Путь океана: зов глубин

16. ПРОЩАНИЕ?

Ложка с вилкой со звоном ударились об пол. За ними последовала и начищенная до блеска тарелка. Но Селин всё швыряла предметы скудной обстановки комнаты. До боли в ногтях она вцепилась в жёсткую парусину кровати и с криком содрала и её.

Замкнутое пространство комнатушки только усиливало бессильную ярость Селин. И нет, её нисколько не тревожило присутствие кузена и телохранителя за тонкими стенами.

Нет, ну каков же подлец оказался этот Марсий!

Не зря она чувствовала подвох за его видимой статью! Не зря в подозрительном дружелюбии капитана «Кота» мерещилась угроза!

Легендарная Гильдия Мореходов, полная образцовых моряков, вдруг превратилась в плотоядного монстра и повернулась к ней своей клыкастой пастью. Какой может быть смысл в торжестве прогресса и технологий, опередивших время, если и здесь процветает и поощряется всё та же убогая подковерная возня, как и в больной, загнивающей Вердене⁈

Злоба и разочарование выжигали весь былой восторг. Обаяние новизны и технологических чудес вмиг испарилось.

Осталась только противная липкая смесь отвращения и ужаса.

Простоватая, но продуманная, обстановка дома карантинной зоны вместо былого умиления сейчас вызывала раздражение. Ненавистное и столь знакомое чувство клетки. Или того хуже — загона для скота. Тюрьма, проклятая тюрьма для чужаков, не иначе! Вот что такое по сути эта «карантинная зона»!

Селин ходила из стороны в сторону, не находя себе места.

Всего несколько дней назад заворожившие её во время прогулки по городу ажурные верхушки зданий, причудливые механизмы и ниспадающие ветви садов на фасадах теперь виделись всего лишь скверно сработанными декорациями, отвлекающими от чего-то ужасающего. Красивые и такие же пустые. Такие же пустые и бездушные, как власть Гильдии, что не знает ни чинов, ни имён.

Их с кузеном, невзирая на высокое положение на суше, со скандалом выдворяют, как воров и преступников! Хуже! Награждают унизительным статусом persona non-grata… И страшно представить, чтобы бы было, окажись они с Антуаном простыми смертными третьего сословия… Судя по беззаботной болтовне Дафны, незаконные проникновения — дело обычное. Но точно ли все нарушители беспрепятственно покидали остров, узнав чуть больше о его запретных секретах?

От этих мыслей стало страшно…

А капитан? Что они сделают с ним? Что будет со всеми экипажами их экспедиции?

Селин сама не раз была свидетельницей того, как малейший знак неповиновения запускал череду расправ власть имущих с неугодными.

Мог бы Витал оказаться один из таких неугодных? Молодой капитан первого ранга, с таким большим опытом за плечами, умением сплотить людей и грамотно руководить ими… К тому же он — изобретатель! Селин выдохнула. Разумеется они его не тронут. Если в здравом уме. В самом крайнем случае пожурят или выпишут формальный штраф. А её дурное предчувствие — не более чем привычка, укоренившаяся с годами.

Чуть успокоившись, она равнодушно оглядела беспорядок в комнатке, уселась на край кровати и нащупала рядом гребень. Следовало привести себя в надлежащий вид, чтобы вновь обрести равновесие. И мерный шелест влажных волос по зубцам действительно потихоньку умиротворял. Глаза невидяще смотрели сквозь стоящее напротив покосившееся зеркало в медной раме.

И вообще, как же он все таки хорош! И насколько не похож на того хмурого, нелюбезного и озадаченного моряка с небрежной щетиной, каким он показался при первой встрече. Могла ли она его тогда представить танцующим на балу? Или ценителем искусства? Или изобретателем, одержимым одному ему ведомыми идеями? Улыбка сама собой коснулась её губ.

В груди теплело. Вспомнились его серые глаза, и то, как он смотрел на неё, пока их пальцы в перчатках чувствовали друг друга.

Заискивающие или похотливые взгляды были хорошо ей знакомы с самого юного возраста. Порой в них даже встречалась жиденькая пелена влюблённости. Если можно считать таковой подобострастие. В естественном окружении де Круа настолько привыкла к фальши, маскирующей корысть всевозможных видов, что поверить в искреннее внимание мужчины она могла разве из вежливости.

Или из собственной безразличной выгоды.

