Путь кочевника

Глава 11

Пыхтя и отдуваясь в просторные покои Хидеоса ввалился жирдяй с заячьей губой. Он с трудом упал на одно колено, склонил голову и заговорил, обливаясь потом.

— Предводитель, не сердись, но ты обещал, что девка будет моей! — невнятно тараторил, шлепая нижней губой толстяк. — А она сдулась! Ее кто-то увел посреди казни, и теперь, знамо чо — трахает у себя в пещере! Предводитель, она моя, ты обещал! — он поднял несмелые слезящиеся праведной обидой глаза на правителя Семи Дорог.

Хидеос важно восседал на мягком ложе — расслабленный и удовлетворенный после кровавой казни. Он дал знак охране, чтобы позвали сюда мыслелова, а затем пропищал:

— Что ты там мямлишь, Турин?

— Девка — моя девка, она пропала! Увели ее, святейший! Найти надо, я был первый на ее невинность. Разве я не заслужил? — Толстяк так вознегодовал, что попытался встать, но это было не так-то просто. После пары неудачных попыток он остался стоять на занемевшем колене, но теперь еще упирался рукой в пол, как бегун на старте. Объемистый живот его свисал по бокам жирного бедра. — Ты обещал, предводитель, как только начнется сезон зачатий, я буду первым, кто пустит новую ветвь своего рода от странницы.

— Я обещал тебе ее мать, если не забыл, — кисло произнес Хидеос.

— Мать подохла! — взревел жирдяй. — Теперь девка — моя!

— У тебя нет на нее прямого права, Турин, — толстяк чуть не захлебнулся от обиды, — но злодеяние сие должно быть наказано. Никто не смеет трогать странницу до сезона зачатия. Она — чистая. Она принесет нам много потомства. Каждый знатный мужчина из Семи Дорог продолжит через ее чрево свой род.

Говорил он задумчиво, тихо, словно почуял холодок грядущих перемен, о которых мог только догадываться.

Турин тоже ощутил холодок на шее. Он медленно расползался по всей спине, словно на макушке у него разбили большое яйцо и теперь оно стекало в штаны. Кожа покрылась мурашками, пот высох. Турин, кряхтя от натуги, встал на оба колена (правую ногу он почти не чувствовал) и повернулся в пол оборота. В покои Хидеоса вошел мыслелов.

— Входи, Миндир, — напряженно произнес Хидеос. — У нас тут…

— Украли девушку, — закончил за него высокий мужчина в темном балахоне. Его движения были плавными, словно весь он состоял из тумана, невероятно опасного тумана, способного проникать в сны и создавать видения. — Я уже изучаю память этого…

Миндир хотел сказать «существа», но заметил то, что заставило его забыть о неприязни к жирдяю.

— Она ушла. Забрала свою повозку, и ушла. Этот остолоп сам видел, но был слишком пьян, чтобы осознать, что он видит.

— Нужно послать погоню… вернуть ее… — трясущимися губами пролепетал Турин.

— Разослать людей по всем семи веткам из-за одной девки? — брызнул слюной Хидеос. — Надо было лучше следить за ней!

— Твой народ болен, предводитель, — потусторонне заговорил Миндир. — А странница — ценное вместилище для наших детей. Позволь, я сам верну ее. Кажется, я знаю, где искать.

Пока Миндир шел в ненавистное Бутылочное Горлышко, внутри у него все шевелилось, будто комок ядовитых слизней пришел в движение, копошился едва слышно, не давал покоя. Он сам обработал разум девчонки, когда умерла ее мать — при этой мысли Миндир беспокойно тронул обгоревшую кисть — надел на него путы. Она не могла сама разорвать их, ей кто-то помог. И конечно, в таком деле не обошлось без этой безволосой мозглячки.

