Принц приливов

Глава 10

Я стоял в Центральном парке и смотрел на белого медведя, достойно переносившего июньский зной. За моей спиной высились небоскребы, огибавшие парк с юга. От них тянулась громадная тень, она накрывала собой почти всю площадь зоопарка, однако ее прохлада ненамного облегчала участь животных. В небе между зоопарком и отелем «Шерри-Недерланд» парил одинокий голубь. Посетители зоопарка даже не заметили, как с высоты двухсот футов на голубя камнем упал ястреб. Растопыренные когти хищника вонзились в голубиную спину. Хрустнули косточки; на клетку с бабуином упали перья. Наверное, голубь, как и я, думал, что жизнь в Нью-Йорке убережет его от ястребов, но город оказался неистощим на сюрпризы. Не знаю почему, но, проходя через зоопарк, я каждый раз рассчитываю увидеть диковинных зверей, смотрящих на меня из сумрака клеток. Например, единорога, точащего завитки своего рога о прутья решетки. Или огнедышащих драконов, сжигающих газеты, что вечно валяются в проходах между клетками. Но вместо этого мой взгляд натыкается на ланей, пугливо царапающих копытами утоптанную землю, и оцелотов, занятых ловлей манхэттенских блох в своих нарядных шкурах.

Я шел в парк, где у меня была назначена встреча с сыном Сьюзен Лоуэнстайн. Я выбрал наиболее короткую дорогу. По пути я то и дело задирал голову, ожидая увидеть еще одного ястреба, но видел лишь небоскребы.

Бернард Вудруфф уже ждал меня под молодым дубом. Он жил неподалеку, в одном из богатых домов у западной границы парка. Приблизившись, я отметил, что мальчишка унаследовал от матери живое миловидное лицо, однако нос ему достался отцовский. Бернард оказался выше, чем я ожидал. У него были длинные изящные руки. Сейчас, когда он стоял, его пальцы почти достигали колен. Худощавое лицо украшала копна великолепных черных вьющихся волос. Но меня сразу насторожило выражение лица Бернарда. Мальчик едва сдерживал свое презрение. Характерная для подростков оттопыренная нижняя губа, нарочитое пренебрежение и легкая усмешка. Часто мальчишки, не отличающиеся силой, прячут за такой усмешкой свои страхи и неуверенность. Бернард старался казаться эдаким тертым манхэттенским парнем, уличным бойцом, закаленным в потасовках. По его понятиям, я уже был старым. Старый тренер, воспитавший несколько поколений таких ребят. Мы еще не сказали ни слова, но где-то в глубине темных глаз Бернарда я увидел отблески ночных молний и услышал отдаленные раскаты грома — отзвуки его маленькой войны с большим миром.

— Привет, Бернард! — крикнул я издали, чтобы не напугать его своим появлением. — Я Том Винго.

Парень лишь устремил на меня скучающий и недоверчивый взгляд.

— Я так и подумал, что это вы, — произнес он, когда я с ним поравнялся.

— Как дела? — поинтересовался я, протягивая руку.

— Лучше не бывает.

Бернард смотрел не на меня, а поток автомобилей за пределами парка. Пожимать мне руку он не собирался.

— В такой день приятно погонять мяч. Согласен?

— Можно, — недружелюбным тоном отозвался мальчишка.

Наша первая встреча явно не обещала быть легкой.

— Давно ждешь? — уточнил я.

— Порядочно, — ответил он не столько мне, сколько машинам.

— Понимаешь, я заблудился, — сознался я. — Всегда теряюсь в Центральном парке. И всегда он оказывается больше, чем в прошлый раз.

— Никто и не просил вас сюда приходить, — огрызнулся Бернард, удостоив меня коротким взглядом.

— Ошибаешься, тигренок, — возразил я, понижая голос. — Твоя мама просила.

Я начал уставать от неуклюжих дерзостей Бернарда.

— Она заставляет меня делать то, чего я не хочу.

— Неужели?

— Да, — лениво процедил Бернард. — Представьте себе.

— Не желаешь, чтобы я тебя тренировал?

— До вас быстро допирает. Это хорошо, — усмехнулся Бернард. — И потом, у меня в школе есть тренер.

— В прошлом году ты участвовал в играх? — осведомился я, чувствуя, что парень уловил в моем голосе нотки сомнения.

— Тогда я был новичком.

— Я тебя спрашиваю, участвовал ли ты в играх? — повторил я свой вопрос.

— Нет. Кстати, где вы тренируете?

— В Южной Каролине.

— Ого, — засмеялся он. — Рассадник чемпионов.

— Нет, Бернард, не рассадник чемпионов. — Я начал раздражаться. — Но смею тебя заверить, что вырастил ребят, которые любую команду из твоей Академии Филипса размажут по полю и выкинут в Атлантический океан.