Но никто и никогда не смотрел на неё с таким живым, с таким робким восхищением, как Витал. Искреннее, зрелое, желание разглядеть под мишурой статусов и условностей её саму пугало и будто бы… ранило. Ведь поверхностное внимание всегда казалось Селин чем-то безопасным, чему не дано пробиться дальше привычных границ. А этот человек одним взглядом оказался способен разрушить наросшую за годы маску. Маску, успевшую осточертеть, но которой было предрешено стать её истинным лицом.

Отражённая его взглядом, она внезапно увидела себя совершенно другой и почти незнакомой: восхитительной, интригующей, чистой, необыкновенной…

— Неужели это — я…?

Словно в страхе увидеть в зеркале привычно лакированную любезность, Селин прикрыла лицо и посмотрела сквозь пальцы в отражение. В голубых глазах напротив стояли слёзы.

Действительно ли она соответствует его высокой оценке? Ведь капитан о ней ничего не знает…

Как не знает и то, что Селин росла в среде, где чинные дамы внушали ей с младенчества многочисленные добродетели истинной леди. Особенно — о целомудрии. Что ничуть не мешало тем же дамам гнусно хихикать в веера за её спиной и смаковать слухи о регулярных визитах ненавистного дядюшки в спальню к племяннице.

Ещё с подросткового возраста де Круа Герцог лишил ореола таинства близость с мужчиной. Селин расценивала её скорее как повинность, которую вынуждена была прилежно платить. А многочисленные леди её круга имели терпение разъяснять права и обязанности благородных дев. И уж точно ни эмоции, ни сакральность близости с мужчиной, ни особые чувственные переживания не входили в перечень изучаемых ею дисциплин. Мать же, всегда слепо любившая и превозносившая своего брата, Фредерика де Сюлли, отчаянно не хотела ничего замечать.

Самое близкое, с кем могла сравнить себя Селин — с собственностью, в лучшем случае с питомцем, которого всячески холят и, не особо церемонясь, дрессируют. Отстраненность же и холодность юной любовницы воспринималась Герцогом в порядке вещей.

С возрастом Селин поняла, насколько лицемерную игру с ней вели.

И только сейчас она осознала, что в отличие от прикосновений пальцев де Сюлли-старшего, всегда унизанных роскошными перстнями, каждое касание Витала вызывало в ней шквал совсем других, незнакомых ранее чувств.

Всё в капитане — его запах, голос, привычка щуриться, развязные манеры опытного моряка, готовые собраться в несгибаемый контроль — обезоруживали и будили в ней пылкую нежность.

При одном воспоминании о его ладонях на её талии, горячих даже сквозь тугую жёсткость корсета, Селин хотелось беспричинно смеяться, краснеть и желать большего. Она прикрыла глаза, воскрешая в памяти их поцелуй, и коснулась собственных губ кончиками пальцев.

Имеют ли значение её страхи и сомнения сейчас, когда уже завтра их ждет расставание? Что если мужчина, потрясший до основания весь её прежний мир, может вдруг навсегда исчезнуть так же внезапно, как и появился?

Кузен с Брутом снова бранились где-то за стеной. Но впервые причина их ругани не волновала.

Селин решительно встала и поспешила к истёртому шкафу. Скрипучие створки с трудом раскрылись, и де Круа просияла. Шляпа, моряцкие штаны и бушлат Дафны по счастливому стечению обстоятельств затерялись в рядах платьев и остались не изъятыми после визита гильдейской Внутренней Службы.

Крохотные пылинки кружились в столбе розовеющего предзакатного света, разрезанного коваными узорами на большом круглом окне.

Через приоткрытую дверь Витал краем сознания уловил шум и голоса где-то на первом этаже и уставился в кусок какого-то чертежа в своих руках.

Как вышло, что он оказался сидящим на полу собственной комнаты?

Дорогу домой он помнил смутно. Пришёл, долго перебирал бумаги, сортировал чертежи по свежести. Ужинал под причитания Адель.

И всё думал. Крепко думал.

И чем дальше шли мучительные мысли, тем чаще перед внутренним взором мелькало лицо Ирен.

И Венсана.

И Бравелин.

Он обернулся только на звук своего имени.

В дверях застыла Селин. Но как?..

Он проследил за её испуганным взглядом.