Вспомнив ее гладкую голову, Миндир явственно ощутил копошение в груди и животе. Если бы эти жалкие животные так не боялись девчонку, они бы поставили ее во главе поселения. Ее острый, словно древний клинок, ум был для любого из них самым страшным уродством, непростительным изъяном, за который во все времена карали не задумываясь.

Но тут Миндир вспомнил, кто и почему на самом деле правит Семью Дорогами. Клубок ядовитых слизней чуть успокоился, стал податливым. У Хидеоса слабый разум, в него легко вкладывать нужные мысли, а когда придет день, против него так же легко будет восстановить народ. Какие бы ошибки ни допустил Миндир, управляя поселением, отвечать за них ему не придется.

Несмотря на внутренний голос, звучавший сегодня так ясно, Миндир не был уверен в том, понимает ли он, почему девчонку надо искать именно в Бутылочном Горлышке. Казалось, нечто важное ускользает от него. Однако концентрировать волю, направлять ее на поиск ответов, сегодня было непросто.

Почему? Потому что я упустил девчонку?

Но как она смогла… как посмела сбросить оковы?!

Все это сомнения, пустые сомнения…

Ты обязан найти ее и выяснить! Такого не должно повториться, никогда!

Миндир оттачивал свой дар с того самого дня, когда уловил первую мысль другого человеческого существа. Это был смутный образ, словно кто-то бросил мелкий камушек в его эмоциональное поле, и от него пошли круги, образовалась рябь. Улавливать значение этой ряби стало проще, когда Миндир научился успокаивать, делать идеально ровной поверхность эмоционального поля. Тогда он был подростком с окраин и звали его Ном. Он жил в нищете, в грязи и гордился каждым шрамом, полученным в драках, ведь они делали его похожим на высших людей, на тех, кто жил в поселении. В день, когда он ощутил мысль другого человека, он прибежал домой — в земляную пещеру — и рассказал, что он теперь тоже с изъяном, что он должен переехать в Семь Дорог. За это его высекли так, что спина и задница болели еще неделю.

Через несколько лет, когда Ном стал превращаться в Миндира (это древнее имя он выбрал себе сам), он свел с ума своих родителей, а затем покинул хижину, которую считал домом. Он перебрался в соседний рукав лабиринта, который в те годы пустовал, и вошел в Семь Дорог на правах равного. Он заставил их подчиниться, показал, на что способен. Именно Миндир сделал Хидеоса правителем. Он вынудил всех поверить, что более тяжкого уродства не существует, а потому, именно он достоин править поселением. Сестра Хидеоса (в те времена все его звали просто — Хиди) ушла через пару лет. Она была первой, кто с легкостью сбросил чары Миндира. И с тех пор он подобного не допускал…

Пока не пришла та больная странница с дочкой…

Ты размяк, Ном, слишком долго почивал на лаврах, потерял хватку, только и всего. Соберись, ты найдешь ее и все исправишь.

Впереди замаячили первые хижины Бутылочного Горлышка. Миндир почувствовал чье-то волнение, кто-то ждал его.

Эта уродка? Она знала, что я приду?

Невозможно, это совпадение! Она не может быть настолько…

Будь на чеку, Ном!

Но его эмоциональное поле стало слишком нестабильным. На поверхности воды была не просто рябь, по ней прокатывались небольшие волны.

Юна ждала его. Она намеренно провела последние дни в Бутылочном Горлышке. Он должен знать, куда они ушли, иначе ничего не получится. Когда вошел Миндир — вошел властно, без предупреждения — она ощутила его неуверенность. Внешне мыслелов выглядел как прежде, и мог нагнать страху на любого жителя Семи Дорог или Бутылочного Горлышка, но внутри него что-то поменялось, и Юна чувствовала это. Она и сама пребывала в волнении. Это ее первый серьезный проект, от которого зависит судьба двух поселений.