— Откуда вы знаете? — Бернард пренебрежительно скривил губы.

— Знаю, потому что не связываюсь с богатенькими мальчиками, которых родители отправляют в закрытые частные школы, чтобы не путались у них под ногами.

Я заметил, что Бернард встрепенулся, — я задел в его душе какую-то болезненную струну. Однако мне вовсе не хотелось на него давить.

— И еще, никто из моих парней не играет на скрипке. Они вообще не переваривают пай-мальчиков.

— Да, — вздохнул Бернард. — Могу поспорить, что никого из них не заставляли пиликать на скрипке.

— Я тебя не принуждаю тренироваться. Не люблю зря тратить время на сопливых умников. Я тренирую ребят, которым действительно нравится спорт, а не тех, кого заставляют мамочки.

— В прошлом году мама даже не знала, что я занимаюсь футболом.

— Бернард, в прошлом году этого быть не могло, — возразил я, удивляясь его упорному нежеланию смотреть мне в глаза. — Пару минут назад ты сам говорил, что не участвовал в играх.

— Да как вы не понимаете? — заскулил он. — Я же отстал от других ребят. Я впервые попал в школу, где есть футбольная команда.

— Какое у тебя место на поле? — уточнил я.

— Квотербек.

— Я тоже был квотербеком.

— Подумаешь! — Ухмылка Бернарда исказила правую половину лица. — Я пришел сюда сказать, что мне не нужны занятия с вами.

Я кинул ему мяч с боковой подачи, и мальчишка ловко поймал его. Я отбежал на десять ярдов.

— Бросай на меня.

Его подача была вихляющей, но точной. И захват был мягким. Тем не менее я поднял с травы мяч и молча зашагал к выходу из Центрального парка. Я был уверен, что в этот момент он буравит меня глазами.

— Эй, куда же вы? — не выдержал Бернард.

— В гостиницу, — не поворачиваясь, бросил я.

Я услышал шаги за спиной. Парень догнал меня.

— Почему? — удивился он.

— Потому что ты, детка, гроша ломаного не стоишь, — сердито пробубнил я. — Иди домой, упражняйся на скрипке и радуй папу с мамой. И еще, я не терплю такого отношения к себе. А если мне, взрослому человеку, противно, как же ты поведешь за собой команду? Как превратишься из болвана, который плачет от жалости к себе, в квотербека?

— Но это мой первый удар за полгода, — оправдывался Бернард.

— А по-моему, это твой первый удар в жизни, — возразил я.

Я вовсе не собирался баловать его прощением.

— Бросьте мне еще раз. Я попробую снова, — настаивал Бернард. Впервые за все время в его голосе появились человеческие интонации. Я остановился и обернулся.

— Сначала мы поговорим.

— О чем?

— В первую очередь о твоем рте.

— Что я должен с ним сделать?

— Заткнуть его, парень, — холодно ответил я. — Теперь слушай. Мне, приятель, все равно, нравлюсь я тебе или нет. Также мне плевать, буду ли я твоим тренером или мы видимся в последний раз. Но когда я к тебе обращаюсь, изволь смотреть на меня. Вот так. Это еще никому не вредило. Если в следующий раз я протяну тебе руку, а ты сделаешь вид, что не заметил, я переломаю в твоей руке все кости. Со мной ты должен быть уважительным и дружелюбным. Мне не терпится узнать: почему ты так обозлен на весь мир? С твоей матерью я и словом не обмолвлюсь, обещаю. Ты ведешь себя как поганый сукин сын, и я хочу помочь тебе кое в чем разобраться.

Ошеломленный Бернард тяжело дышал и заметно дрожал.

— А идите вы подальше! — выпалил он, едва сдерживая слезы.

— Раз уж я с тобой связался…

— Я вас не просил. У меня все нормально, — хорохорился Бернард, едва владея собой.

— Нет, у тебя как раз не все нормально.

Я понимал, что добиваю его, и ненавидел себя за это, однако мой голос становился все жестче и холоднее.

— Давно не видел таких несчастных ребят, как ты. За пять минут я понял: у тебя, парень, во всем мире нет ни одного друга. Зимой тебе было очень одиноко в своей Академии. Так, Бернард? Мальчишки тебя задевали? Дразнили? Конечно, они попросту тебя игнорировали, но это еще не самое страшное. Удалось им превратить твою жизнь в кошмар наяву? Как видишь, я изучил мальчишеский мир вдоль и поперек. Знаю, как они относятся к растяпам и неудачникам. А может, я ошибаюсь и у тебя есть друг? Чего молчишь, Бернард? Назови мне его имя.