О, неужели это его рук дело⁈

Вокруг царила такая разруха, словно комната прошла через настоящий шторм. Тяжёлая статуя из латуни кособоко лежала в осколках стекла и шестерёнок. Груды растрёпанных книг вывалены на пол перед шкафами. Содранные со стен чертежи валялись сиротливыми комками. На покосившейся картине ван де Фелде прямо по центру морского пейзажа зияла дыра с тёмно-красными следами…

Он уставился на свои руки и удивился ссадинам на костяшках.

— Витал, что произошло?

— Вам нельзя здесь быть, — он даже попытался улыбнуться, чтобы сказанное прозвучало максимально буднично, — Как вы попали сюда?

«Со мной всё кончено. Теперь я тот, кого презирал и ненавидел всю свою жизнь».

— Дипломатия… Ну и подкуп… Это не важно! Нас допросили… Впереди депортация, и корабли на Да-Гуа отчаливают уже завтра, — выдохнула Селин, и грудь её вздымалась. Она к нему бежала⁈

В душе рухнуло что-то похожее на надежду на ошибку обвинителей, но Витал как мог беззаботно улыбнулся:

— Никогда бы не подумал, что вы так склонны к аферам, миледи. Не устаю удивляться и… восхищаться. Но вам сейчас лучше правда вернуться и готовиться к отплытию. Поспешите же!

«Из потерпевшего я стал обвиняемым. Каждый мой шаг злонамеренно извратили. Я больше ничего не понимаю. Но теперь я — преступник, Селин. И я утяну с собой на дно и тебя».

Приоткрытые губы её слегка дрогнули. И с татуировками на лице, и без, и в роскошном наряде, и в простецком мореходском бушлате она сияла тихой красотой далёкой звезды. Тем более притягательной, чем меньше шансов возникало к ней приглядеться. Как мечта. Такой он её и запомнит.

— Витал, я очень боюсь… Не за нас с Антуаном, — нам сказали, что причинить вред и иметь дело с Герцогом де Сюлли никто не готов. Но как я могу быть уверена, что с вами будет все хорошо??? Я своими глазами увидела, насколько могущественна Гильдия Мореходов. И какова изнанка её власти…

«О, ты даже не догадываешься, что скрывается за этим всем, дорогая Селин. Я и сам не имел понятия до сих пор…»

— Не волнуйтесь насчет этого… Я об одном попрошу — беречь себя и быть как можно осторожнее в вашей миссии на Да-Гуа. Мне жаль, что я оказался в ситуации, когда ничем не смогу вам помочь…

Де Круа закивала, но тут же быстро заговорила:

— Уверяю, вам незачем об этом думать! Неужто вы решили, что де Сюлли отправил бы своего сына на верную погибель? На острове нас ждут союзники и лояльные люди из Лиги Доблести. Мы со всем справимся, хоть это и не просто, можете быть уверены!..

«Девочка моя, как бы я хотел верить твоим словам. Но что если ты лжешь так же, как и я?»

— Я нисколько в вас не сомневаюсь, Селин, но вам правда пора уйти. Прямо сейчас. Считайте это приказом, если вам так угодно.

Внутри себя Витал ужаснулся тому, как прозвучали собственные слова. И насколько они противоречили истинному его желанию.

— Это не то, в чём вы сейчас по-настоящему нуждаетесь.

Селин присела рядом прямо на пол. Осторожно, стараясь не касаться ссадин, она взяла его за руку. Просто, как равного. От прикосновения у него чуть не остановилось сердце.

— Понимаете, я… Я чувствую только, что сейчас вы одиноки, как никогда. И чувствую, что наше «завтра» будет горьким. И у меня нет права оставлять вас совсем одного с этим кошмаром… в котором есть и моя вина.

— Нет, Селин. Не говорите так…

Что-то в её взгляде заставило его замолчать.

— Витал, я здесь, потому что ваши объятия — единственное место, где мне по-настоящему необходимо сейчас оказаться…

Она хотела сказать что-то еще, но голос замер. Её душили слезы…

Повисла невыносимая тишина.

От её слов Виталу стало очень тепло. И так больно. Он нипочём не расскажет, что будет дальше. Она ничего не узнает.

Потому что это — конец.

Его глаза несколько мучительных секунд пытались найти подсказку, выложенную из обрывков чертежей и холстов на полу.

В следующее мгновение Витал порывисто притянул Селин к себе.

Жар её ответа на поцелуй ошеломил. Маленькие ладони утопали в его волосах и блуждали под расстегнутой рубашкой. Дыхание, полное нетерпения, с которым она всем телом прижималась к нему, откликалась на его прикосновения… Витал обезумел.

