Путь океана: зов глубин

22. В ИЗГНАНИИ

В лорнете с треснувшим стеклом, укутанная в ветхую шаль, Мадам Моник дремала за прилавком среди стен, полностью состоявших из ящиков с чаем и кофе.

Звякнул и оборвался звонок. Дряхлая дверь скрипнула на проржавевших петлях.

Она привстала и подслеповато сощурилась на двоих незнакомцев.

Один — высокий, но ссутулившийся, с косматой бородой, в потёртом бушлате с чужого плеча и в чёрной треуголке без опознавательных знаков. Другой — рослый чернокожий детина с ранами от колодок на руках и в вонючих лохмотьях, таращился на пожелтевшие надписи на многочисленных коробочках и хмурился, силясь прочитать буквы. Ошиблись дверью? Случайных людей в её лавке никогда не бывало.

— Чаю вам? — с подозрением спросила Мадам Моник.

Дрожащая рука под прилавком уже сжимала рукоять тяжёлого пистолета.

— Завтрак пополудни и кофе с молоком, Мадам Моник, — спустя тягучие минуты прозвучал смутно знакомый, но глухой голос. — Буду у себя, и меня ни для кого нет.

У неё задрожал подбородок.

Неопрятный посетитель сдвинул треуголку. На обветренном лице с расписными скулами показались знакомые, когда-то живые, глаза. Густо подведённые сурьмой.

Пистолет громко стукнул об пол.

— Капитан Вит… — Пухлая рука в старенькой митенке прикрыла раскрывшийся было рот.

— Тщщ.

О прилавок коротко звякнул маленький тяжелый кошелёк. Очевидно, больше у него сбережений не было.

— Сударыня, вы нисколько не изменились. А меня, как вам скорее всего доложили, изрядно потрепало, — после некоторого молчания добавил незнакомец и зашумел в углу, возясь с ковром. — Не утруждайтесь, я всё помню.

Едва захлопнулась крышка подпола, Мадам Моник вынула из амбарной книги газетную вырезку с объявлением о казнях преступников, где в длинном списке имён значилось жирно обведённое грифелем «Витал Агилар».

На рыхлую бумагу упали две крупные капли и оставили серые пятна.

Подобрав юбки, лавочница спешно вылезла из-за конторки, перевернула табличку на двери словом «Затворено!» кверху и засеменила прочь, к трактиру.

Уж поди за долгую жизнь она знала, как тяжко мальчикам делать дела на голодный желудок.

Затхлая мастерская пахла прогорклыми маслами.

Плоские ноздри Джу тревожно внюхивались, пока сам он больным псом в поиске тихого места ходил туда-сюда. Витал без слов махнул на брошенный в углу пыльный матрас, куда великан рухнул и сейчас же захрапел.

Он не стал смотреть на нетронутые картины, точно такими же рядами стоящие вдоль стен, как и в тот день, когда он покинул это место навсегда. Заложив руки за спину, Витал скрипел рассохшимися половицами вокруг чего-то огромного, накрытого куском пыльной парусины. Сдернуть ткань будто что-то мешало. Витал и так знал, на неотёсанных высоких козлах перед ним всё так же, как и прежде, возвышалась огромная заготовка носовой фигуры для «Крылатого Марлина». Корабля, которого у него больше нет.

Аккуратно снял треуголку и бушлат и повесил на гвоздь.

Закурил.

В углу под ветошью обнаружился поясной набор с инструментами. Он в последний раз посмотрел на складки ткани, осторожно взялся… Но отпустил тяжёлый край.

Следующим же утром страшно занятая Мадам Моник извела остатки чернил на многочисленные записки. Грозя коротким пальцем стайке сорванцов, она выдала каждому по медяку и строгим голосом велела разнести сообщения по адресатам.

Босоногие бегунки выпорхнули из лавки и, обгоняя друг друга, разбежались по переулкам пустынного и грязного Медного Квартала.

Уже к обеду Джу, которого вопреки протестам, сердобольная лавочница упрямо называла на «вы» и «деточка», заносил в подпол складные мольберты и многочисленные ящики, пахнущие красками и олифой.

