Глава 30

Было уже довольно поздно, когда, покинув Вимпоул-стрит, Джарред решил еще раз навестить мистера Джобери, к большому негодованию миссис Джобери, которая уже отправилась отдыхать и чей покой таким образом оказался нарушен. Она сказала, что он расстроил ее или, говоря другими словами, она рассыпалась в пространных рассуждениях о джентльмене, который беспокоит своих друзей в то время, когда приличные люди уже спят, и чье общество было в высшей степени нежелательным для мистера Джобери, тем более, что пришедший джентльмен захочет занять денег и, конечно, забудет об этом долге — именно это, по ее мнению, характеризует человека, называющегося Джентльменом, и так далее. Такого нравоучения, произносимого пронзительным сопрано и способного закончиться истерией, мистер Гарнер, по счастью, смог избежать, поскольку миссис Джобери, вспомнив, что находится в не совсем приличной для приема гостей одежде, поспешно удалилась.

Мистер Джозеф Джобери, известный своим друзьям как Джо Джобери, курил свою последнюю трубку после ужина, состоящего из поджаренной ягнятины, сливочного сыра и раннего лука, запах которого распространился по маленькой и душной гостиной. Но каким бы суровым ни был Джарред к запаху креветок миссис Гарнер, здесь он не сказал ничего по поводу резкого запаха лука. Он приблизился к своему товарищу с радужным лицом, сердечно поприветствовал его и сел в вакантное кресло миссис Джобери с той свободой, которая придавала некоторый шарм его поведению.

— Как ты, Джо? Надеюсь, хозяюшка сказала тебе, что я загляну?

— Да, — ответил другой, в задумчивости потирая свой щетинистый подбородок, — она говорила что-то об этом.

— Я надеюсь, ты ничего не имеешь против моего столь позднего прихода. Леди всегда так беспокоятся по пустякам, однако я хотел увидеть тебя по поводу одного маленького вопроса, который никак нельзя откладывать. Ты едешь завтра на скачки?

— Да, я думаю, что поеду.

У мистера Джобери был маленький подбородок, что могло свидетельствовать о нерешительности характера. Он был приземист, румян, с рыжими волосами, имел глуповатую улыбку и был известен в кругу своих друзей как человек добрый и имеющий неплохой стол. Все, что его заботило — это скачки. Во всем другом он был несведущ как ребенок. На скачках же он, казалось, только и жил настоящей жизнью и выигрывал большое количество денег, особенно там, где втайне презиравший его Джарред умудрился проигрывать почти все. Как мясник, мистер Джобери был никудышным, и этим делом в основном заправляли его жена и продавец.

— О, конечно, ты едешь, — сказал Джарред, — Ты ведь не собираешься потерять такой день. Я надеюсь, у тебя найдется свободное место в твоей повозке для старого приятеля.

— Намекаешь на себя? — спросил мистер Джобери о очевидным смущением. — Понимаешь ли, в экипаже свободно могут разместиться только два человека. Я полагаю, что моя жена была бы не прочь поехать со мною. Она и так не часто уж выходит из дома, а погода ведь сейчас стоит прекрасная, и вполне естественно, что она была бы не прочь немного проветриться.

— Что касается меня, то я всегда думал, что женщинам не место на скачках. Им там нечего делать и я не могу понять, как они могут находить удовольствие в этой толчее я чувствовать себя при этом хорошо. Конечно, если миссис Джобери желает съездить туда, если она сможет примириться с потоком ругательств, которые обрушатся на нее при обратной дороге домой, если она согласна вынести небольшие стычки у Брентфордовской заставы, то я не стану отговаривать ее от поездки. Экипаж прекрасно выдержит четверых так же, как и двоих, и я не имею ничего против того, чтобы занять заднее место.

Лицо бедного мистера Джобери выражало полнейшее смятение. Он обещал жене, что он ни под каким предлогом не возьмет мистера Гарнера на скачки, но мистер Джобери слишком дорожил своим добрым именем, чтобы сказать «нет» своему приятелю. Он не мог отрицать, что повозка действительно может выдержать: четверых, что Джарред мор бы проехать с ними, он прекрасно знал возможности этого транспортного средства. У него не хватило изворотливости ума для того, чтобы придумать себе какую-нибудь лазейку, и поэтому он вынужден был сказать «да», — Джарред мог поехать, даже если жена и будет иметь что-либо против него.