В том, как они накинулись друг на друга, сдирая одежду, одновременно полыхало и безумие, и трепет, и нежность, и нечто дикое и первобытное.

Ливень его поцелуев накрывает с головой.

Словно драгоценную скульптуру, горячие ладони вылепливают каждый миллиметр её тела. Нежно и сильно.

Едва кончики его пальцев дотрагиваются до спины, хочется отпрянуть и закрыться. Спрятать печать уродства. Но рука его так любовно и так бережно скользит между лопаток, а в глазах столько восторга и обожания, что доверие окончательно берет верх над остатками сомнений. Они сливаются прямо на полу, среди разбросанной одежды и клочьев великих картин.

Всё так хаотично, так нелепо и так… восхитительно!

Забывая дышать, она обхватывает его сильнее.

Последние красные лучи уходящего заката подсвечивают глаза напротив, горящие сквозь упавшие на лицо волосы.

Ей хочется полностью отдаться и сгореть без остатка в этом взгляде…

Он перекатывается, позволяет расположиться сверху, и легкий укол смущения от собственной наготы тут же растворяется от прикосновений рук, что нежно обхватывают её лицо.

— Неужели это наяву! — шепчут его губы, и ответом становится поцелуй.

Шпильки больше не держат причёску, и светлая прохлада её волос проливается между смуглых пальцев. Собственное имя из уст Витала звучит волшебной музыкой.

Видеть его, смотреть на него сквозь головокружение, ласку эти тёплых рук, гладящие её тело и волосы, тонуть в восхищённых глазах, скользить пальцами и губами по линиям татуировок на его подбородке и груди…

Селин никогда прежде не знала, насколько способно мужское тело, такое простое в своей атлетической безупречности, раскрывать чувственность её самой.

Отголоски пьяного от счастья разума хватаются за невозможность их безумной близости, укоряют в собственной испорченности. Но стыд и робость с каждым вздохом растворяются в чутких и всё более смелых прикосновениях.

Ей становится страшно закрывать глаза, потому что неизведанная доселе ласка и незнакомый до сих пор океан обожания во взгляде Витала кажутся зыбкими. Селин чувствует, что она вот-вот растворится в пустоте, если он разомкнёт объятия.

Но его тёплые блуждающие руки создают новую карту чувственной сладости на её коже. Ей становится так легко и так спокойно, как если бы она подарила собственное вырванное сердце в единственные руки, что способны защитить его от целого мира….

Забываясь, она шепчет его имя, в котором вся её тоска, и всё утолённое одиночество. Мир тонет в его упрямых ласках.

Покорённый, он покоряет. Подчинённый, он подчиняет себе её всю.

Сколько раз он воображал прикосновение к себе её обжигающей наготы? Представлял воспламеняющий жар, заключенный в её хрупком теле и собственные руки, обхватывающие её бедра?

Если бы только мог, он бы поглотил её всю, жадными своими губами пробуя на вкус миллиметр за миллиметром её гладкую кожу.

Но он даже не смел мечтать об урагане чувственности, который вдруг обрушился со стороны юной девушки, закованной в приличия и статусы.

Ожившая грёза обрела плоть и стала воплощением соблазна. Жаждущая и зовущая, прекрасная и невинная в своем пороке стремления быть покорённой и — принадлежать.

Ладони наполняются восхитительной теплотой упругой груди, что колышется в такт его движениям… А её мягкие руки нежно повторяют узоры на его плечах и шее.

Прикосновениями губ Витал запечатлевает границы своих владений на хрупких ключицах, на подёрнутых дрожью сосках, на тонкой изящной шее и на её губах, цветущих сладостным изнеможением. И в его выверенных касаниях много больше, чем простое вожделение.

Каждый её вздох, каждый взгляд из-под опущенных ресниц, каждый волнующий изгиб тела принадлежит ему и выжигает её странную натуру прямо на его костях. Тихие стоны утверждают торжество власти над её изящным маленьким телом, пока он вторгается и обладает ею всецело.

Тело рвётся навстречу малейшему прикосновению её живых, настоящих, рук, что утверждает в нём мужчину, достойного не только любить, но и быть любимым. Кем бы и какой бы Селин ни была.