К вечеру перед «Чай, кофе и другие колонiальные товары», невзирая на крупное «Затворено!» на покосившейся двери, выстроилась длинная очередь разношёрстных голодранцев.

Плешивые старики с полубезумными глазами, тощие студенты в потёртых камзолах и даже одна дама сумасбродного вида в аляписто расшитом платье. Каждый сжимал в руках что-то: перевязанные папки, свёртки или вообще закутанные в тряпьё прямоугольники.

Измождённая дневной гарью Вердена уснула.

Но в огромном подполе лавочницы происходило оживлённое собрание любителей искусства.

Мадам Моник восседала в углу на подобии высокого кресла из ящиков и в лорнет рассматривала экспозицию.

Под огромным накрытым холстиной куском дерева, с локтем под головой, лежал совершенно голый, лоснящийся от духоты, Джу.

Вокруг него за наспех сбитыми мольбертами расселись претенденты на должности рисовальщиков и спешно выписывали могучее чёрное тело, покрытое оранжевыми бликами свечных огней.

Высунув языки от усердия, некоторые правили пропорции на картоне, в то время как другие уже накладывали лессировку да складывали в уме оттенки цветов, чтобы штудия не вышла больно жёлтой и дала верные для салонного освещения гаммы.

Между узких рядов тенью ходил Витал и, поглядывая в мольберты, ставил отметки в список, который держал в руках.

Наутро испытание закончилось.

Взъерошенные красноглазые претенденты, вспотевшие от волнения, тревожно вглядывались в непроницаемое лицо морехода, в руках которого находилась их судьба.

Принятыми оказались все пришедшие, даром что публика представляла собой обнищавшую богему. Художники, бывшие скульпторы, увлекающиеся рисованием разорённые купцы, не забывшие навыка держать кисти… Отказать пришлось только одному старику, и то в силу не зависящих от него причин: он умер не то от усердия, не то от старости.

Силы организма пришедшей бедноты уже сохранили их от свирепствующей чумы, и бояться за их жизни смысла не имело.

Раздавая в дрожащие ладони по тяжёлой золотой монете, Витал объявил:

— Работы предстоит много, а вам потребуются силы. Хорошенько поешьте и отоспитесь. К концу недели я хочу видеть по две копии с каждого полотна. Кто сделает третью, получит премию, — он оглядел потрясённые размером задатка лица. — Не справитесь — забудьте о найме.

— Храни вас Всеведущий, — прошелестели слабые голоса.

Когда дверь лавки закрылась за последним рисовальщиком, Витал уронил лицо в ладони.

Джу сопел над чашкой чая, заваренного мадам Моник.

— В начале плавания ты показался мне мягче, капитан. Но я даже рад, что только показался.

— Я никогда не был таким, Джу…

— Всё в этой жизни когда-то случается впервые, — осклабился великан.

Чума опустошила улицы Вердены, когда-то — одного из красивейших прибрежных городов Лавраза.

Казалось, он покинул его много лет назад.

Впрочем так и было, если судить по сбитым часам внутренней жизни Витала.

Дома, на которых после бесконечных акваторий отдыхал взгляд, посерели и словно съежились. Улицы вымерли.

Порт же жил.

Дым от погребальных костров и летающий в небе пепел превратили Вердену в город смерти. На домах осел толстый слой копоти с палец толщиной. Но запах гари был не самым худшим в этом пропитанном смрадом месте.

Сильнее всего Витал возненавидел трупное зловоние. Даже с центральных улиц уже никто не убирал тела, замотанные в тряпьё.

Выжившие тощие горожане, одетые в тусклое платье, бесцельно ходили по опустевшим улицам, в углах которых копился мусор и спали сытые бродячие собаки. Больные сидели вдоль стен и просили подаяние. Казалось, они дремали.

Или были мертвы.

Носатая страшная маска доктора вдруг повернулась на него и замерла.

Витал оглянулся на товарища.

Джу шёл от него в отдалении и вид имел самый беззаботный. Если конечно таковым следовало считать его плосконосое лицо с опущенными уголками толстых губ и полуприкрытые глаза. Впрочем, глаза Джу покинула прежняя тяжесть.

