Глава 3

Молодой человек, которого мисс Чемни случайно увидела из окна своего дома, был ее сосед по улице, студент-художник. Ему не приходилось много работать, молодой человек имел несчастье быть богатым. Но это значило для него очень мало, с точки зрения благоразумия ему было все равно, беспечный он или трудолюбивый человек. Но поскольку он имел страсть к абстрактному искусству и большое желание попасть в число выдающихся современных художников, ему приходилось работать, или это казалось, что он работает усердно. Он, однако, был несколько суетлив в своей работе, и, подобно Флоре, был склонен находить, что закончить работу труднее, чем начать. Подобно Флоре, он открыл для себя, что анатомия человека, без прикрытия ее надлежащим образом одеждой, одна из самых скучнейших вещей на свете, что человеческий скелет со множеством его различных костей не в состоянии разбудить воображение.

— Я думаю, что Рубенсу приходилось заниматься такого рода вещами, — сказал этот мистер Лейбэн после тяжелого рабочего дня в частной школе, находящейся не так далеко от Фитсрой-сквер. — Он никогда не смог бы нарисовать так Христа, как на той картине, которая находится в Антверпенском музее, если бы не усердные занятия анатомией. О, как бы я хотел пройти через все это и работать над моей первой исторической картиной! Иногда действительно могут показаться глупостями эти надоевшие кулаки, локти, коленки. Это было бы не совсем подходящим для меня, если бы я хотел сделать свою репутацию на полуобнаженных греках и римлянах, Язоне и Золотом Руне, Тезее и Ариадне, Горации, или, как его там, и на прочей такой ерунде. Если бы когда-либо я смог нащупать дорогу в глубь веков, во времена, предшествующие Испанской Армаде, то возможно, что в «Таймс» поместили бы сообщение обо мне, как об анахронизме. Нет, Мария Стюарт, Босвелл, убийца регента Морея, совершивший свое деяние из окна в Линлитгоу — вот на предотвращение чего я потратил бы деньги.

Так говорил Уолтер Лейбен, частично обращаясь к себе, частично к товарищам, складывая свои рисунки в портфель и собираясь идти домой. Он был весьма привлекательным молодым человеком, его можно было назвать даже красавцем, Казалось, он излучал свет солнечного утра: голубые глаза, прямой греческий нос, светло-коричневые усы, опускающиеся вниз и хорошо ухоженные, наполовину скрывали нежные губы; каштановые волосы, которые были такими же длинными, как у Рафаэля, черный бархатный костюм, ботинки, которые можно было одевать, идя даже в Пэлл-Мэлл-клуб, длинные тонкие белые руки без перчаток, цветок в петлице, черная бархатная шотландская шапочка вместо традиционного цилиндра — все это было странным смешением богемного и щегольского в его костюме.

Это был джентльмен, которого Флора могла видеть раз или два в день из окна своего дома. Она могла бы видеть его гораздо чаще, если бы наблюдала за ним. Странные привычки заставляли его совершать большое количество вылазок из дома, гораздо больше, чем этого требовалось для его занятий рисованием. У него были приятели и компаньоны, по искусству, живущие по соседству. И когда у него вдруг возникала какая-то идея, то он мог схватить свою шотландскую шапочку и броситься к тем, кто мог разделить его восторг. Он был не прочь съесть на ленч устриц и выпить стакан горького пива, когда его заводило иногда по делам в район Рэтбоун. Так он ходил туда и сюда, то по одному делу, то по другому. Каждый вечер он ходил в театр или в другие увеселительные места, чтобы послушать «Клушницу и Ворону», съесть гренки с сыром у Эванса, сыграть в бильярд в клубе. Домой Уолтер Лэйбен приезжал за полночь в двухместном экипаже, двери которого он открывал с очень сильным стуком. Комната Флоры выходила окнами к его дому, и она обычно слышала эти ночные приезды и веселый, передразнивающий кэбмена, голос. Казалось, что он платит этим людям с большой щедростью, чтобы у тех не было, ни обид, ни возражений.