Вся она прошлая, капризная и непонятная, ломается об его страсть и загорается чувственной сладостью, обжигает каждую клетку тела, рождает в нём страшную в своей силе уверенность, что она, близкая и родная, — его. И никто не смеет прикасаться к ней, бесстыдно стремящейся раствориться в нём, кроме него самого.

Навсегда.

Глубоко дыша, Витал прижал Селин к себе. С закрытыми глазами она лежала на его груди и слушала бешеное сердцебиение. Казалось, оно доносилось из той неведомой глубины, в которую впервые в жизни она провалилась несколько мгновений назад.

Обнажённые и покрытые испариной, они так и лежали в объятиях друг друга и молча смотрели на проступающие в темнеющем небе звезды за окном.

— Почему нельзя выбрать ушедший момент времени, чтобы проживать снова и снова? — подумала вслух Селин. — Ты же наверняка сможешь такое изобрести?

— Машину времени? Да куда мне… — он хитро улыбнулся, — но кое-что незабываемое повторить мы с тобой сумеем. До утра ещё далеко…

Селин тихо хихикнула. Витал поднялся, подхватил её на руки и отнёс на кровать.

Прямо напротив с портрета на стене распахнутыми голубыми глазами из морской пены на де Круа смотрела… она сама или показалось?

— Это она? Та самая Уна?

— Это — ты!

Утро серело, окутанное пеленой тумана.

Витал привстал и потёр глаза в сомнениях, что перед ним не наваждение.

На подушке рядом струились локоны Селин. Захотелось сохранить ощущение их мягкости в самом укромном уголке своего сознания вместе с прохладой её фарфоровой, лоснящейся от гладкости кожи.

Несколько прядей сдвинулись от его прикосновений и открыли взору витиеватый рельефный узор то ли шрама, то ли… клейма чуть выше лопаток у самой шеи. Витал осторожно коснулся отметины. Рисунок напоминал сплетение ветвей деревьев и волн. Он уже где-то видел нечто подобное. И выглядело это завораживающе и даже красиво. Тем страннее было ее первоначальное смущение… Как будто некая отметина, чем бы для Селин ни была, способна была сделать её сколь-нибудь менее совершенной в его глазах.

Женственное очарование, обольстительность, чувственность и страсть Селин превзошли все его тайные мечты. Как же может судьба развести их сейчас, когда в его сердце окончательно и бесповоротно запечатлелся её прелестный образ, столь чистый, искренний и невинный, сокрытый от остального мира за светской холодностью?

Словно фарфоровая куколка, беззащитная и такая ранимая, она лежала, укрытая одеялом. Как бы ему хотелось защитить её от всего мира, и может быть даже от её собственных бед! Какая горькая ирония, что он сам так непредусмотрительно подставился под удар. Только чтобы она улыбалась и была рядом.

А Селин… Можно было только догадываться, чего ей стоило оказаться здесь вчера. И все ради того, чтобы быть с ним. Тем больнее становилось осознавать наступление неотвратимого часа расставания. Выбора не оставалось.

— Просыпайся, — прошептал он ей на ушко и поцеловал. Нежный лавандовый запах опалил яркими воспоминаниями о минувшей ночи. — Знаешь, я теперь тоже буду мечтать о машине времени.

Она что-то хмыкнула во сне.

— Моя милая девочка, ко мне сейчас придут. Тебя не должны здесь видеть.

— Фредерик… да оставьте же меня… — В её голосе прозвучала тоска и досада. — Не сегодня… умоляю…

Сердце упало. В мозгах закипело Фредерик??? А это ещё кто такой⁈..

Витал встал, натянул штаны, запрыгнул в сапоги и, шелестя обрывками и обломками под ногами, начал взад-вперёд ходить по комнате.

Какой же он идиот… Вполне закономерно, что прекрасная и юная леди со столь яркими талантами, положением и связями, может иметь обязательства перед кем-то из своего окружения. А он, идиот, и не сообразил… Селин принадлежит другому. Раньше подобное обстоятельство не вызвало бы у него ни ревности, ни досады. Но теперь…

Это имя Витал точно где-то слышал! Вот только никак не мог вспомнить, откуда. Вдруг он замер на месте. В памяти всплыли горластые глашатаи, провозглашающие многочисленные указы, объявляющие о малейших — значимых и нет — событиях жизни правящей четы Лавраза…

У него внутри всё оборвалось.

Герцог Фредерик де Сюлли. Ну конечно! Отец Антуана! И… дядя Селин?

