Проклятье или ничейная земля

Глава 14 Ненастная ночь

Лео придвинул к себе самую большую коробку с бумагами со стола и предложи Виктории:

— Давай, я сам все перетащу в твой кабинет, а ты, действительно, езжай домой.

Вик нахмурилась — в Олфинбурге тоже бывали ураганы, и в один из них она даже несла патрульную службу, обходя кварталы. Ничего страшного, просто сильный ветер и дождь. И мокрые ноги, и простуда, и недовольный Эван, пропахший гарью… Тогда сержант Кирк всерьез ждал, что она сдастся и уволится. Зря ждал.

— Все так серьезно с шаррафой? — Вик потянулась эфиром к Эвану — тот был серьезен и взволнован. Видимо, что-то не задалось на совещании или понял опасность шаррафы.

Лео принялся пояснять:

— Иногда шаррафа продолжается несколько дней: дикий ветер, дождь, наводнения, размывы дорог. Сель. Оползни. Все очень серьезно. Говорят, эта шаррафа на день, но день — это только дожди, ветер может сохраняться долго. Очень сильный ветер, Вик.

Она обвела взглядом свои коробки, находя ту, где лежали дела с Речного:

— Тогда вот эту коробку я заберу с собой — дома поработаю. — Лео тут же понятливо схватил её. Вик подумала и взяла еще одну: — и вот эту до кучи.

В залу заглянул крайне сосредоточенный Одли, с мундиром болтавшимся на локте — в управлении было душно:

— Вики, комиссар просил передать, что останется тут, в управлении. Тебя он просил ехать домой. — Одли скривился и признался: — Меня тоже отправил домой, в смысле, к вам домой. Как и…

Он указательным пальцем ткнул в Лео:

— Тебе тоже велено ехать домой. Не буду напоминать у кого, но не у меня, магически срощенный перелом ноги. Тебе запрещены нагрузки и ночные дежурства, Лео.

Тот покраснел, покрепче перехватил коробку с бумагами — пока не вспомнили, что и рука у него тоже магически срощена, и направился к двери:

— Домой, так домой…

Одли заметил вещи на столе Вик и предложил:

— Я попрошу парней — они перенесут твои вещи в кабинет. Все равно первые несколько часов шаррафы, пока будет дуть бешеный ветер, им будет нечем заняться.

Вик поджала губы и послушно направилась за парнями — Одли перехватил у неё коробку с документами:

— Сам понесу. Паромобиль уже ждет под парами — я попросил механиков.

— Одли, расскажешь, что это такое — полицейские войны? — спросила она. Тот вздрогнул и покосился на неё:

— С чего такой интерес? — Взгляд его серых глаз был крайне серьезен.

— Брок думает, что из-за дела Хогга и проверки Речного могут возникнуть трения между дивизионами. — шагая по темному коридору, освещенному только светляком над ними, задумчиво сказала она. Все же ей не верилось в войны. Еще и между своими. Между полицейскими.

Одли поперхнулся ругательствами:

— … только этого не хватало. Черный так серьезно воспринял задержание леры Элизабет?

Лео пробормотал:

— Дык… — Он тут же поправился: — всех бы так задерживали, Одли. Хогг перегнул палку — с этим все парни согласны.

Одли скривился — Хогга он до сих пор считал своим парнем. Пусть уже не другом, но хорошим знакомым. Он молча спустился по лестнице и вышел в пустой сейчас холл — там за стойкой был только дежурный.

Жаме тут же подскочил со своего места:

— Инспектора, доброй ночи!

— И тебе, — старательно давя в голосе раздражение, ответил Одли. — Жаме, найди кого-нибудь из свободных парней — скажи, чтобы вещи инспектора Хейга перенесли в её новый кабинет.

— Так нет никого, — развел руками Жаме.

— Как нет? — опешил Одли.

— Черный прихватил с собой сержа Арбогаста, Калло, эксперта и помчался на вызов к себе домой.