«Это, должно быть, дикая и неприличная жизнь, — думала Флора, но все равно он ей казался добродушным молодым человеком. — Неужели у него не было ни отца, ни матери, ни дяди, тети, сестры, которые бы могли контролировать такое опрометчивое его поведение, способных оградить этого симпатичного молодого человека от дурных влияний?» Флоре действительно было очень жаль его.

Она была очень удивлена, когда ее отец пришел домой из города — он иногда ходил в различные районы, — и, потирая свои огромные руки, воскликнул:

— Флора, я завел знакомство. Круг наших знакомых расширяется. Если дело пойдет так дальше, то я должен буду достать тебе двухместную карету, чтобы ты могла совершать свои выезды. Только, к сожалению, насколько я понял, у этого молодого человека никого нет.

— Молодой человек, папа? — спросила Флора. — Кто же это может быть? Молодой брат доктора Олливента?

— У Олливента никогда не было брата. Попытайся отгадать еще раз, только теперь поближе к дому, Фло. Что ты скажешь о том молодом человеке в черной бархатной куртке, которого ты так часто дразнишь, и просишь меня встать с кресла со словами «быстрее, папа, он сейчас повернет за угол»?

— Но, папа, не значит ли это, что ты встретился с ним на улице и попросил его быть твоим другом? — воскликнула Флора, краснея до корней волос от мысли о неприличности такого поступка, Который совсем не укладывался в правила мисс Мэйдьюк из Ноттинг-холла.

— Нет, конечно. Но что ты думаешь о том, если этот человек как-то связан с моей прошлой жизнью?

Флора отрицательно покачала головой.

— Этого не могло быть, папа. Это было бы слишком нелепо.

— Я так не думаю. Почему нелепо? Потому что он носит черную бархатную куртку или потому что ты смотришь на него из окна?

— Что ты имеешь в виду и как он вообще может быть связан с твоей прошлой жизнью? Это невозможно, если ты не был художником.

— Его дядя не был художником, Фло. Но он был моим работодателем и впоследствии деловым партнером в Австралии. Он рано женился, но у него не было детей, как я тебе уже говорил.

Флора кивнула головой в знак согласия. Она действительно очень часто слышала от отца рассказы о его приключениях в Австралии, но ей никогда не надоедало их слушать снова.

— И когда он умер, все его деньги перешли к сыну его сестры. Он завещал свои деньги сестре, ее наследникам и правопреемникам, не зная, что она умерла на момент составления завещания. Этот человек не послал ей ни одной десятифунтовой купюры и вообще не спрашивал, нуждается ли она в деньгах. А когда умер, то оставил ей шестьдесят тысяч фунтов.

— Но какое отношение это имеет к молодому человеку, живущему рядом с нами? — спросила озадаченно Флора.

— Только то, что он племянник, который унаследовал эти шестьдесят тысяч фунтов.

— Боже мой! — воскликнула Флора с огорчением, — а я-то думала, что он художник, борющийся с трудностями жизни, и что, должно быть, он готов покончить самоубийством из-за того, что не может продать свои картины. Вот откуда деньги для его такого поведения с кэбменами.

— Какое поведение? Какие кэбмены? — Флора объяснила.

— Ты хочешь сказать, папа, что ты познакомился с ним? — еще раз переспросила Флора.

— Это чистая случайность. Когда я приехал домой, то вложил немного денег — несколько тысяч фунтов — в корабельные компании, как ты уже знаешь, ведь у меня нет от тебя секретов. Я сходил сегодня утром в контору Джона Маравилла, он агент компании, как ты знаешь. И кого я там встретил? Нашего друга в черной бархатной куртке, однако на этот раз он оделся получше для выхода в город, но я узнал его по длинным волосам. Он стоял, опираясь на стол Маравилла, и расспрашивал его о кораблях и судоходстве. Маравилл, который как обычно тараторил без умолку, все время посмеивался, как будто он заработал не менее полумиллиона с момента открытия конторы, наконец он представил нас друг другу.

