, но болезненный всхлип всё же срывается с моих губ. Металлическая дверная ручка впивается мне в спину, а я стою, как вкопанная, и просто смотрю на неподвижное тело Рафаэля.

Я делаю неуверенный шаг. Потом еще один. Когда я наконец дохожу до кровати, я снова плачу. Обхватив щеку Рафаэля рукой, я наклоняюсь так, чтобы мой рот оказался рядом с его ухом.

— Я собираюсь все сжечь, — задыхаюсь я. — Тот красивый дом, который ты мне оставил. Отель. Ваши машины. От них ничего не останется.

Я прижимаюсь губами к его виску.

— Те две яхты, которые ты так любишь? Я затоплю обоих и буду смотреть, как они опустятся на дно моря. Я целую его бровь. — Ваше частное охранное предприятие? Можешь забыть об этом, Рафаэль. Я собираюсь уничтожить его настолько полностью, что через месяц никто даже не вспомнит о его существовании.

Его кожа такая холодная и липкая. Я перемещаю руку к его шее, кладя ее на точку пульса. Монитор возле кровати пищит, но мне нужно больше убедительных доказательств того, что он жив. Только когда я чувствую устойчивый ритм под пальцами, я позволяю себе немного расслабиться.

— Деньги? Я собираюсь отдать все это. Я найду какую-нибудь дурацкую благотворительную организацию, — Лучшая жизнь для коз— или что-нибудь столь же идиотское, и переведу им все ваши миллионы. Они могут использовать все это богатство, чтобы создать гребаную Козью страну. Рай, где они могут ухаживать за козами, купать их в ослином молоке и целый день делать им массаж шеи.

Почему он не просыпается? Я продолжаю осыпать его лицо поцелуями, ощущая под своими губами выступы и впадины множества шрамов. Большую часть времени я забываю, что они вообще там. Я не вижу участка плохо зашитой плоти, который зажил криво и искривил его щеку. Или тот, кто тянет верхнюю губу, деформируя ее. Или те, что на его подбородке, которые переходят в короткую щетину на подбородке. Я просто вижу его.

Рафаэль.

Знание того, что из-за этих шрамов он считал, что ему нужно купить мою любовь драгоценностями и другими подарками, меня невероятно злит. И полностью опустошает меня. Он получил эти шрамы, спасая меня. И он никогда не собирался раскрывать эту правду.

Его лицо представляет собой невыразительную маску, но губы слегка приоткрыты. Я тяну его нижнюю часть зубами и прикусываю.

— Клянусь, Рафаэль. Если ты не вернешься ко мне, я сделаю миссией своей жизни уничтожить всю твою империю, — шепчу я ему в рот.

Он не шевелится. Нисколько. Никаких звуков, кроме моего сопения и ритмичных сигналов пульсометра. Я прижимаюсь к его щеке и уткиваюсь носом в его шею.

— Пожалуйста, — задыхаюсь я, вдыхая его запах. — Я так сильно тебя люблю.–

Даже несмотря на все больничные запахи вокруг, он все равно пахнет так же. Как кипарис и апельсин. Соленый воздух и море. Опасность на привязи, но моя неоспоримая безопасность. Как дома.

Я не могу его потерять.

Легкое прикосновение касается моего затылка, а затем хриплый вздох прямо возле моего уха. — Ты забыл. самолет.

Крик облегчения сорвался с моих губ. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь лицом к его шее. В горле у меня саднит, и, даже когда веки закрыты, слезы все еще текут по моим щекам.

— Я нет. Я едва могу произнести слова. — Я буду использовать его, чтобы отправлять коз в ежегодный отпуск куда-нибудь на Карибы.

Его пальцы пробегают по моим волосам, успокаивающе гладя меня. — Ты вернулся.–

— Конечно, я вернулся.

— Вас не было в самолете. Пилот позвонил мне. Сказал, что ты не пришел.

Медленно я поднимаю голову и обнимаю его. Его кожа все еще ужасно бледная, а под глазами темные круги.

— Мне жаль. Я был занят поиском способа остановить убийцу, которого мой отец послал убить тебя, и упустил это. Я глажу его по щеке. — Боюсь, твой тесть не самый большой твой поклонник.

— Итак, Гвидо рассказал тебе?

— Что ты напоил меня, а потом поженил нас, не оставив меня ничего мудрым? Я прижимаюсь губами к его. — Да, он мне рассказал.

— Ты на меня злишься?–

— Я не могу злиться на тебя, когда ты лежишь на больничной койке с трубками и дерьмом, торчащими из твоего тела.

— Они выйдут. В конце концов. — Его грудь поднимается от глубокого вздоха. — Может быть, когда они это сделают, ты подумаешь о том, чтобы перерезать мне горло. Он берет мою руку и подносит ее к своей промежности. — Видеть? От одной только мысли об этом мне становится тяжело.

— Господи, Рафаэль. Я фыркаю сквозь слезы.

— Пожалуйста, не плачь, Веспетта.

— Ты чуть не умер из-за меня. Снова. — Я провожу ладонью по его предплечью, прямо по кинжалам и татуировке змеи. — Почему ты не сказал мне, что это ты?

Гнев вспыхивает на лице Рафаэля. Он хватает меня за запястье, пристально глядя на меня. — Ты поэтому вернулся? Его голос тихий, в его тоне сквозит угроза. — Потому что если это так, ты можешь уйти прямо сейчас.