— Что случилось? — тут же вмешалась Вик. Кажется, полицейские войны все же не неудачное предположение Брока.

Жаме поморщился:

— Какая-то дрянь повесила перед домом Черного крысу с запиской, содержащей угрозы.

В этот раз Одли все же не сдержал ругательства:

— Ну твой же дивизион! — такого он ни от Хогга, ни от Речного не ожидал.

Лео отвернулся в сторону, чтобы не сказать ничего лишнего. Жаме продолжил:

— Остальные парни еще не вернулись с площади Воротничков. Они телефонировали — могут чуть-чуть задержаться.

— Где рыжий? — резко спросил Одли.

— Он помчался на площадь Воротничков.

— Парней катакомбами вернуть?

Жаме сглотнул:

— Нет. Он это…

Вик подсказала:

— Он к нериссе Идо поехал — у неё дети, а дом очень старый. И она ничего не знает о шаррафе. Он будет там, если понадобится его вызвать.

Лео покосился на Одли:

— Так я останусь, да? Я хорошо себя чувствую, а в управлении явно нужны еще дежурные. Заодно и свой кабинет обживу.

Одли забрал из рук Байо вторую коробку:

— Ладно, уговорил. Оставайся. Я если смогу, тоже вернусь — отвезу Вики… — и прежде, чем она обиделась его недоверием, добавил: — проведаю свою раненую лиску и вернусь. Если смогу, конечно.

Тени в холле, кажется, стали еще гуще и непрогляднее.

Вик, передернув плечами, попрощалась с Лео и Жаме и первой вышла на улицу, еще и дверь для Одли придержала — у него обе руки были заняты коробками. Ветер был такой силы, что Вик еле удержала дверь. Закрываясь, та все равно вырвалась и с грохотом захлопнулась. Шагая к паромобилю, припаркованному у тротуара, Вик пожалела, что гогглов для защиты глаз у неё так и нет — ветер щедро бросал в лицо пыль. Одли, тихо ругаясь себе под нос, спешил за ней.

Вик уточнила у Одли, вздрагивая под порывами ветра:

— Это уже шаррафа?

Одли, перекрикивая свист ветра и громкий шелест листвы на деревьях, ответил:

— Это только начало. Её предупреждающее дыхание.

Вик открыла заднюю дверцу паромобиля, чтобы Одли смог поставить на сиденье коробки — пришлось всем телом налечь на дверцу, чтобы её не захлопнуло:

— Как ты… поэтично говоришь…

Одли промолчал, ставя коробки и закрывая дверцу. Только когда Вик устроилась на переднее пассажирское сиденье, а он сам сел за руль, он пояснил, трогаясь с места:

— Брок верит, что шаррафа живая. Раньше вообще верили… В смысле, когда шаррафа была редким явлением, раз в четверть века, а то и реже… Вот тогда верили, что это наказание богов за грехи людские. Прилетает змей жаркий, выжигает все на своем пути, да затапливает своей кровью земли…

Вик не успела спросить про кровь — с неба словно в ответ на слова Одли понеслись алые потоки воды.

— Ого… — только и сказала Вик.

Одли почти с гордостью в голосе сказал:

— Да, вот она такая, шаррафа. Главное теперь — чтобы мотор не захлебнулся где-нибудь в низинке… — Он сбавил скорость и поехал старательно осторожно по пустым улицам города. Вик смотрела в лобовое окно и не могла поверить — шаррафа словно проглотила весь город, оставив им с Одли только небольшой клочок пространства. Паромобиль то и дело вздрагивал под порывами ветра. Казалось, еще чуть-чуть, и ветру хватит сил подхватить его и отправить в небеса.

Видимо, заметив, что Вик не по себе, Одли тихо начал рассказывать. О войнах. О полицейских войнах. Самое то, чтобы успокоиться под непрекращающимися потоками алой, как кровь, воды.