— Вы, должно быть, знаете мистера Лейбэна, — сказал он, — этот молодой человек держит шестнадцать тысяч у сэра Гэлахэда.

— Конечно, я должен знать имя Лейбэн, — сказал я, — связано ли оно с кораблями или нет. Был ли у вас в роду кто-либо по имени Фергусон?

— Я рад ответить, что да, — ответил молодой человек с длинными волосами. — Если бы такого человека не было, мне никогда бы не пришлось держать деньги у сэра Гэлахэда. Мой дядя Джон Фергусон оставил мне свои деньги.

— Он был моим первым и единственным работодателем и лучшим другом, — ответил я. Мы с ним потолковали еще около пяти минут и он обещал отобедать у нас сегодня вечером.

— Папа! — закричала Флора, едва скрывая свою радость.

— Что, ты рада, моя девочка? — задумчиво спросил отец.

— Я просто обожаю художников, папа, а он выглядит гораздо лучше, чем другие, которые живут здесь поблизости.

— Он интересен и тем, что имеет шестьдесят тысяч фунтов. Может позволить себе покупать прекрасную одежду, моя дорогая. Хорошо бы, чтобы он не растратил по мелочам свой капитал. Да, он придет к нам сегодня в семь часов вечера. Я думаю, мы должны быть с ним особенно учтивы, ради его старого бедного дяди, который был моим большим другом, несмотря на пристрастие к выпивке.

— Конечно, папа. Мы обязательно должны быть добры к нему, и, возможно, он поможет мне немного с рисованием. Я сейчас перерисовываю эскиз «Галнея», где изображена девушка с длинной косой и прекрасной греческой головкой, но телесный цвет получается у меня с таким багровым оттенком, как будто бедная Галнея выпила нитрат серебра. Возможно, мистер Лейбэн, — не правда ли красивое имя? — поможет мне исправить эти цветовые ошибки.

— Возможно, — сказал отец задумавшись. — Странно, не правда ли, моя дорогая, что случай столкнул меня с ним? Когда я искал Гуттберта Олливента, то думал, что он мой единственный друг, который у меня когда-либо был, а сейчас мне кажется, что этот молодой человек почти мой племянник. Что ты думаешь об этом, малышка?

Это было имя, которым ему больше всего нравилось называть Флору. Он звал ее малышкой и думал о ней, как о малышке, в те далекие дни жизни в Австралии, и теперь Марк Чемни очень любил называть ее так.

— Это дико, папа, очень безнравственно. Он приезжает домой поздно ночью, в каких-то кэбах. Это кажется мне таким ужасным — ездить в кэбах, а не в каретах, не правда ли, папа? Миссис Гэйдж говорит, что двухместные кэбы и распутство — всегда вместе. Именно так она и говорит.

Миссис Гэйдж была таинственной женщиной. Была она старой и плаксивой и вздыхала все время о прошедшей молодости. Мистер Чемни нанял ее для ведения домашнего хозяйства.

— Никогда не упоминай миссис Гэйдж. Я думаю, нет большой беды в том, что этот молодой человек возвращается домой поздно. Мне следовало бы огорчаться, думая об этом, но в его манерах такое обаяние и искренность. Я бы не пригласил его сюда, если бы он был неприятным типом.

— Возможно, двенадцать часов ночи или около того, это не так уж и поздно? — спросила Флора, задумавшись.

— Ты так точно говоришь о времени его прихода, малышка!

— Я не могу не слышать его ночных приходов, ведь все происходит под моими окнами.