Витал уселся на край кровати и мрачно уставился на девушку в своей постели.

Длинные ресницы дрожали, под веками беспокойно двигались зрачки. Обнажённое плечо подергивалось. У шеи виднелись линии отметин, теперь очень похожие на… рабское клеймо?

Тыльная сторона ладони провела по её щеке.

— Что же они с тобой сделали…

Вспомнились её опущенные уголки губ, наметившаяся складка на лбу и стоящие в глазах слёзы во время отплытия из Вердены.

Теперь Виталу совсем иначе увиделся её капризный тон, в котором ничего не звучало, кроме панической обороны ущемлённого достоинства.

— Бедная девочка, — прошептал он.

Заиграла музыка в часах на стене.

То немногое, что осталось в целости после вчерашнего погрома, как выяснилось, устроенного собственноручно.

— Пора!

Она подскочила на постели, сонно сражаясь за одеяло. Селин ошарашенно огляделась. При виде картины с изображением себя и следов погрома в комнате замерла на несколько мгновений. Вроде проснулась…

— Неужели уже пора? Витал, я… Я ведь могу что-то сделать для тебя? Я ведь консул, и читала оба ваши Кодекса! Я могу защищать тебя в суде! Да! Всегда можно всё решить! У меня же есть юридические полномо…

Он порывисто сгреб её в охапку вместе с одеялом. И поцеловал.

— Спасибо. За всё. Но увы, это так не работает здесь, на Малом Орфее. Ты ведь и сама теперь — обвиняемая…

Бедная Селин внезапно горько разрыдалась и уткнулась ему в грудь.

Это и тронуло, и обезоружило.

И убило в Витале всякую надежду.

Какое-то время он просто стоял и гладил её по волосам, собираясь с мыслями. Ощущать собственную беспомощность стало невыносимым.

Он хотел было сказать, что всё случившееся между ними — только магия момента и стечение неведомых обстоятельств. К тому же у них в любом случае не могло быть будущего. Это бы сделало больно им обоим, но многое упростило. Вот только Селин оказалась слишком проницательной, чтобы в такое поверить. Очевидно, что у них сильная и глубокая связь. Истинное положение дел убьёт её. Витал думал только о том, как уберечь её от удара. Он понимал, что на трибунале можно ожидать чего угодно. Даже худшего из исходов.

И с самого начала словно был готов к нему:

— Да ничего мне не будет, что ты! В Инспекции просто ошиблись, с нашей-то бюрократией! — беззаботно проговорил он. — А трибунал — пустая формальность… Звучит угрожающе, а на деле утомят бесконечным чтением показаний и всё. Настоящие проблемы вон — в доках. Только представь: плотники, сущие враги! просра… затупили все пилы! Заказчики же погребут нас под кипами жалоб и штрафов за промедление! Вот это — это по-настоящему важно. Остальное — чепуха. Не тревожься…

Губы Селин дрожали. Неужто он был так неубедителен?

Витал с трудом разобрал нечто вроде «не смогу без тебя», когда увидел в окне за оградой фигуры в чёрном.

Наспех схватив одежду, капитан помог Селин быстро облачиться в бушлат и сапоги. Они сбежали по лестнице на первый этаж, когда раздался стук во входную дверь.

— В левое крыло! Там Адель, она выведет тебя. За меня не тревожься. Плёвое дело, и только. Больше волнений. Правда-правда.

Де Круа всхлипнула, крепко обняла его и помчалась в сторону столовой.

— Я найду тебя, — сказал самому себе Витал. — Сразу. Как только смогу.

Мрачное сомнение заставило на секунду замереть.

За мгновение, как скрыться за поворотом коридора в особняке, Селин в последний раз оглянулась.

Обнаженный по пояс, Витал застыл посреди холла.

Вся ставшая привычной дерзость и ленивая расслабленность вальяжных манер бывалого морехода пропала. Его лицо выражало спокойную, доселе незнакомую, кротость и светилось красотой молчаливого благородства. Притягательностью, что проявляется тем больше, чем сильнее разглядываешь.

Чуть взъерошенные длинные волосы… Обезоруживающая, почти кроткая, и едва уловимая улыбка. Полуодетый, домашний, такой родной…

В провожающем её взгляде читалась нежность и пронзительная печаль. Больше всего на свете сейчас хотелось развернуться и кинуться назад, в его объятия. Но очередной настойчивый стук в дверь заставил вздрогнуть и продолжить путь.