— … раньше полицейские участки были меньше. Вместо Центрального участка — целых шестнадцать было. Вместо одного Речного — шесть. Вместо Северного — тоже шестнадцать. Сельских, как было пять, так и осталось пять. Каждый участок охранял свои границы — ведь стоит зазеваться, и пришлая пилотка подговорит хозяина паба или ресторанчика, синематографа или мюзик-холла перейти под их охрану. Границы участков пересекать не стоило — забредшего констебля отпинывали всем участком и выкидывали на свой — в назидание, так сказать. Страшные были времена — подчас пилоток боялись пуще банд. Банда раз в луну собирает дань, а пилотки могли приходить сколько угодно. Сперва с проверкой и штрафами, потом с предложением принять охрану, потом снова со штрафами. И каждый раз плати. Некоторые владельцы сами приходили в мэрию и просили изменить границы участков. У Старого моста, где расположен Веселый квартал, войны были самые жесткие. Там конкурировали между собой Шестнадцатый, это сейчас Центральный участок, и Шестой — сейчас Речной.

— И…?

— И ситуацию исправил только прогресс.

— Фиксаторы? — предположила Вик очевидное.

— Пфф… Их можно же отключить на время разборок между участками. Паромобили. — Одли хлопнул правой ладонью по рулю. — Ситуацию изменили паромобили. Как только отказались от конных патрулей перейдя на моторы, оказалось, что мелкие участки больше не нужны. Ну и… рыжий, конечно. Он славно проредил полицию, введя комиссию по этике. Не будь он магом, и не покровительствуй ему лер-мэр лично, прибили бы его еще в первый год реформы полиции. Причем свои же прибили бы.

Вик нахмурилась, впервые понимая причину, по которой в бывшем Особом под началом Брока служили только молодые констебли — те, кто не замарался в полицейских войнах. Одли и Стилл не в счет — они пришли на службу в полицию уже в годах.

Одли, тормозя перед особняком Хейгов, криво улыбнулся Вик:

— Разочаровалась в полиции, девочка?

Она качнула головой:

— Всякое бывает. Главное, чтобы прошлое осталось в прошлом. — Она оглянулась на коробки на заднем сиденье. Хотелось верить, что Хогг все же не перешел грань между законом и личной местью. Правда, надежда была крайне робкой. Вик помнила утренний рассказ Лиз.

Из дома выскочил лакей Джон, правда, без зонта — в такую погоду зонт абсолютно бесполезен. Джон помог выйти из паромобиля и зайти в дом пусть и мокрой, как мышь, зато не улетевшей в небеса. Почувствовав на себе шаррафу, Вик уже не сомневалась в такой возможности.

Дома было спокойно и хорошо. Горели свечи в высоких шандалах, плясало пламя в камине, пахло свежей сдобой — девочки пили чай в холле в ожидании Вик. Старательно пряча страх, они подскочили со своих кресел, где до этого чинно сидели под присмотром нериссы Эйр, и обняли Вик — та опустилась на пол, садясь на корточки.

— Ма… — прошептала более смелая Ноа.

— Ты дома… — добавила Полли.

— Мы так боялись, — призналась Ноа.

— Можно, мы эту ночь снова будем спать у тебя?

Вик прижала их обоих к себе:

— Конечно, можно. Я сейчас приведу себя в порядок, и присоединюсь к вам за чаем.

Джон понес коробки с бумагами в кабинет Эвана — Вик не стала его останавливать: какая разница, где она будет с ними разбираться? Одли, заметив у камина корзинку со спящей перебинтованной лисой, присел рядом с ней, гладя по голове:

— Уж ты ж моя хорошая… Я же говорил — ты выживешь. Ты сильная лисичка!

Та в подтверждении его слов тут же прокусила ему ладонь. В этот раз до крови.