Дыхание жизни носили только дети, которые шмыгали под ногами и выпрашивали «дядь, дай монетку». Гурьба подростков даже намеревалась его ограбить, но скоренько перебежала на другую сторону улицы, едва заглянув ему в лицо, когда он с ними поравнялся. Он только сдвинул треуголку на глаза.

Витал слышал, что помимо мореходов, чума не трогает детей и юнцов, поражая, в первую очередь, стариков и людей старше тридцати, и тихо порадовался, что его рисовальщики оказались крепкими.

Очередное из уцелевших злачных местечек, куда словно тысячу лет назад он изредка заходил проведать знакомых контрабандистов, находилось у порта.

При должной сноровке полулегальный товар проходил через него за считанные часы.

По памяти он нашёл неприметную дверь, у которой охранник, верзила с глубокими оспинами на рыхлом лице, дымил слишком вычурной для простолюдина трубкой. Полы истёртого кожаного плаща непонятного цвета топорщились, ненавязчиво сообщая посетителям, что под ними пара рукоятей пистолетов и короткий ятаган. Придирчивый взгляд мутных серых глаз смерил гостя сверху донизу.

— Доставка из «Чай, кофе и другие колонiальные товары», — сказал Витал и приподнял треуголку, не сводя взгляда с лица постового.

Здоровяк едва заметно кивнул и сделал шаг в сторону, пропуская внутрь.

Витал сбежал вниз по скрипучей лестнице.

Ему открылся Чёрный Рынок Вердены.

Вопреки запустению на поверхности, под землёй шла бойкая торговля.

Прилавки ломились от разнообразного товара: замусоленные не больше пристойного колоды краплёных карт, концентрированные яды для разведения и легальной перепродажи, отмычки — от самых ломких, до самых непобедимых, ножи и кинжалы, включая статусные монашеские мизерикордии, модифицированные в обход международных пактов мушкеты, и так далее, и так далее…

Помимо карманников, бретёров, бандитов всех мастей, разной сволочи и даже пиратов, здесь отоваривались и приличные господа: налоговые разницы по заключённым контрактам напрямую устремлялись по карманам дельцов и миновали казну.

Участники сделок дорожили репутацией продавца и покупателя, а потому все и всегда оставались довольны.

Внимание Витала привлекли ряды с живописью.

Опытный глаз сразу подметил огрехи в копиях известных полотен, которые конечно же писались не с оригиналов. Однако в домах внезапно разбогатевших торгашей или заядлых картёжников они смотрелись вполне прилично, какое бы недоумение ни вызывал к примеру пронзительно-замогильный Рембранди или Каровадзи с его экстатическим надрывом, завуалированным в светотени, в гостиной бывшего лавочника. Однако по счастью публика этого сорта выбирала мастеров поярче и пожизнерадостнее, наподобие Тобасса.

Витал внимательно изучал прилавок. Копии картин были выполнены терпимо, однако по-настоящему качественных работ на наблюдалось. А значит, ниша для его замысла пустовала.

К нему подошёл вихрастый рыжий парнишка и заворожённо уставился в покрытое татуировками лицо.

— Чего вам, милейший?

— Позови хозяина.

— Так я — он и есть. Батя почил третьего дня как.

Витал вздохнул.

— Значит так. Мне велели передать в твою лавку за новую партию. Рыжий Морис работал по дорогому картону с прежним поставщиком по прозвищу Моряк. И всегда брал задаток не менее трети.

— Ща.

Подросток вытащил из-под прилавка замусоленный журнал и начал возить по исписанным страницам ногтем с чёрной каймой.

— А кого давал?

— Виттан, Клаус Хед, ван Дейерн, Рубино… Бенталетто тоже посмотри.

Видя замешательство неопытного дельца, он подсказал:

— Смотри в девицах с амурами в парках, в натюрмортах с едой… городские пейзажи, и чтобы обязательно с водой… и хм. Дородных дам.

— А!

Показались закладки со словами «девки», «жопастые девки», «хавчик» и «города». Парнишка близоруко сверился с ценниками, яростно закивал и умчался куда-то в застенки.

Джу с интересом наблюдал за переговорами.