Тут парень не выдержал. Он пытался сдержать слезы, но те лились по щекам, как вода, вырвавшаяся из запруды. Его плечи вздрагивали; он рыдал громко, закрыв лицо руками.

Затем Бернард поднял голову и уставился на мокрые ладони.

— Я плачу, — удивленно заметил он. — Это вы меня довели.

— Да, Бернард. Я специально на тебя наехал. Я рассчитывал, что ты разревешься и тогда я увижу под твоей поганой бравадой что-то человеческое.

— Это ваш стиль тренировки? — горестно спросил он.

— Да. Применяю его с придурками вроде тебя.

— Мне он не нравится.

— Ну и что? Какое мне дело?

— А мама говорила — вы приятный человек. Значит, обманула.

— С хорошими людьми и я — приятный человек. Очень даже приятный с теми, кто мне не хамит.

— Я расскажу маме, как вы со мной обошлись, — пригрозил Бернард. — Как вели себя. Все расскажу.

— Напугал, малыш. У меня уже поджилки трясутся.

— Мама считает, что взрослые должны обращаться с детьми как с равными.

— Думаешь, это правильно?

— Да. И ей очень не понравится ваше поведение.

Бернард все еще не мог восстановить дыхание.

— Ну так давай отправимся к ней, Бернард, — предложил я. — Прямо сейчас.

— Она в кабинете. У нее прием пациентов.

— Не беда. У твоей мамы бывают десятиминутные перерывы. Мы подождем. В моем присутствии повторишь все мои слова, после чего я объясню, почему их наговорил.

— Мама не любит, когда понапрасну тратят ее рабочее время.

— Вот и я не люблю, парень. А ты отнял изрядный кусок моего времени.

— Это вы называете работой? — На лице Бернарда вновь появилась ухмылка.

— Я называю это тяжким трудом, Бернард. — Я повысил голос. — Жестоким, изощренным наказанием. Пыткой. Терпеть не могу убивать время на таких, как ты.

— А кто вас просил? — обиделся парень.

— Твоя мать. Так что пойдем к ней и покончим с этим, к нашей общей радости.

— Нет. Мне тогда от нее достанется.

— Что ты, Бернард? Мама побеседует с тобой как со взрослым человеком, — язвительно сказал я.

— Будете на меня давить, я пожалуюсь отцу, и тогда ни вам, ни маме не поздоровится.

— Меня ты своим отцом точно не испугаешь.

— Да? А вы знаете, кто он? — с запалом трехлетнего малыша продолжал Бернард.

— Не знаю. И кто же?

— Герберт Вудруфф.

— Стало быть, у вас одинаковые фамилии, — заключил я; мне надоела хвастливая болтовня Бернарда.

— Вы хоть в курсе, чем он занимается? — спросил Бернард. — Он один из известнейших скрипачей в мире.

— Всегда до смерти боялся скрипачей. Особенно когда они смычками машут.

— Но он вращается среди очень влиятельных людей. Очень влиятельных, мистер.

Ухмылка исчезла с лица Бернарда. Мне казалось, он снова заревет.

— Что, Бернард, тяжело? — устало произнес я. — Тяжело быть дыркой от задницы? Всегда хотелось спросить у таких, как ты. Только случая не представлялось.

Он вдруг совершенно нелепым жестом вскинул руки над головой.

— Мне тоже все равно, что вы обо мне думаете. Вы со мной почти не знакомы. Нельзя за пятнадцать минут изучить человека.

— И опять ты ошибаешься, Бернард. Иногда и тридцати секунд достаточно.

Парень повернулся, словно собрался уходить. Потом остановился и вновь тяжело задышал.

— Вы это… не говорите маме. Пожалуйста.

— Хорошо, не буду.

— Вы… серьезно? — уточнил Бернард.

— Вполне. Твоя просьба разумна, ты стал нормально изъясняться. Люблю вознаграждать вежливое поведение.

— А что вы ей скажете, когда увидите?

— Что ты — настоящий принц и решил серьезно заниматься скрипкой вместо футбольных тренировок.

Бернард снова опустил глаза. Он стоял, ковыряя землю носком дорогих спортивных туфель.

— В прошлом году я не играл в футбол.

— Но вроде твой отец заприметил тебя на снимке школьной команды?

— Я отвечал за снаряжение. А с игрой… Вышел на тренировку. Тренер в первый же день стал учить нас, как делать противникам подножки[90]. А я никогда в жизни никого не сбивал. Все мальчишки потешались надо мной.

— Ты помнишь, кто над тобой смеялся?

— Конечно. Но какая разница?

— Если ты станешь со мной заниматься, мы отобьем у этих мальчишек чувство юмора… Противники будут уверены, что их сбил не ты, а «бьюик». Но зачем ты соврал отцу, что входишь в состав команды?