— Я был бы последним идиотом, если бы помешал леди веселиться, — сказал Джарред, становясь радостным от ответа мистера Джобери. — Но какое удовольствие может испытывать женщина на пыльной жаркой дороге? Такое испытание лишь для мужчин, дом — вот место женщины и чем дольше она будет оставаться там, тем лучше для нее.

Таким образом, этот вопрос был улажен, затем два джентльмена обсудили завтрашнее утро, точнее, день, и в полночный час раздался звон стаканов с джином, после чего Джарред Гарнер вернулся на Войси-стрит, обнадеженный и уверенный в успехе, хотя те лошади, на которых он собирался поставить, были совсем не теми, которых выбрал мистер Джобери.

Завтрашний день начался; он был теплым и солнечным, дул легкий западный ветерок, и те, для кого скачки в Хэмптоне значили не больше, чем летний выезд, чем приятная поездка по загородным дорогам, где розы и сирень цвели в милых деревенских садах и запах лип наполняй воздух, где вдоль дороги стояли каштановые рощи, а сама деревня Хэмптон-Корт была необычайно зеленая, с маленькими опрятными домиками из красного кирпича, здесь всегда можно было услышать веселью звуки кларнета. В общем, для тех, кто хотел проехаться по сельским дорогам вдоль яркой реки и для тех, для кого хэмптоновские скачки значили лишь хорошее времяпрепровождение, но никак не игру, день начинался очень даже неплохо.

Но не так начинался этот день для Джарреда. Всю ночь он ворочался и плохо спал. Утром у него не нашлось аппетита даже для того, чтобы съесть ломтик ветчины. Спортивный комментатор «Дейли телеграф» отрицательно высказался по поводу лошадей, на которых поставил Джарред. Надежда, внушенная ему вечером хорошей портией джина, исчезла вместе с действием алкоголя. Тяжелые думы терзали его, когда он подошел к жилищу мистера Джобери, перед которым уже наготове стоял экипаж: лошади, упряжь и сам шарабан сияли в лучах солнца, накануне вымытые и начищенные, плед, обшитый по краям цветастым материалом оранжевых и пурпурных оттенков, изящно был накинут на заднее сидение в экипаже.

Мистер Джобери, хотя и одетый в новый серый твидовый костюм с голубым галстуком и белой шляпой, не выглядел слишком радостным, ведь миссис Джобери весьма возмутилась слабостью его характера и очень сильно обиделась на него, что значительно нарушило привычную гармонию завтрака. Существовала еще и перспектива того, что обида жены перерастет в истерику и другие, более демонстративные формы женского негодования. В целом мистер Джобери чувствовал, что счастье этого дня было уже слегка испорчено. Судьба — великая повелительница — была жестока с ним.

Итак, оба этих джентльмена уселись в полной тишине в экипаж и поехали по оксфордской дороге, миновали высокие дворцы у Ланкастерских ворот, направились к лесам Голландии и постройкам новых вилл, затем около Шепердс-Баш свернули и поехали через Ричмонд, еще раз пересекли серебристую Темзу и оказались в том прекрасном месте, которое Гораций Волпоул называл «графство Твитстов». Но ни красота ландшафта, ни прекрасные качества Титмаусы — породистой кобылы мистера Джобери, имеющей предков, неоднократно выигрывавших на скачках, не удостоились ни одной похвалы со стороны джентльменов, сидящих позади нее.

В конце концов, они немного повеселели, когда прибыли к ипподрому. Воодушевила их и несколько скрасила уныние поездки провизия, которую миссис Джобери, когда была еще в неведении относительно желания мистера Гарнера, собрала в дорогу. Среди продуктов были ягнячьи ножки под мятным соусом, кусочек стильтона, луковицы — все это было весьма кстати для двух джентльменов, еще не завтракавших.