Под утро шаррафа устала. Дождь закончился, океан еще ревел от ярости, но уже не стучал волнами прямо в заднюю дверь в просьбе впустить в дом. Шумели деревья, их ветви противно скрипели под порывами ветра, но Ноа уже не боялась. Мама была рядом, пусть она и спала, крепко обнимая Полли — до Ноа её руки не дотягивали, но Ноа и не была против. Она сама с другой стороны обнимала Полли — та иногда бывала такая трусиха! Ноа и сама, бывало, боялась, но рядом с Полли чувствовала себя храбрее — она обязана защитить свою сестричку.

Стучали капли воды, падая с сандрика на железный отлив. Кап-кап-кап. Долго, надоедливо, прорываясь через сон. Ноа приоткрыла один глаз и вдруг поняла, что это стучит не вода. Она осторожно, чтобы не разбудить Полли и маму, встала и направилась к окну, открывая ставни и запуская в спальню первые рассветные лучи солнца.

Снова раздалось громкое тук-тук-тук, и Ноа увидела, как в стекло клювом стучится желтая, полупрозрачная канарейка. Та самая, которую они недавно похоронили в дупле дерева. Увидев, что Ноа заметила её, канарейка взлетела вверх с отлива и словно позвала Ноа за собой — она отлетала в сторону, возвращалась, стучала вновь в окно и снова улетала. Она явно просила помощи у Ноа. И Ноа не смогла отказать. Спешно обув домашние туфли, Ноа выскользнула из спальни и тихо спустилась вниз, направляясь к задней двери для слуг.

Её никто не поймал и не остановил — Ноа умела быть незаметной, когда хотела. Шею сзади под волосами, сейчас заплетенными в куцую косичку, пекло — туда позавчера странный алоглазый и белокожий храмовник поставил какую-то непонятную печать: ей и Полли. Ноа знала, что если понадобится, печать исчезнет и тогда… И тогда… Что будет тогда, она не знала. Наверное, это и неважно.

Ноа открыла дверь и выскользнула на улицу.

Мир изменился за всего одну ночь.

Все стало алым. Алые лужи. Алые ручьи, несущиеся через их сад в океан. Алые стволы деревьев. Даже дорожки стали алыми — красный песок неприятно скрипел под подошвами домашних туфель. Переобуваться в холле в прогулочные ботинки Ноа не рискнула — там её могла заловить лиса. Хотя скорее все же Поттер. И почему она подумала на лису?

Ветер играл деревьями, легко сгибая их макушки, и огибал Ноа, словно боялся. Или это летящая впереди Ноа желтая, как солнышко, канарейка защищала её? Жаль, что от потоков воды она защитить не смогла. Туфельки Ноа промокли насквозь, как и подол ночной сорочки, неприятно липнувший к ногам. Холодно не было. Скорее душно, как перед новой грозой.

Канарейка вылетела из сада и полетела над дорогой — там за двумя рядами домов находился Приморский парк, в котором девочкам разрешалось гулять. Но вход в парк был совсем не там — там, куда летела канарейка, был железный забор с острыми пиками на концах. И откровенно говоря, ходить в парк без нериссы Эйр было неправильно. Нет, не запрещено, но точно нехорошо. В общем, нельзя. Папа бы точно расстроился.

— Эй, солнышко! — позвала канарейку Ноа. — Мне нельзя туда.

Она замерла у тротуара, разглядывая пустую дорогу, сейчас больше походившую на озеро, скованное бордюрами вместо берегов. На всякий случай Ноа подняла с тротуара небольшой камень, принесенный сюда водой. Просто так. Так спокойнее.

Канарейка вернулась к Ноа, сделала круг над её головой и снова понеслась на другую сторону дороги.

Ноа недовольно топнула ногой:

— Мне туда нельзя!