Вопреки обыкновению, Витал не стал ждать у прилавка и двинулся дальше по рядам.

В прежней жизни он ни за что бы не решился идти вглубь места, где прямо на коленке над засаленной тряпкой выскабливали золото из монет.

Высвободившуюся пустоту заливали свинцом, который плавили тут же, в ложке над свечой. Так, за один золотой выходило по двадцать серебряных. Недурно, но… Но не теперь.

Дурнота гнала его с места.

Витал дошел до фальшивомонетчика, рядом с которым толклись неприметные шулеры. Мимо флегматичного рябого торгаша то и дело проходили подозрительные, слишком хорошо одетые посетители. Не составило труда понять, что именно здесь, за ширмой поддельных денег, кроется нечто большее — оружие.

В обычной развязно-мореходской манере он велел «покажи товар», но заметив новое лицо, да ещё и морехода, хозяин отказался. Когда же к ним подошёл Джу и со значением посмотрел на несговорчивого хозяина, продавец со вздохом сдвинул хлипкую деревянную стену. За ней открылся огнестрельный арсенал, по углам которого стояли постовые.

У Витала глаза разбежались.

На потемневших от времени оружейных стойках, мерцая инкрустацией и матовым сиянием драгоценных пород древесины, располагались дульнозарядные ружья, многоствольные колесцовые пистолеты и даже двуствольный карабин.

Здесь же он заметил и диковинного морехода, сосредоточенно выбирающего между трех- и шестиствольным пистолетами. При всём видимом спокойствии, руки его нервно поигрывали складным ножом.

С виду он выглядел вполне обычно: гражданский неброско расшитый камзол, подбитый толстой пунцовой кожей грубой выделки, вышитые соцветия с поблёкшей позолотой на сине-зелёных рукавах, тонущих в высоких перчатках…

Треуголку с затёртой кокардой он держал под мышкой, и оттого в глаза сильнее бросилась его голова: вьющиеся светлые волосы были собраны в подвязанный чёрной лентой хвост. Часть прядей падала на жёсткое лицо, но не скрывала, а только привлекала к нему внимание: скулы с вязью тёмных татуировок были перечёркнуты толстыми белыми полосами шрамов, как если бы мореход, стоя у зеркала, правил собственное лицо, прокладывая новые кровавые дороги вопреки пройденным во имя Гильдии путям.

Перед Виталом стоял самый настоящий, матёрый пират.

Не в силах отвести взгляд, капитан всё смотрел на шрамы на изрезанном лице, и в горле его всё рос и наливался болью ком.

Он вспоминал, как требовательно разъяснял своему татуировщику всю ценность непрерывной линии поверх самых неприметных шрамов, когда после всех ранений кожа его зажила, и как аккуратно, в несколько слоёв, перекрывали малейшие разрывы узоров.

Сглотнув, Витал представил, как стоит после трибунала перед зеркалом, и рукоять ножа в его кулаке такая липкая, и лицо его стянуто почерневшей кровавой коростой, по которой алыми бороздами зияет его новая судьба, и пятна на груди его бушлата такие тёмные, а белки его глаз такие белые…

— У тебя проблемы, капитан первого ранга?

Он вздрогнул от неожиданности. Пират обращался прямо к нему.

— Я?.. нет, я…

— Да нет, братан, проблемы как раз кончились. Мы только после приговора, пришли на корабле торговцев чёрным деревом, — Джу чуть кивнул в приветствии и как бы невзначай потёр шею, демонстрируя следы от колодок на запястье. — Осматриваемся…

Витала передёрнуло. При всём знании криминальных кругов, которые проходил по касательной, для него было совершенно неприемлемо вываливать вот так всю биографию первому встречному. Да ещё и пирату…

На удивление, мореход водрузил на голову треуголку и почтительно поцокал языком.

— В таком случае, братан, могу только пожелать тебе удачи шальной. Разыщи Вдову, коли нужда в работе будет.

Верность и любовь к Гильдии проросли в нём в нечто настолько кошмарное, что превратили его изрезанное лицо в месиво застывшей слепой ненависти. Витал рассеянно смотрел в спину выходящему из арсенала головорезу.

Головорезу, который мог бы запросто всадить ему нож в спину.