— Я так вкусно не ел уже недели три! — воскликнул Джарред, отправляя в рот кусочек сыра и запивая его глотком вина. Но радость мистера Гарнера была короткой. Лошадь, на которую он поставил, пробежала, по словам мистера Джобери, «как-то не так». Джарреду очень повезло, что люди, которым он проиграл деньги, были личными друзьями и могли подождать день или два до окончательных подсчетов результатов скачек. Однако к концу дня выяснилось, что итоги скачек плачевны для него и последний заезд не оставил ему совсем никакой надежды.

Каждое такое разочарование все больше ввергало его в уныние. Он сильно напился, принимая угощение от мистера Джобери, желающего поддержать Джарреда; выигравший мистер Джобери был очень щедр.

— Не огорчайся и держись, мой старый друг, — говорил он то и дело, жалобно обращаясь к Джарреду, чье смуглое лицо просто побелело от гнева. Но ни виски, ни бренди не смогли заставить Джарреда забыть свое поражение. Возможно, опьянение и могло бы принести некоторое облегчение, но сегодня алкоголь лишь взбудоражил его мозг и сделал мистера Гарнера весьма злобным вместо того, чтобы превратить его в веселого и беззаботного человека.

Когда Титмауса была запряжена и счастливый мясник готов был отправиться домой, мистер Гарнер объявил о своем желании вернуться попозже и поездом.

— Займи мне, пожалуйста, пару шиллингов на билет, сказал он, — У меня есть здесь небольшое дельце, назад же я вернусь на поезде. Ты можешь, конечно, дать мне и крону, чтобы уберечь от возможных неприятностей. Я думаю, ты несильно обидишься, если никогда не увидишь больше этих денег, особенно после сегодняшней удачи.

— Я и не знал, что у тебя где-то здесь поблизости есть друзья, — сказал Джобери, протягивая деньги своему приятелю.

Понимаешь ли, у меня гораздо больший круг знакомств, чем ты можешь предположить. Но причина моего визита скорее деловая, чем дружеская. А Титмауса очень беспокойна. Та-та, старая подруга.

Мистер Джобери натянул поводья, и лошадь побежала легким галопом, удивляя толпу, через которую проезжал шарабан, исчезнувший в скором времени в клубах пыли. Джарред не испытал ни малейшего беспокойства, наблюдая за его удалением. Затем, после того, как вдали затих шум копыт, он повернулся с мрачным выражением лица и пошел тяжелыми медленными шагами к мосту, уходя от толпы и суеты ипподрома, и, казалось, лишь теплый июньский вечер может чуть остудить бушующие в мистере Гарнере страсти. Солнце светило весь день, активно заявляя о своей мощи, о чем свидетельствовало появление слегка обгоревших и получивших тепловой удар болельщиков, проведших часов шесть-восемь под его палящими лучами. Но теперь это огненное светило склонилось на запад, и его мягкое свечение, пробивающееся через прибрежный камыш и ольху, отражалось золотым сиянием в реке. По-прежнему было тепло, но уже дул прохладный бриз, несущий в себе свежесть волн. Если бы что-либо и могло сделать Джарреда Гарнера более спокойным, то это могла быть именно такая перемена: от палящего знойного дня — к тихой прохладной атмосфере вечера, от толчеи и гама ипподрома — к уединению на тропинке, ведущей через луг к реке.

В душе, однако, он был по-прежнему расстроен, но по странному стечению обстоятельств разочарования сегодняшнего Дня волновали его меньше, чем события вчерашнего вечера в доме доктора Олливента. Если бы сейчас у него в кармане была десятифунтовая банкнота, то его потери, составляющие около шести или семи фунтов, могли быть перенесены относительно спокойно. Но этот почти единственный шанс для утешения был не реализуем, и Джарред видел безысходность своего положения. Джентльмены же, с которыми он общался, были не особенно-то щепетильны в вопросах чести, но можно было надеяться, что они могут занять ему денег, были бы весьма не милосердны к человеку, который попытался бы обмануть их. А прозвище «неуплатчик» было не очень приятным не только для Гарнера.

Хорошая порция виски и бренди, выпитые под палящим солнцем, не только не смягчила переживания мистера Гарнера, но и не сделала его благоразумнее.