Флора провела в необычном волнении оставшуюся половину дня. У нее с отцом было не много друзей, ими были доктор и миссис Олливент. Поэтому было так необычно для них ожидать к обеду кого-либо другого. Флора просила отца взять ее в Кавентский сад для того, чтобы купить фрукты для десерта, выбрать бананы, гранаты, опунции и различные другие экзотические дары природы, которые выглядели такими заманчивыми и обладали удивительным вкусом. Это была ее детская фантазия — украсить стол чем-то необычным, ярким. Чтобы можно было очаровать глаз художника композицией форм и гаммой цветов. Миссис Гэйдж было дано задание подготовить хороший обед, но поскольку эта женщина никогда ничего не делала, кроме супа из воловьего хвоста, трески, жареных бифштексов и вареной курицы, то трудно было ожидать от нее чего-нибудь необычного и оригинального.

— Я не думаю, что он много заботится о том, что ому есть, — размышляла Флора, которая имела некоторые определенные представления об этом молодом человеке. — Он, кажется, выглядит выше того, чтобы размышлять над этим. И я надеюсь, что он не будет пить очень много и становиться развязным, а то папа никогда не разрешит приходить ему снопа.

Эта мысль была ужасна. Но что можно было ожидать от молодого человека, который возвращается домой поздно вечером в кэбе?

Еще оставалось время после их возвращения из Кавентского сада, нагруженных различными деликатесами из тропиков, до семи часов вечера. Флора посвятила это время тщательному осмотру и отбору своих рисунков, обдумывая, какой из них она может рискнуть показать мистеру Лейбэну. Она должна представить один рисунок. Может ли она надеяться на консультацию, касающуюся оттенков цвета человеческого тела? По причине вдруг появившейся у нее робости все рисунки казались слишком плохими для того, чтобы их можно было показать. Рот Джульетты был неправильной формы, левый глаз Галнеи выглядел каким-то закатившимся, старик с белой бородой — эскиз «Благожелательность» — оказался слишком пурпурным в свете свечи, чего Флора совсем не ожидала. Букет камелий, который, был нарисован с натуры, выглядел, как свежесрезанная брюква, ваза с абрикосами удивительно напоминала вазу с маринованными огурцами. Флора в отчаянии закрыла свою папку.

«Я лучше ему покажу все рисунки, тогда он хоть будет знать, какая я мазилка, — сказала себе Флора. — Как бы я хотела, чтобы он был беден, тогда было бы очень милосердно брать у него уроки».

Затем она быстро побежала в соседнюю комнату одеваться. Флора распустила свои густые волнистые волосы и снова закрутила их вокруг головы наподобие диадемы. Она надела голубое шелковое платье, которым так часто восхищался ее отец. Оно было с красивыми кружевами вокруг шеи и свободными рукавами, наполовину закрывающими ее красивые нежные руки. Флора могла тратить любое количество денег на свои украшения, балуя себя различными удивительными вещами: медальками, ленточками, кружевами — в общем всем, о чем ей так мечталось в ее школьные дни.

Темные занавески были задернуты, и в двух гостиных запылали камины, вследствие чего комнаты приняли более уютный вид, несмотря на их невзрачную обстановку. Марк Чемни сидел в своем любимом кресле, чрезвычайно массивном, но довольно вместительном, в своей привычной позе, читая вечернюю газету.

— Не могу понять, что интересного находят мужчины в газетах, — сказал он.

— Ты так всегда говоришь, папа, потому что никогда еще ничего не прочитал.

— Я не могу сказать, что люблю книги, Флора. Мне нравится знать, что то, что я читаю, есть на самом деле. Что хорошего в истории, например. На этой неделе могут по-всякому фальсифицировать события прошлой. Я не хочу знать, что было, я хочу знать, что есть. О, как ты нарядно выглядишь, моя милая. Ты не часто балуешь меня, одевая это голубое платье.

— Я думаю, поскольку у нас сегодня будет компания, папа…

— Компания! Молодой, человек, живущий по соседству! Я полагаю, это как раз он стучит в дверь.

Сердце Флоры почти выскакивало из груди. Она думала о тех отвратительных рисунках наверху, удивляясь, как у нее хватило смелости выставить их для показа, о том, как будет выглядеть этот молодой человек при более близком знакомстве, поскольку раньше она видела его только мельком, на расстоянии.

