Прима (СИ)

4.2

Шел десятый день с момента моего приезда в их дом. Мы еле вместе с мамой, но ей позвонили и она вышла, оставив меня одну. На тарелке не осталось еды, а живот противно урчал. Мне до смерти хотелось есть. Настолько, что подкатывала тошнота.

Я стала гладить живот, когда Глеб вошел на кухню. У него в руке была корка свежеиспеченного хлеба. Золотистая. От нее исходил невероятно вкусный запах. Гордеев сел рядом со мной, хотя с момента у фонтана, мы так ни разу и не заговорили.

— Что? — вторит он, пока я глотаю слюни.

— Ничего, — поджав губы, пытаюсь отвести взгляд от проклятой корки.

— Беги отсюда, — отстраненным голосом шепчет он.

— Прекрати! — восклицаю я, поднявшись со стула. — Мы можем стать друзьями.

В ответ у него срывается смешок, больше похожий на истерический. Он вызывает страх и неприятный табун мурашек. Глеб тоже поднимается, встает напротив меня и вдруг протягивает хлеб.

— А еще кем? — его взгляд исподлобья направленный на меня настораживает. Я не могу понять, чего ожидать от этого мальчишки.

— Семьей, — аккуратно предполагаю.

— Семьей? — он говорит это так, словно произносит какую-то дикость. Верно, какая я ему семья? Разве понравится какому-то ребенку делить с незнакомкой свою любимую маму? С тех пор как узнала о сводном брате, чувство вины грызет каждую минуту. Я лишняя… об этом даже слуги шептались, пока одну из них не оштрафовали.

— Бери, — Глеб протягивает мне хлеб, и я не знаю, радоваться или нет такой благодати.

— Зачем? Мне не надо.

— Боишься? — он будто не верит, что такое возможно. А ведь я, в самом деле, боюсь, что если возьму кусочек, то Глебу влетит. Больше всего на свете я не хочу, чтобы кто-то из-за меня страдал.

— Нет, просто не хочу. — Отвечаю спокойно.

— Бери, — требует он.

— Нет, — настаиваю на своем, а сама боковым зрением поглядываю на входную дверь. Только бы мама не зашла.

— Это приказ, — его тон напоминает мать. Его взгляд, требующий повиновений, один в один как у Анны Евгеньевны. И я уже не понимаю, зачем Глеб это делает. Кажется, между нами нет той дружественной нотки, с которой протягивают кусок хлеба. Даже прислуга смотрела мягче, нежели этот мальчишка.

— Нет, — стою на своем я. Тогда Гордеев берет мою руку и кладет в нее силой горбушку. Он заставляет меня ее поднести к губам, в ответ желудок почти воет, до того мне хочется откусить кусок.

— Все еще нет? — то ли издевается, то ли, черт знает, что делает он.

— Мы так не сможем стать друзьями, Глеб, — искренне шепчу я. А мне хотелось, очень хотелось. Я была уверена, что в новом доме обрету счастье, правда оно какое-то… не такое. У меня совсем нет близких людей, с кем можно было бы поговорить или просто пожаловаться.

— Глеб? — дверь распахивается и мать фурией влетеет в кухню. — Ты разбил вазу? Ты хочешь знаешь, сколько она?..

— Плевать, — он отмахивается от мамы и от меня, затем с равнодушным видом поворачивается к нам спиной. Анна Евгеньевна размыкает губы, но больше не ругает его, просто позволяет уйти сыну. Зато… прилетает мне. За кусок хлеба. А ведь я его даже не попробовала.

В тот день мне не разрешили больше есть.