Головорезу, который, если уж себя так изувечил, был способен на подлинные зверства в сторону любого неугодного.

Головорезу, который говорил с ним на равных.

Прошло около пары месяцев с той поры, как нога Витала ступила на землю Вердены. И казалось, мало-помалу он начинал считать себя частью новой, всё ещё непредсказуемой и опасной, реальности.

«Пыльное Весло», таверна Чёрного Рынка, радикально отличалась от того убогого притона, в который превратилась городская таверна наверху из-за чумной эпидемии и наплевательского отношения хозяев. И не кого-нибудь, а самой Лиги Доблести!

На фоне добротной обшарпанности торговых рядов с контрабандой, «Пыльное Весло» радовало глаз возвеличиванием милых криминальному сердцу ценностей. В солидных рамах висели тщательные копии мясных натюрмортов и сцен с богатой охотой, ненавязчиво вызывающих аппетит; приоткрытые лари с педантично выписанными драгоценностями в окружении обломков человеческих костей; груды небрежно сложенного оружия с кокетливо раскиданными вокруг зернисто-кровавыми гранатами и аллегории мимолётной, но грудастой, Госпожи Удачи в крепкой хватке самого Морского Дьявола…

С кухни доносился запах наваристого бульона из говяжьих голяшек. За спиной трактирщика стояла внушительная обойма пойла, от грошового, для самых опустившихся забулдыг, и до марочных вин, достойных освежить серьёзную сделку густотой переливчатого послевкусия.

В «Весле» в этот день было оживленно. Завсегдатаи, как и залётная публика, отличались колоритом: контрабандисты, мореходы, пираты и даже несколько беглых рабов.

Витал любил это место за предельную концентрацию на малой площади максимально разных взглядов, стилей жизни и — упрямый, словно маяк под ударами волн, — неколебимый нейтралитет.

За более чем стопятидесятилетнюю историю существования «Пыльное Весло» знало только один вооружённый конфликт. Тогда некий герцог удумал прикрыть это местечко, и на всякий случай пришёл со свитой. Поначалу его вежливо выпроводили. Он не потерпел подобного отношения и вернулся уже со своей многочисленной хорошо вооружённой стражей.

Да так и не вышел на поверхность. Ни он сам, ни его бравая свита.

Гарантом безопасности выступали с виду медлительные громилы у дверей да несколько рассредоточенных по залу неприметных людей.

Словом, отличное заведение было это «Пыльное Весло»!

И если прежде Витал наскоро навещал трактирщика и передавал особые заказы, то теперь он приходил как… как тот, для кого и было создано «Пыльное Весло».

Как… посетитель.

В ожидании Джу Витал сидел в углу за отдельным столом и размышлял.

Картины начали приносить хорошую прибыль, даром что тяжкие времена делали богачей парадоксально жадными до предметов роскоши. За свои кредиты у мадам Моник и за её собственные он рассчитался, и наконец привёл лавочку «Чай, кофе и другие колонiальные товары» в божеский вид.

Но они с Джу так и обитали в подполе у радушной Мадам, невзирая на возможность съехать в просторные меблированные комнаты в опустевших жилых кварталах Вердены.

Он рассматривал портвейн в тяжёлом стакане. Как быть дальше? Со дна души мутью поднималась чёрная маркая безысходность, и на что бы он ни обращал внимание, любая тронутая им радость рассыпалась прахом бессмысленности. Маленький бурый водоворот в стакане так сильно напоминал ему воронку, которую оставляет за собой судно, уходящее в своё последнее плавание, что он всё смотрел, смотрел, смотрел…

— Слыш, чо расселся, эй! Не пройти — не проехать.!

Сиплое шамканье явно обращалось к нему, но Витал и бровью не повёл.

Наезды местной шпаны имели всего два исхода.

Первый. Разъяснительная беседа, «пояснение за приличное место для приличных людей» и ощутимый штраф.

Второй. Беседа на повышенных тонах.

За пределами «Пыльного Весла». При этом из двоих собеседников за стол возвращался только один. Негласный закон таверны был известен повсеместно, и являлся единым для всех, так что вот этот конкретный забияка был либо новеньким, как некогда и сам Витал, либо шибанутым самоубийцей.