Он вошел в комнату в тот момент, когда Флора предавалась этим размышлениям, и был представлен ей, при этом его рукопожатие было настолько энергичным, что это выглядело по крайней мере не по-джентльменски.

Определенно, молодой человек был хорош собой, в этом не могло быть, сомнений, он был просто великолепен. На нем был прекрасно сшитый, без малейшего изъяна костюм. Только одна странная деталь присутствовала в его внешнем виде — прекрасные длинные волосы. Флора ожидала увидеть его в черной бархатной куртке, возможно, с пятнами краски тут и там, которые говорили бы о том, что он только сейчас отложил палитру. Но он был одет как любой другой молодой человек — безукоризненно и элегантно. Флора даже почти расстроилась.

Он был очень непринужденным молодым человеком, с которым легко было общаться. Его способность поддерживать разговор служила ключом к открытию дверей для дружбы. Он рассказал им все о себе: о том, как он живет, о своих стремлениях, о намерении съездить в Рим на год или два, чтобы там усердно поработать, будто что-то было в атмосфере этого древнего города, что должно было сделать его очень трудолюбивым.

Уолтер Лейбен задавал большое количество вопросов о своем дяде, которого ему никогда не приходилось видеть. Марк Чемни по секрету рассказал ему длинную историю о том, что он знал, В целом это была очень веселая компания, собравшаяся за обедом, гораздо более радостная, чем когда у них обедал доктор Олливент. Доктор, конечно, был лучше обо всем информирован, но не был таким отличным рассказчиком, как Уолтер Лейбэн.

После десерта, который получился на славу, несмотря на своеобразие тропических фруктов, они вместе поднялись в верхние комнаты. Для Флоры было большим облегчением обнаружить то, что художник совсем на пил, хотя бокал красного вина стоял рядом с ним на протяжении всего обеда. Он не был склонен к пьянству, которое, по мнению Флоры, было общим пороком гениальных людей, особенно приходящих домой за полночь. И было так чудесно обнаружить, что Уолтеру так нравится чай, который Флора то и дело наливала ему, как будто Он был одним из рассудительных помощников приходского священника.

Уолтер Лейбэн, потягивая чай, увидел открытое пианино и заметно оживился.

— Вы поете и играете, — сказал он, — и я думаю, здорово.

— Только простую музыку, — ответила она робко, — Мендельсона например, только не самые печальные моменты и старые песни, которые так любила мама. У меня есть целая книга таких песен, которая принадлежала моей бедной маме. Я боюсь, вы будете смеяться, глядя на это издание, ведь строчки уже выцвели и бумага такая простая, но я люблю эту книгу больше, чем любую другую, продающуюся в музыкальных магазинах.

— Я уверен, что эти песни прекрасны, — ответил Уолтер с большим воодушевлением, — иначе вы не стали бы их петь.

«Его манеры без сомнения хороши», — думала Флора.

Она подошла к пианино по настоятельной просьбе отца и спела одну за другой все старые баллады, которые так любила ее мать: мягкую грустную музыку прошлых лет: «Мы встретились», «Она носила венок из роз», «Веселая гитара». Уолтер Лейбэн зачарованно стоял, облокотившись на пианино, и смотрел и слушал, и ему не хотелось никуда идти, он думал о том, что пришел его час, что судьба, которая так благосклонно поступила по отношению к нему, послав шестьдесят тысяч фунтов, желает наградить его еще более щедро, для того, чтобы счастье его стало более полным.

Марк Чемни развалился в кресле, куря трубку, которая служила ему единственным утешением в той одинокой жизни на другом конце земного шара и которую — уж чего он никак не мог предположить — будет запрещать ему курить Флора, и смотрел на двух молодых людей у пианино.

Уолтер Лейбэн, казалось, бы, был само воплощение юности — искренний, благородный и пылкий. Это представлялось удивительным, что случай сделал так, чтобы эти молодые люди были одного возраста и имели так много общего между собой.