Только канарейка упрямо летела прочь. Ноа выругалась бешеными белочками — так иногда говорила мама, — и, утопая почти по колено в воде, перебежала дорогу. Её Ривеноук был перейден — пришлось бежать дальше за канарейкой, по дорожке между чужими особняками, через дорогу для мусорщиков и доставщиков еды, мимо еще одного ряда домов. И снова через дорогу, за которой прятался за кованным забором парк, утопающий в тумане, как в молоке.

Канарейка замерла в воздухе над упавшим огромным дубом, еще вчера росшим в парке, а сейчас вздымавшим корни в небеса. Он обвалил на землю секцию забора и сейчас лежал, как мостик над дорогой, тут больше напоминавшей бурный ручей — алая вода неслась по ней куда-то прочь.

Канарейка приглашающе залетала над дубом, словно уговаривая Ноа, что тут безопасно. Девочка поморщилась — папа такое может и не понять, но ворота парка откроются только в десять утра, а канарейка явно не могла ждать.

Ноа схватилась одной рукой за ветку и еле-еле забралась на широкий, как мостик, ствол. Стоять на нем было не совсем удобно — кора была шершавая и ужасно мокрая. Подошвы у туфелек тонкие, чуть наступишь на сучок — можно проткнуть ногу. И ветки… Ветки перегораживали дорогу.

Ноа осторожно сделала первый шаг. Потом еще. И еще. А потом её остановил крик:

— Лера Ноа! Стойте!

Голос был незнакомый, грубый, мужской. Ноа знала, что такие голоса не к добру. Она оглянулась на бегущего к ней по щиколотку в воде блондина в простой, крайне мокрой одежде — всего лишь штаны и грубая рубашка. Будь на мужчине полицейская форма, Ноа бы остановилась, но формы не было. Девочка ускорилась, чтобы быстрее оказаться в парке — там легко спрятаться.

— Да стойте же! — снова заорал мужчина. Он был высок, очень высок, широкоплеч и, пожалуй, опасен. Это чувствовалось усилившимся жжением в шее, там, где печать.

Ноа рванула по стволу дальше, мужчина тоже ускорился. Пара ударов сердца, и его руки сомкнулись на Ноа, стаскивая её с дерева. Ноа завизжала, как никогда в жизни. Что-то темное проснулось в её памяти.

Она. Чьи-то грубые руки. И темнота бесконечного мешка Тонтон-макута.

Слова проносились мимо неё, мимо её затопленного ужасом сознания:

— Лера Ноа, успокойтесь! Я не причиню вам вреда! Дерево очень опасно — можно напороться на сук и расстаться с жизнью. Вдобавок, парк закрыт, и я не думаю, что вам там разрешено гулять. Вряд ли лера Виктория знает, что вы сбежали из дома…

Она била, била и била. Сперва камнем, потом, когда он выпал из пальцев, просто кулаками. Её куда-то несли, она вырывалась и кричала, сама не понимая, что.

Она пришла в себя только от знакомого, сейчас очень злого голоса:

— Хогг! Немедленно отпустите мою дочь! И не смейте применить эфир — я вас быстрее!

— Лера Виктория, вы все не так поняли!

Мужские грубые руки все же отпустили её, и Ноа, взвизгнув последний раз, понеслась к маме, прячась за её спину.

— Я все правильно поняла, Хогг. — очень сердито продолжила мама. — Вчера вы напали на леру Элизабет, приняв её за портовую крысу. Сейчас вы напали на мою дочь. Снова приняли за крысу? Или уже готовы начать войну?

Хогг приподняв руки на уровне груди и показывая пустые ладони сказал:

— Все не так, лера Виктория.

— Тогда ответьте мне на простой вопрос: что вы тут делаете? Вы отстранены от службы — вам здесь нечего делать. И вряд ли вы тут живете. И точно так же вряд ли вы навещаете кого-то — не в столь ранний час. Что. Вы. Тут. Делаете?

Хогг молчал, и Виктория ткнула пальцем в сторону своего дома:

— Наблюдаете за мной и моей семьей, да?