Я наклоняюсь вниз, пока кончик моего носа не касается его. — Нет. Я вернулся, потому что люблю тебя.

— Почему? Как ты мог влюбиться в такого манипулирующего сукиного сына, как я?

— Ты манипулятивный придурок. И я люблю тебя, несмотря на это качество. Или, может быть, из-за этого. Потому что тебе не все равно. Даже когда ты говоришь, что нет. Вы глубоко заботитесь о людях в своей жизни. Ваши мужчины. Твой брат. Мне. Я обожаю ту яростную защиту, которая практически исходит от тебя, даже когда ты пытаешься замаскировать ее под что-то еще. Ты готов пройти через море трупов, чтобы защитить людей, которые тебе дороги.

Я протягиваю руку и откидываю назад несколько прядей, упавших ему на лицо. Рафаэль смотрит на меня, не моргая, его взгляд острый и оценивающий.

— Сила вашей воли и неослабевающая решимость, которые сделали вас тем, кто вы есть, вызывают у меня трепет—, — продолжаю я. — И твое упрямство. Это отдельная сущность. Не думаю, что я когда-либо встречал человека столь же упрямого, как ты. Это довольно сексуально, понимаешь?–

Наклонив голову, я касаюсь его носом. — Я влюблен в тебя, потому что никто другой не заставляет меня чувствовать так, как ты. Заветный. Любимый. Особенный. И это не имеет ничего общего с теми роскошными безделушками, которые ты мне подарил. Скорее, это рисунки на стикерах, которые ты мне оставил. Украденный инжир. Царапины от ядовитого куста — и все потому, что я просил тебя спасти этого глупого кота.

— Ты был чрезвычайно настойчив—, — говорит он хриплым и хриплым голосом.

— Да, это единственная причина, по которой ты это сделал. Я улыбаюсь. — Ты заставляешь меня чувствовать себя достойным. И компетентный. Только когда я с тобой, Рафаэль, мне не нужно доказывать себя. Всю свою жизнь я слышал, какая я красивая, словно я какой-то дорогой предмет мебели. Приятно для глаз, но легко забывается, когда зрители переходят в следующую комнату. Лишь однажды ты назвал меня красивой, и все же ты заставляешь меня чувствовать себя такой, какая я есть, каждый божий день. Не снаружи, а внутри.

Рафаэль берет мой подбородок между пальцами. Уголок его губ изгибается в едва заметной ухмылке. — Ты сейчас напрашиваешься на комплименты, Василиса?

— Может быть? — Я нюхаю.

— Ты такая красивая, что каждый раз, когда я с тобой, мне хочется ущипнуть себя, чтобы доказать, что ты настоящий. Он притягивает мое лицо ближе к своему. — И внешне ты тоже симпатичный.

От меня ускользает что-то среднее между смехом и хныканьем. Положив ладони на его щеки, я прижимаюсь к нему губами. — Я никогда не прощу тебя за то, что ты позволил себя застрелить. И я никогда не прощу своего отца.

— Не будь с ним так строг. На месте Романа я бы сделал то же самое. Он кусает мою губу. — Он знает, что мы женаты?

— Неа.–

— Я уверен, что он будет в восторге.

— Он немного поворчит, но…

— ЧТО?! — За пределами комнаты раздается громкий мужской крик. — Этот сволочь заставил мою маленькую девочку ВЫХОДИТЬ ЗА НЕГО?–

Дверь распахивается с такой силой, что врезается в соседнюю стену, и мой отец входит внутрь. Разгневанный даже близко не может описать выражение его лица. Необузданная ярость. Дикое негодование. Его дыхание глубокое и медленное. Звук, похожий на бычье фырканье, вырывается из его груди с каждым выдохом. Картина становится еще более совершенной благодаря тому, как его ноздри раздуваются при каждом вздохе.

— Ты! — он ревет. — Ты замышляешь— вдох — лжешь— вдох — воруешь. ублюдок.

— Римский! — Где-то позади него раздается визг матери, и через секунду она протискивается между телом отца и дверным косяком. Затем она прижимает ладони к его груди. — Оставь их в покое!–

— Я собираюсь убить его! — Папа кричит, а мама пытается вытолкнуть его из комнаты. — Я сдеру с него шкуру живьем и повешу его шкуру на окно моего кабинета в качестве занавески!–

— Не обращай на него внимания—, — щебечет моя мама, ухмыляясь нам через плечо. — Он просто очень взволнован этой новостью и не может найти слов, чтобы выразить свое счастье. Не так ли, котик?

— Я не буду использовать нож, о нет—, — продолжает реветь пахан, пока мама отталкивает его назад. — Я воспользуюсь чертовой картофелечисткой. У тебя получатся потрясающие шторы из мешковины, Де Санти! И каждый раз, когда твои остатки шуршат на ветру, я буду вспоминать твои крики агонии!–

— Мы вернемся позже, — шепчет мама с немного комичным, раздраженным видом и захлопывает за ними дверь.

Я смотрю на Рафаэля.

На его лице очень самодовольная улыбка. — Хорошо. Не думаю, что в ближайшее время мы вместе отправимся на рыбалку.

Я смеюсь и целую его.