Ему нравилось как можно дольше отводить внимание прочь от раздражителя.

Ему нравилось думать, что таким образом он любезно предоставляет несчастному самостоятельно выбирать свою судьбу. До определённого момента. До момента, пока внутри Витала не скручивалась добела раскалённая пружина и где-то в груди не мерещился тихий щелчок, взрывающий грудь разбитной лёгкостью. До момента, в котором Витал отпускал поводья своего бесстрастного гнева, не знавшего ни ненависти, ни жалости.

Ещё он помнил, что не был таким до триб…

В дальнем углу грянул хохот дружный компании.

— Я те чо говорю-то! Чо расселся-то, говорю!.. Двигай давай!

Витал отпил из стакана и чуть погонял во рту терпкий марочный портвейн, запоминая вкус. Уголок рта чуть приподнялся в едва заметной усмешке.

Возможно пора обсудить с трактирщиком место потише…

Он сам не понял, как резко обернулся со стула, молниеносно заломил руку стоявшего позади незнакомца и приложил того мордой об стол. Звякнула подпрыгнувшая посуда.

В гробовой тишине слышался только скрип полотенца по стакану в руках флегматичного трактирщика.

— Капитан, как погляжу, у вас совсем худо с чувством юмора стало… Пустите уже что ли, — вдруг хрипло рассмеялся забияка, прижатый к столешнице. И зашмыгал разбитым носом.

— К-красавчик⁈

Витал не поверил глазам.

— А я чо и думаю-то. Думаю, вспомните старика, — деланно надулся бывший боцман, рассматривая на рукаве кровавый след от вытертого носа.

Не поднимая головы, Витал закрыл глаза и прислушался. Забитое до отказа в это время суток «Пыльное Весло» молчало.

Было так тихо, что ему померещился звук чьего-то живого сердца. Как будто вся таверна перестала дышать в ожидании его взгляда.

Не веря себе, Витал выпрямился и осмотрелся.

Отовсюду в полной тишине на него глазели сплошь знакомые синеполосые лица мореходов.

Вон те, у камина, — неженки с «Лентяя», которым не было равных в наводке и уходу за артиллерией… Конечно же не все, они не могли быть здесь все! А вот, вот же, позади них развалились, как сытые черти, мореходки с «Фурии»… о, как же хороши они были в бою, невзирая на чудовищное разгильдяйство на борту… И чёрт бы его подрал, если рядом не присоседилась команда «Золотых Песков»! Усердных тружеников, которые знали больше всех песен и передавали такие древние легенды, что наутро после их собраний то у того, то у другого морехода начинали сбываться желания. И они, и эти засранцы были здесь…

В глазах вдруг нестерпимо зажгло.

Витал уже знал, что за сброд всё ржал, но вдруг притих в том углу, где сидела дружная компания.

Он знал, и робко улыбнулся, стараясь сдержать предательски выступившие слёзы.

Едва выдохнув «Крылатый Марлин», он только и успел, что растроганно прикрыть руками лицо.

Среди прочих его экипажей, команда «Крылатого» поредела меньше остальных.

Здесь были почти все, включая даже трюмных матросов!

Здесь была бессменная парочка юнг — Дафна и Лукас, вечно препирающиеся, вечно готовые отдать жизнь друг за друга, не раздумывая.

Неизменно злобный, парадоксальный, на этот раз — помолодевший, Маркиз.

Толстяк Жиль, от шуточек которого краснел даже Фаусто… Красавчик, победоносно потрясающий измазанным в крови от разбитого носа рукавом. Даже близнецы-тугодумы Жан и Жак, — все были здесь!

Заметив взгляд растерянного капитана, команда немедленно загалдела и обступила его со всех сторон.

Его тискали.

Звонкие хлопки по плечам. Перестуки кулаками. Объятия до хруста рёбер. Жак так крепко его обнял единственной рукой, что даже приподнял над полом под хлопанье Жана.

Кажется, он никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым. Пусть даже вкус его счастья и отдавал пеплом.