«Это может показаться почти естественным ходом событий, если…» — думал Марк Чемни, но не решился окончить предложения даже в уме, настолько очевидным было его продолжение.

После исполнения отцовских любимых баллад Флора позволила себе, заговорить с большой застенчивостью и нерешительностью о живописи.

— Я думаю, что рисовать — это очень трудное занятие, — сказала она наконец, все еще сидя на стуле перед пианино, глядя вниз на клавиши и нажимая беззвучно на одну из них, как будто ища вдохновения среди диезов и бемолей. — Я, конечно, не имею в виду Рафаэля или Тициана, или кого-либо еще из великих…

— Тяжелые звуки, — заметил Уолтер, глядя на нее в смущении.

Она рассмеялась над этим и стала чуть смелее.

— По можно же развлекаться этим.

— Как, так вы рисуете! — воскликнул молодой человек восхищенно.

— Я не говорила этого.

— Нет, говорили. Пожалуйста, покажите мне то, что вы уже нарисовали.

— Все мои рисунки такие ужасные, — как будто извиняясь, сказала Флора.

— Нет, они прекрасны, как у Розы Бонхер.

— Но на них изображены не животные.

— Я все-таки настаиваю на том, чтобы вы показали мне их сейчас же.

Отец Флоры позвонил в колокольчик и велел принести папку мисс Чемни. Флора даже не успела среагировать на это, она еще не могла прийти в себя, а папка уже была раскрыта и лежала на столе и Уолтер Лейбэн рассматривал рисунки, бормоча про них что-то, хмурясь и улыбаясь.

— Говоря откровенно, в этих рисунках несомненно есть талант, — сказал он одобрительно и затем стал показывать, какие все-таки недочеты он обнаружил в них: где отсутствовала перспектива, где мазок кистью был слишком сильным.

— Вам не следовало бы так торопиться с выбором красок, — сказал Уолтер, отчего Флора пришла в отчаяние, поскольку какая радость для художника в семнадцать лет, если даже нельзя поупражняться с цветовой палитрой.

— Рисование — такое скучное занятие, — воскликнула она, поднимая вверх свои прекрасные брови.

— Вовсе нет, если заниматься этим серьезно, — ответил м-р Лейбэн, забывая те многочисленные выражения недовольства и раздражения, которые срывались с его губ несколько дней назад по отношению к мускулатуре гладиаторов.

— Мне хотелось бы, чтобы ваш, отец позволил мне приходить к вам иногда на полчаса, тогда бы я смог заниматься с вами. Я могу дать вам некоторые гипсовые фигурки. Вы должны почаще практиковаться в рисовании.

Лицо Флоры озарилось улыбкой, но она все-таки с некоторым сомнением посмотрела на отца.

— Не вижу препятствий, — сказал м-р Чемни, — назначьте удобное для вас время, и я буду присутствовать на занятиях, чтобы иметь возможность увидеть мою малышку в роли прилежной ученицы.

Дело было улажено и принято отцовское предложение о том, что м-р и мисс Чемни придут осмотреть художественную мастерскую м-ра Лейбэна на следующий день.

— Вас может заинтересовать вид мастерской трудолюбивого художника, — сказал Уолтер, делая особенно сильное ударение на слове «трудолюбивый». — И если вы окажете мне честь остаться со мной на ленч, то я подготовлюсь к этому настолько хорошо, насколько это может сделать холостяк.

Это было сказано с предельной степенью отреченности от мирских; благ, как будто он был самый несчастный и всеми покинутый обитатель этой, планеты.

Флора радостно сжала руки. «Папа, папа, давай, пойдем туда, — воскликнула она, — я никогда еще в своей жизни не видела настоящую мастерскую художника».

После того, как предложение было принято, м-р Чемни не желал на свете ничего больше, чем взять в свои большие руки маленькую, легкую руку своей дочери.

Загрузка...