— Чтобы он считал меня игроком.

— Зачем, Бернард?

— Не знаю, — честно ответил мальчик. — Может, хотел рассердить его. Он ненавидит спорт. Его злит, что я интересуюсь спортом.

— Нет, Бернард. Спортом ты не интересуешься. И ты отлично постарался, убеждая меня в этом.

— Я вам не нравлюсь, да? — протянул Бернард плаксиво-умоляющим тоном.

— Не нравишься. Мне не понравилось, как ты вел себя со мной. Не понравилось твое отношение. Пока что я вижу перед собой злого и несчастного придурка. Не уверен, поможет ли тебе футбол. Знаешь, почему? Потому что самое замечательное в футболе, единственная великолепная его особенность — это масса наслаждения от игры. Иначе футбол превращается в глупую бесполезную затею. А ты явно ни от чего в жизни не получаешь удовольствия. К тому же, боюсь, занятия с тобой не принесут мне никакого удовлетворения. Пойми, я люблю футбол. Отношусь к нему серьезно. Футбол для меня — источник радости, и я не хочу, чтобы эта радость уничтожалась твоим равнодушием.

— Отец заставляет меня упражняться на скрипке по два часа в день, — сообщил Бернард.

— Я бы куда охотнее играл на скрипке, чем в футбол. Честно. Если бы я владел скрипкой, я бы зачаровывал всех птиц вокруг; они бы падали с деревьев от удивительной музыки.

— Вы умеете играть на каком-нибудь инструменте? — поинтересовался Бернард.

— Нет. Но я все еще могу послать мяч на сорок ярдов. Поэтому на разных обедах и вечеринках я — знаменитость… Что ж, Бернард, мне пора идти. Был рад познакомиться. Жаль, наша встреча не достигла цели. Мне очень симпатична твоя мама. Буду с ней молчать о случившемся. Даю слово.

Я повернулся спиной к этому угрюмому несчастному мальчишке и двинулся в сторону Пятой авеню. Я прошагал ярдов двадцать, неся мяч в правой руке. Я наслаждался ощущением его упругости и даже тем, что шнуровка врезалась мне в фаланги пальцев. Бернард не попрощался со мной и вообще не проронил ни звука. Я вспомнил об этом лишь тогда, когда у меня за спиной прозвучало:

— Тренер Винго!

Меня так давно не называли тренером, что я был удивлен и тронут. Я обернулся. Бернард стоял с наполовину поднятыми руками, словно умолял меня вернуться. Когда он заговорил, каждая фраза давалась ему с трудом. Голос делался то неестественно высоким, то срывался.

— Научите меня. — В его глазах опять блеснули слезы. — Пожалуйста, научите. Пусть они перестанут смеяться.

Я направился обратно. Теперь я шел как совершенно новый и незнакомый Бернарду Вудруффу человек. Я возвращался его наставником, его тренером.

— Мы заставим их размазывать сопли, — заверил я. — Да, вначале они еще похихикают. Но затем им придется вытирать кровь с разбитых носов. Это я тебе гарантирую. Но и ты мне должен кое-что пообещать.

— Что? — насторожился парень.

— Научись затыкаться, Бернард. Твой рот меня просто бесит.

— Да, — выдохнул он. — Оʼкей, научусь.

— Правильнее: «Да, сэр». На футбольном поле тоже есть свои правила вежливости, и мы будем их соблюдать. На тренировках называй меня либо «тренер», либо «сэр». Это уж как тебе удобнее. Никогда и ни при каких обстоятельствах не опаздывай. Ты будешь делать все, что я велю, и делать с энтузиазмом. Немедленно начни заниматься гимнастикой с гантелями. Каждый день я буду гонять тебя до седьмого пота. Меня не волнуют твои домашние дела, уроки музыки, сексуальная озабоченность, прыщи и все остальное. Я не собираюсь становиться твоим дружком или пытаться произвести на тебя впечатление. Буду учить тебя выглядеть как футболист и действовать как футболист. Будем осваивать блокировки, подножки, удары, пробежки и передачи. У тебя хороший рост, Бернард. Я не шучу. Тебе недостает силы. Я сделаю тебя сильным. Ты станешь даже сильнее, чем думаешь, поскольку твоим противником буду я; меня ты будешь блокировать и мне ставить подножки.

— Но вы же гораздо крупнее.

— Заткнись, Бернард.

— Да, сэр.

— И после того, как ты набегаешься до упаду, — продолжал я, — наподнимаешься гантелей так, что не сможешь шевелиться, рухнешь в траву после отжиманий, а от захватов твои руки сведет судорогой, произойдет то, чего прежде никогда не происходило в твоей никчемной жизни.

— Что именно, сэр?

— Тебе это понравится, Бернард.