Витал не знал, как можно смотреть одновременно на всех, как можно обнять всех вместе и каждого по отдельности. И ведь они что-то пытаются рассказать, перекрикивая друг друга, но разобрать из-за вышедших из берегов чувств он ничего не может и только рассеянно кивает…

Дверь таверны хлопнула и, едва завидев капитана, к нему рванулся Фаусто. Квартирмейстер кинулся его ощупывать, как если бы хотел убедиться, что перед ним живой человек, а не привидение.

Он всё не мог наглядеться на своего капитана, как и Витал не сводил невидящий взгляд с лица квартирмейстера. Чёрные глаза Фаусто сверкали из-под сдвинутых бровей, пока сам он осыпал его дюжинами вопросов, шутил, смеялся над собственными же шутками, жестикулировал, злился. Смоляные кудри падали ему на лицо, но он так спешил, что всё не заправлял их за ухо. И казалось, Фаусто жизненно важно опустошиться, вывалить на Витала всё прожитое за всё время их разлуки, прежде чем наполниться сумасбродством их нового бытия.

Ничего, кроме облегчения тревоги, за его словами не было.

Витал молчал и просто слушал его интонацию.

Фаусто наконец устал от слов, сердито махнул рукой, притянул его к себе за ворот бушлата и крепко обнял.

За стойкой подле трактирщика стоял Джу, наблюдал развернувшуюся перед ним панораму и благодушно отхлёбывал из большой глиняной кружки.

Когда наконец все главные новости и сплетни были озвучены, и речи начали иссякать, над застольем повис немой вопрос «что дальше?».

Аккуратно подбирая крошки табака со столешницы и располагая их в трубке, Маркиз как бы невзначай процедил сквозь зубы:

— Всем же известно, что через неделю в порт придут «Крылатый Марлин», «Пески», «Фурия» и «Лентяй»? Только на один день. Не более. И это ни для кого не секрет, господа, верно?

Застольная песня умолкла.

Раздавалось сосредоточенное сопение жующих да большие глотки хорошего рома по случаю праздника.

Красавчик вдруг осклабился, смачно сплюнул под ноги и гаркнул:

— Ну чо, ублюдки! Погудели — и буде? Чо, кто куда, с запретом-то на воду, а? Я — бухать, да?

— Жан с Жаком — мыть полы в казармах, а я — на частные уроки фехтования подальше от побережья, да? — вторил ему Фаусто и нахально посмотрел на капитана.

Близнецы недовольно замычали, но украдкой покосились на Витала.

Дафна протянула:

— А чо такого. Мне-то с придурками по-любому снова сраться за подработку на контрабанде подальше от мореходских харь, да? Ай!

Она так резко дала подзатыльник ущипнувшему её Лукасу, что у того громко стукнула челюсть. Тот только потирал переносицу и из-под руки поглядывал на капитана.

Таверна «Пыльное Весло» оказалась вдруг наполненной четырьмя почти полностью укомплектованными экипажами фрегатов второго и третьего ранга, которые потирали затылки, ковыряли под ногтями, изучали потолок, вздыхали, бормотали «а чо поделать-то», «посидели и будет», и являла собой заведение, до отказа набитое самой отъявленной шайкой самых возмутительных манипуляторов, коих в жизни Виталу встречать не доводилось.

И чьи наивные уловки он знал как свои пять пальцев.

Утерев локтем пивные усы, Джу только посмеивался в кулак.

К горлу Витала подступила знакомая горечь, и он скрестил руки на груди.

— Друзья, полагаю, вам известно, как называется то, что вы сейчас предлагаете, и что бывает за исполнение того, что вы сейчас предлагаете?

Мореходы загалдели «да!», «так точно, капитан!» и «да мы только для того и здесь капитан!».

— … и верно ли то, что выбора вы мне не оставили? — улыбнулся он.

— Никакого, капитан! Нет! Пожалуйста, капитан!

Не сдержавшись, Фаусто выкрикнул:

— Да я нам даже Кодекс написал!

— Ну не кретин ли? — Маркиз мученически закатил глаза.

Сердце Витала стучало, как бешеное. Он помолчал и, не сдержав многозначительную улыбку, пожал плечами и тихо сообщил:

— Значит нам нужен план.