— Десять фунтов в квартал! — говорил он себе с невыразимым презрением, — десять фунтов в квартал — и я должен держать дистанцию и быть благодарным ему за его щедрость! Но почему, ведь молодая женщина, на которой он женился, принесла ему сразу шестьдесят тысяч, а ведь несколько моих слов могли бы остановить брак, да, у дверей в церковь. И я знал это, но держал язык за зубами, и теперь он отказывает мне в десятифунтовой бумажке, отказывает в помощи. Он что, принимает меня за дурака и думает, что может безнаказанно топтать меня?

Мистер Гарнер сбил камышиной высокий куст крапивы, почувствовав необычайное унижение. Что он собирался делать, он еще не решил, но был готов на самые решительные меры. Доктор Олливент запретил ему появляться на Вимпоул-стрит. Хорошо. Он мог вторгнуться в далекое и уединенное жилище в Теддингтоне. Доктор Олливент отказал ему во встрече с собой. Пусть так. Тогда его выслушает жена доктора.

— Теддингтон — это где-то внизу по течению реки, — размышлял мистер Гарнер, — Я слышал что-то о Теддингтонской плотине. А его дом наверняка располагается на безопасной стороне реки, и, конечно же, он достаточно богат для того, чтобы иметь весьма неплохое жилище благодаря ее деньгам. Ну вот и хорошо. Самой лучшее дли меня сейчас — найти лодочника, который бы отвез меняя вниз по реке.

К этому времени он как подошел к мосту и же договорился с лодочником о том, чтобы тот доставил его до Теддингтона за пару шиллингов.

Было что-то около семи или восьми вечера, когда лодка с мистером Гарнером проплывала мимо спокойных садов старого лондонского дворца, мимо каштановых рощ, где его дочь провела один из ярких дней своей жизни. Он проехал и обратно также, не обратив особого внимания на маленькую гостиннцу в Темз-Диттоне, где Лу и художник провели немало счастливых минут за обедом, проехал мимо заброшенного сада, где Уолтер Лэйбен обдумывал свое положение и решал, как ему поступить со своими чувствами к Лу.

— Ты случайно не знаешь кого-либо из Олливентов, живущих вниз по течению, за мостом? — спросил Джарред, когда они проехали Кингстон.

— Да, — ответил лодочник — молодой разбитной парень. — Дом из красного кирпича рядом с Теддингтонской плотиной. Они давно уже здесь не были. Джентльмен, кажется, врач. Я видел его и его жену в курортный сезон и довольно часто. Она значительно моложе своего мужа.

— Да, это как раз те люди, которых я хотел бы увидеть. Их сад подходит к реке, я полагаю?

— Да. Рядом с домом небольшой причал и будка лодочника.

— Хорошо. Доставь меня туда как можно быстре.

«Найду ли я ее там одну, или он будет с ней? — думал Джарред. — Он был в городе прошлой ночью, но это не значит, что он не мог приехать сюда сегодня вечером. Я хотел бы поговорить с ней с глазу на глаз полчасика и рассказать ей мою историю».

Судьба, столь не благосклонная к нему сегодня, на этот раз пошла навстречу его желанию. Лодка медленно проплывала около виллы доктора Олливента, и Джарред вовсю всматривался в берег. Здесь все было очень мило и аккуратно, все дышало благосостоянием, что особенно сильно раздражало беднягу. Дом оказался очень старым, простой архитектуры, но основательно построенным. Со временем он приобрел печальный темный вид, стены его были увиты шиповником и глицинией. Высокие французские окно были открыты настежь и сияли блеском стекол; в оранжерее, находящейся в одном из крыльев дома, росли апельсины и канели[8].

Никогда еще трава не была подстрижена более аккуратно, чем на лужайке, спускающейся к реке, никогда кедр не был так величествен, как то огромное древнее дерево, растущее здесь, никогда еще ветви ивы были более роскошны, чем те, которые опускались в воду позади причала. Леди, одетая в белое сидела на деревянной скамейке под кедром, на столе перед ней лежала книга. Она была одна, читала книгу, ее локти покоились на столе, голова была слегка наклонена, а глаза устремлены на страницу.

«Ты здесь, моя хорошая, — сказал Джарред себе, когда рассмотрел все основательно. — Ничего не могло быть более удачным. Ну, а теперь, доктор Олливент, мы посмотрим кто кого: я вас или вы меня».

Загрузка...