Миндир молчал. Он лишь оглядел скудно обставленное жилище — земляной пол, круглые, маленькие окошки, жесткая деревянная кровать и такой же стол, за которым сидела девчонка, — а после уставился на хозяйку. Внутри царил полумрак, в котором поблескивали глаза девочки и затуманено поглощали свет глаза мыслелова. В точке, где сходились два взгляда, пространство, казалось, вот-вот вспыхнет, загорится от напряжения. Потом что-то случилось, Юна отвела взгляд, и невыраженная энергия исчезла, осталась пустота между ними, заполнить которую могли только слова.

— Мне приятно видеть тебя в добром здравии, Миндир, — Юна улыбнулась ему одними губами.

Мыслелов всё не мог привыкнуть к манере разговора девочки, к ее не по годам умному взгляду. Иногда он не верил, что перед ним ребенок. Временами ему казалось, что Юна неимоверно стара, и только притворяется маленькой, чтобы одурачить всех вокруг. Миндир родился и вырос на окраине Семи Дорог (хотя жители поселения думали — не без помощи Миндира — что тот спустился с Тропы Богов), а потому никогда прежде не видел безволосых людей. Вести о них приносили странники или переселенцы, но Юна была первой, кого он узрел своими глазами. В голове Миндира снова появился непрошенный зуд, возникший с момента знакомства с девчонкой — ему хотелось разложить ее мозг на атомы и понять, как он работает. Но до сих пор разум девочки оставался для него загадкой.

— Зачем ты пришел? — учтиво спросила Юна. — Дело важное, раз ты явился лично.

— Ты знаешь, зачем я здесь.

Юна пристальнее вгляделась в мыслелова. На краткий миг ей показалось, что он становится больше, угрожающе раздувается, словно дикий кот перед схваткой за территорию. Внутренне Юна выдохнула — он ее боится! — струна, готовая отозваться на малейшее прикосновение, чуть ослабла.

— Из-за странника?

Это был точный удар. Стена таинственности, всесилия, на мгновение превратилась в мираж, стала мерцать. За ней Юна увидела понимание, внезапное осознание, последний обрывок холста, без которого целостная картина не складывалась. Мгновение закончилось, и мыслелов стал прежним. Его взгляд затягивал, казалось, в нем навсегда исчезал даже солнечный свет.

— Куда он пошел?

Дыхание Миндира стало частым, прерывистым.

— Отсюда только один путь — по дуге вдоль края лабиринта.

Мыслелов колебался. Он хотел знать больше, хотел спросить о девчонке или вырвать знание о ней силой, но не стал. Он возьмет свое иначе, когда выйдет отсюда. Он заглянет в мысли тех, кто видел странника. У него еще есть время, чтобы нагнать беглецов.

— Зачем он тебе?

Миндир не ответил. Он покинул жилище Юны молча. Последний долгий взгляд, и он ушел.

Когда дверь за ним закрылась, Юна шумно выдохнула. Через минуту ее безволосая голова покрылась капельками пота, а сердце принялось метаться в груди. Дело сделано, обратного пути нет. Теперь вся надежда на странника. Если он все сделает правильно, Миндир никогда больше не появится в Семи Дорогах или Бутылочном Горлышке. Если Кан окажется достаточно силен, она изменит жизнь двух поселений, изменит людей и их устои. Если же нет, Миндир убьет его, вернет Тию и придет за ней.

На мгновение внутри нее все смерзлось. Она знала, что не должна была, но полюбила Кана как старшего брата, о котором всегда мечтала, а может, как отца, которого ей так не хватало. Ее ясный рассудок не желал в это верить, отрицал возможность таких сильных чувств. Однако он же вычленял из общего потока холодные факты — это случилось и оставит шрам, с которым придется жить.

Подумав о том, что предстоит сделать, Юна ощутила, как ее детские косточки трещат под тяжестью груза. Безотчетная паника ворвалась в ее разум.

Я не смогу!

И тут перед ней возникло лицо Миндира за стеной, ставшей миражом. Она тяжело вздохнула, вытерла скатившуюся по гладкой щеке слезу и обратилась мыслями к страннику.