У гостевого дома её ждали.

Те же чёрные мундиры. Те же зигзаги на лицах без выражения.

Они уже вывели Антуана и Брута. Кузен был явно с перепоя и продолжал слишком беспечно для арестованного болтать и глупо хихикать, пока не заметил де Круа.

— Селин, дорогая моя, с тобой всё в порядке? — подняв брови, спросил Антуан, под глазом которого красовался синяк.

Она только сейчас поняла, что наверняка тоже выглядит не под стать чину: заплаканная, с наспех сделанной прической, в косо застегнутым бушлате, из-под которого…выглядывала явно мужская сорочка на несколько размеров больше.

— Все просто великолепно, — мрачно проговорила она. — А с тобой что стряслось?

— Упал, — буркнул Брут.

— Господа, избавьте от ваших любезностей.

Слова конвоира прозвучали с нескрываемой издёвкой.

— Вам повезло оказаться представителями верхушки Альянса Негоциантов. Иначе… Чужаки у нас большая редкость. И до депортации вашего брата у нас обычно не доходит. Несчастные случаи, знаете ли, — мореход многозначительно улыбнулся и обнажил потёртые железные зубы. — Итак, дамы и господа. Извольте продолжать свой рейс. Весь багаж уже погружен в трюмы. Пройдёмте.

— Мы не узнаем, чем закончится трибунал над капитаном Виталом и его командой? — заволновалась де Круа.

— Сударыня, а кто вы такая, чтобы к вам относились внутренние дела Гильдии? Вас таковое абсолютно никак не касается. Или желаете примкнуть к обвиняемым?

Селин, потупившись, промолчала.

Брут же и Антуан активно замотали головами.

Довольно беспардонно их выставили из гостевого дома и сопроводили в порт. Селин украдкой глянула в сторону верфи. Издалека очертания «Крылатого Марлина» напоминали остов погибшего гиганта. Ремонт по нему предстоял ещё долгий…

Чем скорее они приближались к пассажирской зоне, тем больше Селин волновалась. В душе разверзалась пустота кошмара неизвестности. Как вышло, что всего за пару дней она умудрилась обрести счастье и потерять гораздо больше⁈…

— Этот корабль… Он же ещё больше «Крылатого Марлина»! Ты только взгляни! — восторженный голос Антуана раздражал сейчас как никогда.

— Вечно ты… — начала было Селин и умолкла.

Нет. Она не станет срываться, да еще при посторонних. Даже сейчас.

Конвой салютовал хмурой брюнетке-квартирмейстеру и нескольким членам экипажа у сходней.

«Стремительный» был ровно на одну палубу больше «Крылатого» и не имел никаких декоративных вычурностей на бортах. Но при этом он показался Селин таким же тяжелым, чужим и зловещим, как и пронзительный взгляд его капитана, стоящего на пристани. После дежурных формальностей тот понизил тон и с нескрываемой усмешкой произнес:

— Отдельное приветствие вам, леди де Круа. Быть может желаете, чтобы я продолжил называть вас Дорой? Хотя Селин — прекрасное имя и вам больше подходит…

Его улыбка пугала и насмехалась одновременно. Невзирая на карикатурную учтивость.

Вопрошающие взгляды Антуана и Брута не заставили себя ждать.

— Удивлены? А ведь я ещё на балу упоминал про нашу скорую встречу на моем судне.

Селин замерла, оцепенело глядя на механическую руку, приглашающую подняться на борт.

Ей сделалось дурно от понимания, кто же стал лицом, приставленным к ней и кузену, чтобы контролировать неразглашение секретов Гильдии…

Голова вдруг закружилась, и Селин словно оглушило.

— Нет. Нет. Я. Не могу. Правда. Нет…

Хотелось кричать, но дурное предчувствие будто застряло в горле. Антуан взял её было за запястья с какими-то увещеваниями, но она скомкала жабо брата на его груди и зашептала.

— Его. Ждёт… Что-то страшное… Я должна… Это я виновата!.. Во всём! Остаться. Помочь. Спасти. Умоляю!

Равнодушные лица вокруг застыли неживыми масками, а собственное она будто и потеряла вовсе.

Кузен лишь сочувственно промакивал её мокрые щеки платком, заглядывал в глаза и повторял одно и тоже:

— У нас нет выбора, Селин. Всё же хорошо?